Когда пику снова воткнули в землю, она показалась мне тонкой тростинкой. Попасть было трудно, но я знал достоинства своего ружья и вполне мог на него положиться. Подняв тяжелую махину, я прицелился. Два выстрела отдались громом; две трети древка свалились, оставшаяся треть была воткнута в землю. Аюны побежали к ней. Я же положил «медвежебой» наземь, схватил штуцер и крикнул Эмери и Виннету:

— А ну-ка быстро за ними, чтобы они не скрылись от нас. Виннету все равно не сможет с ними разговаривать, поэтому он мог бы позаботиться о лошадях бедуинов и об их оружии.

Мы оставили свою позицию и боязливо присевшую женщину с ребенком, поспешив за аюнами, потому что нам необходимо было оставаться так близко к ним, чтобы они не переставали бояться наших пуль. Мы сблизились с ними шагов до пятидесяти, стараясь, однако, не привлекать к себе внимания.

Тем временем куски древка переходили из рук в руки и удивлению не было конца. Шейх в неописуемом восхищении обернулся к нам и закричал:

— Вы стреляете, не заряжая ружей, а ваши пули летят раз в десять дальше, чем наши. Видно, дьявол вам помогает.

— Притом ты забыл самое главное, — ответил я, — ни одна из ваших пуль в цель не попала, а нам всегда везло. При этом вы стреляли в здоровых мужчин, в которых не попасть просто невозможно, а мы — в тоненькое древко. Уверяю тебя, что никогда ни одна из наших пуль не пройдет мимо цели. Ты помнишь, за какое время я сделал десять выстрелов?

— Столько же нужно для десяти ударов сердца.

— Тогда за какое же время я выстрелю четырнадцать раз?

— За время, равнозначное четырнадцати сердечным ударам.

— Верно! И каждый выстрел поразит одного из вас!

— Йа-Аллах, йа-рабб! [45]Ты действительно собираешься стрелять по нас?

— Только в том случае, если вы меня заставите это сделать. Я уже сказал вам, что считаю вас своими пленниками. Так оно и будет! А теперь ответьте мне, что вы решили, сдадитесь вы без сопротивления или мне придется стрелять?

— Сдаться в плен? Я не сдамся. Какой позор — сдаться чужеземным псам, таким, как вы…

— Замолчи! — прикрикнул я на него. — Однажды ты уже назвал меня собакой, и я пообещал тебе, что ты будешь наказан еще до вечерней молитвы. Если ты еще хотя бы раз произнесешь это слово, наказание будет удвоено! Итак, спрашиваю в последний раз: «Вы сдаетесь?»

— Нет. Я пристрелю тебя!

Он навел на меня свое кремневое ружье; я рассмеялся:

— Стреляй скорей! Оно же у тебя не заряжено! Вы позволили провести себя. Я обратился сначала к тебе, чтобы твои люди последовали твоему примеру. Спускайся с коня…

Меня прервали. Эмери молниеносно поднял ружье и выстрелил, потому что один из аюнов, прятавшийся за двумя своими соплеменниками, посчитал, что никто его не видит, вынул пороховницу и патронташ и попытался зарядить свое оружие. Пуля англичанина попала ему в предплечье. Он громко вскрикнул и выпустил ружье из рук.

— Так тебе и надо! — крикнул я бедуину. — То же самое случится с каждым, кто вздумает сопротивляться. Я вас уже предупреждал и еще раз предостерегаю. Пуля свалит с лошади и тех, кто захочет убежать. Всем немедленно спешиться! Ружья сложить к ногам воина из Билад-ул-Америк! Ему же сдать ножи и любое другое оружие, а потом сесть на землю рядом.

Шейх медлил, ждал и раненый, у которого кровоточила рука. Я навел на последнего штуцер и пригрозил:

— Считаю до трех. Не послушаешься — размозжу тебе и другую руку. Ну, раз… два…

— О Аллах, что ты захочешь, то и случится, что не захочешь, того никогда не произойдет, — запричитал он, сполз с лошади, поднял ружье и отнес его Виннету, который принял это оружие и стал поджидать других.

Я подозвал женщину, дал ей в руки свой нож и сказал:

— Вспомни, что сделали эти негодяи с тобой и твоим ребенком, и помоги нам. Отрежь от плаща этого человека широкую полосу и свяжи ему руки за спиной так крепко, как только сможешь, чтобы ему не удалось развязаться. И то же проделай со всеми остальными!

