Но 1 мая 1906 года норовистая лошадь ловким ударом копыта сломала мне левую ногу сразу в двух местах. Поскольку покалечила меня лошадь, мистер Гринвуд вызвал ко мне ветеринара, услуги которого стоили дешевле, чем услуги врача. Кости срослись кривовато, и я стал прихрамывать.

Это прискорбное происшествие оказалось последней каплей, переполнившей чашу моих горестей. Я решил бежать, чего бы мне это ни стоило и как бы это ни было опасно. Мысль о бегстве поддерживала меня, суля надежду стать пастухом на высокогорье соседнего графства Инвернесс — кто станет меня там разыскивать? И вообще, не лучше ли водить компанию с овцами, чем с людьми?

Нога моя вскоре перестала болеть. Лето было в разгаре. Но я все еще колебался.

Однако 4 августа мистер Гринвуд ловким ударом заступа убил единственного моего друга, безымянную кошку, кривую на один глаз и очень ко мне привязанную, убил под тем предлогом, что она черная, а это дурная примета. И я больше не колебался.

В ночь с субботы 4 августа на воскресенье 5 августа я убежал в горы, оставив, однако, на столе в общей комнате записку, чтобы все домочадцы прочитали ее, прежде чем пойдут в церковь слушать пастора:

«Дорогой мистер Гринвуд!

По своему милосердию вы плохо кормили меня и плохо одевали. Я по своему милосердию хорошо работал на вас без всякой платы. Вы у меня в долгу, но я откланиваюсь. Ухожу, чтобы начать жизнь в замке. Джон».

Последнюю фразу я добавил нарочно, чтобы мистер Гринвуд совсем уж полез на стенку. Я был не таким дураком, чтобы позволить задурить себе голову.

Весь мой багаж состоял из узелка, в который я положил немного латаного белья, а все мое богатство хранилось в карманах — это был ножик, коробок спичек да немного мелочи, которую мне давали на чай — водки я не пил и чаевые не пропил. Мой багаж стоил моего богатства. А от роду мне было двенадцать лет и тринадцать дней.

Из осторожности я решил идти к Инвернессу не берегом Спей — эти места были густо населены, и мне мог повстречаться полицейский патруль; я двинулся через сонные горные деревушки, провожаемый ворчаньем цепных собак, которое не сулило ничего доброго. Чем выше поднимался я по ухабистым тропинкам, тем заметнее хмельная отвага, охватившая меня в минуту бегства, сменялась усталостью и даже страхом: ночь была светлой как раз настолько, чтобы в каждом сучке, каждой ветке мне чудилась смутная угроза… Когда я дошел уже до границ Инвернесса, перед самым рассветом над долиной пронеслась вдруг стая летучих мышей, которых я принял за вампиров и так перепугался, что спрятался на мельнице, где меня сморил сон.

Летний зной выкурил меня с мельницы, и тут я обнаружил, что вокруг, насколько хватает глаз, тянутся высокогорные пастбища, там и сям расцвеченные пятнышками коров или овец. Но прежде всего я обнаружил, что умираю от голода и жажды.

Целую неделю бродил я по горам и долинам Хайленда, пил воду из ручейков, выпрашивал кусок хлеба и немного сыра на фермах, спал под открытым небом или на каком-нибудь гумне и напрасно предлагал себя в услужение: я был слишком мал, да и рекомендаций у меня не было. Надежда навсегда избавиться от адской жизни у мистера Гринвуда гнала меня все дальше. Но даже если я не попадусь полицейским, избегну порки, кузницы и ударов линейки, что со мной станет? Не сменил ли я надежность рабства на свободу бездомной собаки?

В воскресенье, 12 августа, я оказался в долине, по которой тянулись леса и хлебные поля и где, казалось, живут люди более зажиточные, чем в окрестных горах, и здесь меня, совершенно обессиленного и павшего духом, застиг ливень с грозой.

Проходя берегом довольно обширного озера, я увидел девочку с зонтиком, которая пасла небольшое стадо коз, — я спросил у нее, далеко ли до ближайшего города.

— Миль двенадцать, — сказала девочка. — Но если ты ищешь, где укрыться, тут совсем рядом замок Малвенор. Видишь справа среди деревьев башню и высокие ворота?

