— Это отряд бедуинов; внизу — темные лошади, а вверху — светлые бурнусы. Они направляются прямо к нам. Что делать?

Женщина тоже взглянула в ту сторону и испуганно закричала:

— Да защитит нас Аллах! Если мы сейчас же не покинем это место, то погибнем! Это же улед аюн.

— Но может случиться и по-другому.

— Нет. Они перессорились здесь со всеми, и если кто появляется днем, совершенно открыто в непосредственной близости от их кочевий, тот может быть только аюном. Бежим, господин, скорее, скорее!

Она вскочила.

— Подожди-ка! — остановил ее я. — Германи не побежит сразу от таких людей.

— Но их же больше десятка!

— Да будь их хоть двадцать, хоть тридцать, и то бы мы их не испугались.

— Тогда вы погибнете, и я вместе с вами! О Аллах, спаси нас от этой беды!

— Успокойся! Даю слово, что с тобой ничего не случится. Я уже думал о том, что их надо бы наказать за содеянное убийство, если это, конечно, улед аюн.

— Ты хочешь остаться? — спросил в своей лаконичной манере Эмери.

Он, разумеется, понял слова женщины и мой ответ.

— В любом случае, — ответил я.

— А если это не улед аюн?..

— Тогда это аяры, против которых мы выступили в поход, вот мы с ними и встретимся.

— Пленных брать?

— Да, а если придется стрелять, то только по лошадям. Люди нам нужны живыми.

— Да знаю я! Вечно ты бережешь человеческую жизнь, но с подобными негодяями это излишне.

— Ты считаешь, что превосходство на нашей стороне?

— Превосходство? Ха! Каждый из нас возьмет на себя по паре парней. Это меня позабавит!

Его обычно серьезное лицо сияло от внутреннего удовлетворения, когда он подходил к своей лошади, чтобы снять с луки ружье, которое он привык направлять против любого зверя, любого врага прямо в лоб.

Виннету тоже схватил свое Серебряное ружье, а рукой взялся за пояс, где висели надежный нож-боуи [40]и томагавк, привезенные им из-за океана.

— Для тебя, пожалуй, это будет первый бой в африканской пустыне, — заметил я.

— Виннету не верит, что дело дойдет до схватки, — ответил он. — Страх отдаст их в наши руки.

Тут женщина вскрикнула испуганней, чем прежде:

— О Милостивый и Охраняющий! Это действительно улед аюн! И с ними те шестеро, что закапывали меня.

— Ты не ошибаешься? — спросил я.

— Нет. Вон тот, с длинной черной бородой, что скачет впереди, как раз их предводитель. Что с нами будет! О Аллах, спаси нас!

Я посадил ее наземь и успокоил:

— Ни с твоей головы, ни с головки твоего ребенка ни волоска не упадет. Не нам надо бояться этих людей, а им — нас.

— Но это же невозможно, вам с ними не справиться. Их четырнадцать человек, а вас только трое!

У меня уже не осталось времени разубеждать ее, потому что конный отряд приблизился к нам на расстояние примерно трехсот шагов. Теперь всадники остановились и принялись нас разглядывать. Вероятно, улед аюн прибыли посмотреть, умерла ли женщина, и усладить свою душу зрелищем ее мучений. Молча мы заняли как раз ту позицию, какой требовало от нас положение: я находился возле женщины, в двадцати шагах справа стоял Эмери, на таком же расстоянии, но слева — Виннету, так что мы образовали оборонительную линию длиной в сорок шагов. Лошади остались позади нас.

Бедуины были вооружены допотопными длинноствольными кремневыми ружьями; у двоих предводителей были пики. Лошади у всех были отличные. Мне стало жалко их, и я крикнул своим товарищам:

— Если уж нам придется стрелять, то не по лошадям, как решили раньше, а по всадникам, но цельтесь в ноги или руки. Лошадей мне жалко, а вот убийц нисколько.

— Хорошо, исполним в точности, — ответил Эмери, приложивший уже к плечу свое не знающее отказа оружие и терпеливо разглядывающий светлыми глазами вражеский отряд.

