В зеленом зареве листа,

В губах, и в воздухе, и всюду

Такая легкость разлита,

Такое трепетное чудо!

Струится золото и медь,

Сияют розовые клены, —

Так просто жить и умереть,

Благословляя все законы.

Осенний жар, осенний хлад

Загаром обдувает щеки, —

Каких потерь, каких наград

Незабываемы уроки?

И этот день, — не всё ль равно,

Что будет к вечеру иль к ночи?

Что не иссякло — то полно,

А радость горя не короче.

Бегу пустыней переулка

И рассуждаю сам с собой,

И, камнем отраженный гулко,

Мой голос кажется трубой.

— Ну, что же, наступили сроки?

— Где эти ангелы твои?

А ветер бороздит мне щеки

Ожогом ледяной струи.

И ангел бронзовый на башне,

Обросший инеем и льдом,

День этот, как и день вчерашний,

Возносит в сумерки с трудом.

Недаром целый день вчера

Снаряды падали так близко,

И из-за черного бугра

В тумане возникала вспышка.

Враги сегодня тут как тут,

Всё поле трупами пестреет,

И через несколько минут

Нас пулемет соседний сбреет.

— Картечь, картечь! — Уже замки

Дают отказ и заедают,

Уже голодные штыки

О чьем-то жребии гадают, —

Но вдруг из ближнего леска

Как будто холодком пахнуло,

И чья-то чуждая рука

Прикладом сломанным взмахнула,

Кольцом торжественно блеснула,

И грудь моя исподтишка

Глотнула ветер — и вздохнула…

Летит уланский эскадрон,

Атака дочиста отбита,

И, заглушая боль и стон,

Смех обступил со всех сторон —

И смерть до вечера забыта.

Иду и воздух пью сосновый,

Считаю листья на сучках,

Лазурь томится в облаках

Весной неповторимо-новой…

Нет, сердце никогда не билось

С такой блаженной полнотой,

Мой прошлый день — лишь сон пустой,

В нем смерть моя — еще не снилась.

Не спится мне. Не знаю почему —

Лежу всю ночь и комкаю подушки,

Всю ночь гляжу в изменчивую тьму,

И вот — из тьмы ко мне приходит Пушкин.

— Скакал всю ночь, цыганская судьба.

Он бросил плащ и улыбнулся хмуро.

— На сорок верст случайная изба,

— Но даже в ней жандармы и цензура.

О, легкий взлет горячечной мечты, —

Мне сладостно в жестокой лихорадке

Запоминать и смуглые черты,

И разговор, текущий в беспорядке.

— Берлин? Еще бы; так и в старину,

— Российской музе странствовать не внове,

— И я свершил прогулку не одну,

— Был и Кавказ, и служба в Кишиневе. —

Стучат часы. Бессонница и бред,

Ползет рассвет, медлительный и скучный —

Уж колокольчик замер однозвучный,

Шарлоттенбург, Курфюрстендам, — не верю, —

Я выдумал, проснусь и не пойму. —

Спой песенку, задумчивая Мэри,

Как пела Дженни другу своему. —

Блестит асфальт. Бессонница как птица,

Во мглу витрин закинула крыло, —

Вон, в зеркале, бледнеет и томится

Еще одно поникшее чело.

За ним — другой. Насмешливый повеса,

Иль призрак ночи, иль убийца? Что ж,

Когда поэт на Пушкина похож,

То тень его похожа на Дантеса.

Немудрено. Ведь рифма не в фаворе,

На почтовых и думай, и строчи —

В фельдъегери поэта! Поскачи, —

В Сибирь, к цыганам, к немцам, — что за горе?

Так исстари. Такая участь наша,

И умереть спокойно не дадут;

Лет через сто — потомков правый суд,

А в настоящем — ссылки да Наташа.

Гони, ямщик. Добраться б до корчмы,

Лучину вздуть и переправить строки.

Уже метель запела о Пророке,

И ветер жжет лобзанием Чумы.

Час замыслов. Работа бьет ключом.

Час поздний муз. Скрипят тихонько двери.

Косая тень склонилась над плечом, —

Он снова здесь, задумчивый Сальери.

Вошел — и замер. Чопорный сюртук

Без пятнышка, перчатки без изъяна;

В глазах — зима. Но в нервном взлете рук

Вся музыка, все ритмы Дон Жуана. —

— Поймете ль Вы?

— О, знаю, он поймет,

Но не простит. Плотней задернет шторы

И с нежностью, с отчаяньем вольет

В напиток мой последний дар Изоры.