— Ты сказал об убийцах. Приказываю тебе сказать, кого ты имеешь в виду!

— Ты ничего не можешь мне приказать, тем более что, говоря об убийцах, я имел в виду вас!

— Это мы-то убийцы? Докажи это, ты, собака!

— За собаку я накажу тебя, и это так же верно, как то, что я стою здесь, а наказание настигнет тебя еще прежде, чем будет произнесена вечерняя молитва. Запомни это! Разве не вы убили старика, останки которого лежат вот тут перед нами?

— Но это не было убийством, это всего лишь кровная месть.

— А потом вы закопали в землю вот эту слабую женщину. Старик и женщина не могли защищаться, поэтому вы и осмелились трусливо напасть на них; но на нас вашей храбрости не хватит.

Новый и куда более сильный взрыв смеха был мне ответом. Потом шейх возобновил насмешки:

— Подойдите же сюда и покажите свое мужество, вы, шакалы, сыновья шакалов и внуки шакалов! Вы не осмелитесь сделать это; вы останетесь на местах, потому что знаете: мы вас разнесем в клочья. А когда мы захотим приблизиться, вы побежите и завоете от страха, словно собаки, которых хлещут кнутом!

— Подходите вы первые! Вас впятеро больше, стало быть, вы не должны бояться атаки. Ты сказал о бегстве, но я обещаю тебе, что это вам вздумается отступить, только это ни одному из вас не удастся. Запомни, что я тебе говорю! Вы совершили на этом месте преступление, за которое будете нами наказаны. Вы будете нашими пленниками, а кто захочет убежать, тех мы перестреляем. Итак, спешивайтесь и сдавайте нам свое оружие!

Теперь они разразились гомерическим хохотом [44], и я охотно допускал, что они могли считать меня сумасшедшим. Так думал и шейх, когда сказал мне:

— Твой разум весь испарился; твой череп пуст. Надо ли мне вскрыть его, чтобы доказать это?

— Ты напрасно смеешься! Посмотри, как спокойно и уверенно мы стоим перед вами! Можем ли мы сомневаться в своих силах? Повторяю: не пытайтесь бежать, потому что наши пули вас догонят!

При этих словах чернобородый повернулся к своим:

— Этот пес, кажется, говорит вполне серьезно; он вспомнил о своих пулях. Но и в наших стволах кое-что есть. Дайте-ка им свинца, а потом бросимся в атаку.

Он направил свое ружье на нас; его люди последовали примеру вождя. Прогремело двенадцать выстрелов, но ни одна пуля не попала в цель. Ба! — ни одна пуля даже не задела наших одежд, хотя мы стояли неподвижно; никто из нас даже не пошевельнулся. Теперь они намеревались броситься на нас, но на какое-то время застыли от удивления, увидев нас невредимыми. Тогда Эмери вышел на несколько шагов вперед и закричал своим зычным голосом:

— Ну, теперь-то хоть вы поняли, что не умеете стрелять? Мы оставались совершенно спокойно стоять, потому что знали: попасть в нас вы можете только по ошибке. Теперь мы вам покажем, как стреляем мы. Вот стоят двое с пиками; пусть один из них поднимет свою, а я в нее попаду!

Всадник повиновался этому требованию, но когда увидел, что Эмери изготовился к выстрелу, опустил пику и закричал:

— О Аллах! Что пришло на ум этому человеку! Он хочет стрелять по моей пике, а попадет в меня!

— А, испугался, — рассмеялся англичанин. — Тогда слезь с коня и воткни свою пику в землю! Потом ты отойдешь от нее, и я не смогу в тебя попасть.

Бедуин так и сделал. Эмери вскинул ружье и нажал на спуск, потратив на прицеливание не больше мгновения. Пуля попала точно под основание железного наконечника. Это был мастерский выстрел.

Улед аюн столпились, чтобы рассмотреть пораженную мишень. Никто даже не ахнул и не сказал ни одного громкого слова; они лишь тихонько перешептывались между собой — такое сильное впечатление произвел на них этот выстрел. В этот момент Виннету спросил меня:

— Может быть, мой брат тоже захочет показать, как он умеет стрелять?