— О господин, я восхищаюсь вашим мужеством! — воскликнула она. — Вы совершили чудо из чудес, и для вас все-все возможно!

Она выполнила мое указание, а я снова повернулся к шейху:

— Теперь ты видел, что происходит, когда нам сопротивляются. Немедленно повинуйся! Слезай с лошади!

Вместо того чтобы повиноваться моему приказу, он хотел было быстро повернуть лошадь и умчаться прочь, однако животное неверно поняло резкое движение повода и встало на дыбы. Я уже поднял штуцер, собравшись стрелять, но Эмери подскочил к шейху и закричал:

— Негодяй! На тебя и пули-то жалко. Мы сделаем иначе. А ну спускайся!

Он схватил шейха за ногу и сильно рванул на себя; всадник по широкой дуге полетел на землю, где Эмери оглушил его сильным ударом, в то время как мы с Виннету, наставив ружья, удерживали остальных. Шейх был разоружен и связан по рукам и ногам.

Я же обратился к бедуину, иссеченное шрамами лицо которого внушало наибольшее доверие:

— Теперь ты! Оставь седло и отдай ружье и нож! Раз… два…

Он не стал ждать до трех, а покорно, хотя и с мрачным выражением на лице, спустился с лошади, отдал Виннету свое оружие, позволил себя связать, а потом сел наземь.

Теперь, подумал я, пойдет быстрее и спокойнее. Я не ошибся. К нам повернулась мусульманская судьба: такова была воля Аллаха; так было записано в Книге жизни. Они все повиновались, и только двое решили выразить неодобрение нашим действиям. Один крикнул мне: «Да будет проклята твоя борода!» Я, разумеется, ничего ему не ответил. Другой же набросился на меня, мрачно пробормотав: «Пусть Аллах наденет на тебя шляпу!» Смысл его слов состоял в том, что правоверный ни за что не наденет шляпу; стало быть, он хотел пожелать, чтобы Аллах отнес меня к неверным, а поскольку я и так к ним принадлежал (в исламском понимании, конечно), то это ужасное проклятие не смогло ни вызвать мой гнев, ни довести до горьких слез. К тому же я немало дней в своей жизни носил и фетровые, и соломенные шляпы, а в милую пору экзаменов — так даже цилиндр, прозванный «трубой страха», дополнявший обязательный фрак; не говорю уж о лайковых шляпках за марку двадцать пфенниге»!

Итак, мы выполнили невозможное, точнее — то, что кажется невозможным каждому, кто не побывал в шкуре охотника в прерии Дикого Запада: втроем мы взяли в плен четырнадцать вооруженных врагов, к тому же сидевших на превосходных лошадях, однако практически не оказавших сопротивления. Могу с полной ответственностью утверждать, что проделать такое с четырнадцатью индейцами нам ни за что бы не удалось. Правда, хвалиться нам особенно-то было нечем, потому что легкую победу принесло заметное превосходство в вооружении. Чтобы убежать от нас, аюнам надо было бы взбунтоваться неожиданно и всем разом. Но, к нашему счастью, они были так поражены меткостью нашего оружия, так ошеломлены и так одурачены нами, что просто не смогли успеть принять нужное решение. Что уж говорить о его выполнении! Когда всех пленников связали и усадили на землю, Эмери спросил меня:

— Как же увезти бедуинов? Это будет, пожалуй, потруднее, чем взять их в плен.

— Ну, нет! Сначала я собирался послать тебя за солдатами, а Виннету со мной будет охранять пленных…

— Я поеду сейчас же!

— Подожди, дай мне сказать! Но теперь я полагаю, что это не нужно. Мы сами займемся их транспортировкой.

— Значит, они должны будут ехать верхом? Тогда один-другой могут удрать от нас, несмотря даже на то, что они связаны. Ты же не хотел никого убивать, а если кто-нибудь поскачет от нас, мы не сможем одновременно пуститься преследовать беглеца и охранять других!

— Они не ускачут! Каждый улед аюн поведет свою лошадь. Мы прицепим поводья к связанным за спиной рукам, так что пленник пойдет впереди, а его лошадь — за ним.

— Неплохо придумано. А если лошадь чего-нибудь испугается? Человек со связанными за спиной руками не сможет успокоить лошадь или усмирить ее.