Я поспешил в ту сторону. Замок был построен на полуострове, соединенном с берегом узкой полоской земли, которую перегораживала стена высотой в четыре моих роста. На первый взгляд казалось, что тюрьма и та гостеприимней, чем это сооружение. Но вокруг раскинулся парк, и в его ограде были и в самом деле прорублены ворота — они были широко распахнуты, а за ними открывалась величественная аллея, которая вела прямо к замку. Столетние деревья по обе стороны аллеи сплетали свои ветви, тянувшиеся ко мне словно руки. Когда-то я любовался такими лиственными навесами на опушках сказочных замков, изображенных на картинках в альбомах за четыре пенса, которыми награждал меня мистер Баунти.

Я хотел было укрыться под деревьями, но привратник из своей будочки устремил на меня пристальный взгляд. Тогда я решил прошмыгнуть мимо, ускорил шаги, но он вдруг поощрительно крикнул мне:

— Поторопитесь, молодой человек! Скоро шесть часов вечера: начинается последняя экскурсия…

Можно подумать, меня здесь ждали! Но как бы там ни было, под крышей уж, наверное, лучше, чем под открытым небом…

Итак, я зашагал к замку Малвенор, серая масса которого проглядывала сквозь пелену дождя в просвете зеленого туннеля. Замок становился все ближе, и, наконец, в конце аллеи за просторной лужайкой, которая отделяла его от тенистого парка, я увидел простое прямоугольное здание, по четырем углам которого высились башни, с виду более старинные, чем оно само. Три из этих башен, заросшие плющом, казалось, вот-вот рухнут. Но четвертая, правая башня, подножия которой мне не было видно, сохранила свою островерхую крышу и вознеслась высоко над всей остальной постройкой.

Замок был окружен широким рвом, вода в который наверняка поступала из озера. Но вместо средневекового подъемного моста от середины фасада через ров был переброшен каменный мост.

Описать Малвенор более подробно я не сумею, дорогие мои внуки, — по прихоти судьбы мне больше ни разу не пришлось любоваться замком снаружи. Стоя под проливным дождем, я разглядывал свою будущую тюрьму в первый и последний раз.

Подойдя к мосту, я в нерешительности остановился, хотя громадная, обитая гвоздями двустворчатая дверь была приоткрыта и словно приглашала меня войти. Но слева перед конюшнями стояла в ожидании дюжина господских карет с более или менее роскошной упряжью, а под навесом, где укрылись кучера, сгрудились велосипеды — похоже было, что замок открыт для людей разных сословий.

Налетел очередной ливневый шквал. Дождь припустил, и, подгоняемый им, я юркнул в приоткрытую дверь…

Необыкновенная экскурсия

Я отважился войти в громадный сводчатый зал, где терпеливо дожидались две, сильно отличавшиеся друг от друга группы: по одну сторону десяток джентльменов с женами и детьми, приехавших в экипажах и потому в чистой обуви; по другую — простолюдины, прибывшие на велосипедах или пешком в более или менее зашлепанных ботинках.

Я скромно направился ко второй группе, но тут ледяной голос попросил меня вернуться к двери и вытереть ноги. Я машинально поднял голову: передо мной стоял высокий, грузный и жирный дворецкий с бакенбардами — в черном фраке с белой манишкой он походил на громадную расфранченную ласточку. И эта ласточка с высоты своего полета мерила меня взглядом, полным явного отвращения: узелок, как у железнодорожного рабочего, в волосах солома, одежда в лохмотьях, на мраморные плиты пола стекают потоки дождевой воды, а дырявые башмаки оставляют чудовищные следы.

Я смущенно поспешил вытереть ноги. А потом, съежившись, снова направился к более скромной группе, надеясь поскорее в ней затеряться, но тут передо мной снова вырос дворецкий, который властно вручил мне билет и потребовал за вход два шиллинга шесть пенсов.

— Вход платный? — наивно удивился я.

Ответом мне был общий смех, только лицо дворецкого оставалось неподвижным, как застывший жир.

Названная сумма повергла меня в шок, но отступать было поздно. Я стал шарить по карманам в поисках наличности… О, ужас! Сколько я ни считал и ни пересчитывал монеты, мне все равно не хватало двух пенсов. Я чуть не плакал.