— Да, — ответил я. — Я хотел бы взять их в плен без кровопролития, а поэтому должен доказать им несколькими выстрелами, что им не удастся от нас убежать.

— Значит, Виннету может позволить своему Серебряному ружью промолчать. А томагавки у этих людей есть?

— Нет, и они очень удивятся, если ты захочешь им показать свое искусство.

— Хорошо! Я не понимаю их речи, тогда мой брат может им сказать, что я перерублю своим томагавком ровно посередине вон ту пику, которая все еще торчит в земле.

Бедуины еще не оправились от изумления, когда я крикнул им:

— Отойдите от пики! У моего спутника есть такое оружие, какого вы еще не видели. Это — боевой топор, которым можно рассечь голову или настигнуть бегущего врага. Он покажет, как действует его оружие.

Бедуины расчистили место. Виннету сбросил свой длинный плащ, взял томагавк в руки, покрутил его несколько раз над головой и бросил в воздух. Томагавк сначала летел низко над землей, все еще по инерции вращаясь вокруг своей оси; на некотором расстоянии от бросавшего он даже коснулся земли, но тут же резко взвился вверх, описал широкую дугу и снова стал снижаться, попав точно в середину древка и перерубив его как соломинку.

Уже одно то обстоятельство, что цель была поражена на таком расстоянии и точно в указанном месте, вызвало удивление аюнов, которое только усилилось от того, что оружием был простой топор; при этом самым непонятным для них оказалось вращение томагавка и траектория его полета. Они почти онемели от изумления.

И тут случилось кое-что, еще более удивительное для них: Виннету положил свое Серебряное ружье на землю и пошел забрать свой топор. Он прошел посреди кучки кочевников до того самого места, где лежал топор, поднял его и тем же путем вернулся назад, не удостоив ни одного из противников даже взглядом. А те вытаращили глаза, разинули рты и молча уставились на нас.

— Это было очень смело! — заметил я апачу.

— Хо! — презрительно бросил он. — Эти люди — не воины. Они даже не успели бы перезарядить свои ружья.

— А если бы они на тебя набросились?

— Тогда я бы положился на свои кулаки и нож, да и ты бы со своим штуцером не дал меня в обиду.

Таков был наш Виннету — хладнокровный, отважный, убежденный в том, что в опасную минуту его не оставят без поддержки. Не давая бедуинам возможности оправиться от оцепенения, я крикнул:

— Ну а теперь — внимание! Я хочу показать вам действие своего волшебного ружья. Воткните в землю вторую пику!

Когда бедуины сделали это, я взял в руки штуцер и продолжал:

— Это ружье стреляет постоянно и совсем не требует перезарядки. Я пошлю в древко десяток пуль, каждую — ровно на два пальца над предыдущей. Смотрите!

Я вскинул ружье и начал стрельбу и после каждого выстрела незаметно подкручивал пальцами барабан штуцера. Бедуины смотрели на меня во все глаза, желая убедиться, что я действительно обойдусь без перезарядки; но когда после десятого выстрела я опустил штуцер, все бросились к древку. Не обращая внимания на слышавшиеся оттуда возгласы восхищения, я поспешил незаметно наполнить магазин десятью новыми патронами, чтобы позднее, в случае необходимости, располагать полным боезапасом на двадцать пять выстрелов.

Пули прошили древко в точно указанных мною местах; я показался бедуинам волшебником, однако мне хотелось еще больше поразить их воображение, и я крикнул:

— Выньте пику и отойдите еще на сто пятьдесят шагов, а там воткните ее опять в землю! Несмотря на такое большое расстояние, я двумя пулями расщеплю древко на три равные части!

Это показалось им совершенной фантастикой. Владелец второй пики, которая уже получила десять пробоин, не собирался выполнять мое указание, но шейх кивком головы вынудил его к повиновению, поскольку считал мою удачу случайной. Они уже видели, что я могу сделать несколько выстрелов за очень короткий промежуток времени; теперь я хотел продемонстрировать, как далеко бьет мое оружие. Тогда они убедятся, что я не был безумцем, когда обещал им, что ни на победу, ни на бегство они надеяться не смогут, несмотря на свое численное преимущество. Маленькие пули штуцера пробивали древко пики; крупный калибр «медвежебоя» должен был его расщепить.