Бедуины постояли перед нами минуты две, обмениваясь между собой взглядами; порой у кого-то из них вырывался возглас удивления или одобрения. Они не ожидали кого-нибудь встретить здесь, а наше самообладание явно нравилось им. Безусловно, если бы бедуинов было столько же, сколько нас, то они давным-давно бежали бы, встретив настолько превосходящего их соперника, а уж если бы и отважились остаться, то обязательно сидели бы в седле, чтобы в любой момент быть готовыми к бегству. Мы же не только не улизнули, но стояли перед ними неподвижными и спокойными. Такое поведение стало для них загадкой. Ничего подобного они еще никогда не встречали! Лишь в одном они были уверены: что видят перед собой мусульман, как раз в этом они и ошибались — ни один из нас не принадлежал к этой вере. Такую их убежденность выдало приветствие. Никогда правоверный мусульманин не станет встречать иноверца привычным «Салям алейкум», да и тому запрещено обращаться к стороннику ислама с подобным приветствием. И все же теперь чернобородый предводитель выехал на несколько шагов вперед, приложил руку к сердцу и крикнул в нашу сторону:

— Салям алейкум, ихван! [41]

— Ал… сал… — кратко ответил я.

Выдавив из себя два этих слога, я очень ясно дал понять, что не намерен вступать с приветствующим в дружеские отношения. Он притворился, что не заметил этого, и продолжал:

— Как ты здесь оказался?

Я грубо оборвал его:

— Что тебе надо и кто ты такой?

Это противоречило всем правилам вежливости; он сразу же потянулся к прикладу своего ружья и ответил:

— Как ты осмелился задать свой вопрос! Ты что, прибыл сюда с края света, раз уж не знаешь, как положено себя вести? Знай же, что меня зовут Фарид аль-Асвад; я — верховный шейх племени улед аюн, которому принадлежит земля, на которой ты находишься. Ты ступил на нее, не спрашивая нашего разрешения, и должен будешь заплатить причитающийся за это налог.

— Велик ли налог?

— Сто тунисских пиастров и шестнадцать карубов [42].

Я быстро перевел налог на марки: это составляло по пятидесяти одной марке с каждого из нас.

— Если ты хочешь их получить, возьми! — крикнул я ему, одновременно прикладывая ружье к согнутой в локте руке.

Этим движением я хотел дать ему понять, что он ничего не получит.

— Морда у тебя весьма велика, не меньше, чем у нильского бегемота, — издевательски рассмеялся он, — однако мозг, кажется, не больше, чем у презренной саранчи. Как твое имя и как зовут твоих спутников? Откуда вы приехали? Что вам надобно? Какова ваша профессия и не забыли ли вы еще имен своих отцов?

В последнем вопросе содержалось, по местным понятиям, тяжелое оскорбление. Я ответил:

— Ты, кажется, испачкал свой язык в коровьих да верблюжьих испражнениях, раз говоришь такие зловонные слова. Я — Кара бен Немси из страны Алман; моего друга справа зовут Белуван-бей, он родом из страны Инджи; а слева от меня стоит Виннету, Эль-Харби ва Мансур [43], верховный вождь всех племен апачей в огромной стране Билад-ул-Америк. Мы привыкли наказывать убийц пулями, а не деньгами. Повторяю: хочешь денег — попробуй их взять!

— Твой разум еще меньше, чем я думал! Разве в моем отряде не четырнадцать сильных и храбрых мужчин, а у вас всего лишь трое? Значит, каждого из вас убьют пять раз, прежде чем он сможет прикончить хоть одного нашего!

— А ну-ка попытайся! Вы не пройдете и тридцати шагов, а уже наедитесь наших пуль!

Они дружно расхохотались. Не приняли же они мои слова за пустую похвальбу. Нет! Подобно древнегреческим героям, привыкшим начинать поединки обменом звучными тирадами, бедуины имели обыкновение в открытых столкновениях, перед тем, как пустить в ход настоящее оружие, использовать слово, и притом весьма искусно. Стало быть, когда я расхваливал своих спутников, то только следовал обычаям той местности, где мы находились. Насмешки аюнов не могли мне помешать; они непосредственно относились к делу. Когда смех прекратился, шейх продолжал с угрозой в голосе: