— 1930-й, Карл.

Невозможно. Значит, пошло уже новое десятилетие. А где же трехсотэтажные здания, где ракеты, перелетающие с континента на континент? Гривен посмотрел на Шварца. Тот был на вид старше и казался умнее, чем его напарник.

— Она мне, знаете ли, ничего не сказала. Даже не попрощалась. Хотя нет, это не совсем так. Я припоминаю, было письмо.

Шварц кивнул.

— Мы нашли его в вашей квартире.

Которая наверняка покрылась пылью и поросла паутиной.

— Надо там все как следует убрать и привести в порядок. К ее приезду.

Бернгардт навис над ним во весь свой высокий рост. Его слова прозвучали разочаровывающе.

— Все это позади, герр Гривен. Квартира, скорее всего, принадлежит банку. Если в стране еще функционируют банки. — Он поднял палец. — Ах да, вы же, наверное, не знаете, что происходит. Что ж, вам чертовски повезло. Оказались бы вы на улице, подобно всем нам, ломая себе голову, где бы достать еду.

Тут вмешался доктор Кантурек.

— Ладно, а сейчас я попрошу отсюда вас обоих. Немедленно!

Гривен, безучастно сидя в постели, наблюдал за тем, как все трое вышли из палаты. Потом посмотрел на лист, медленно опускающийся на траву. Ему хотелось думать — но так, чтобы не расплакаться. А ведь она могла бы прийти сюда, могла бы отереть его слезы! Без нее он наверняка совсем запаршивеет и умрет. Ах, если бы ему еще раз показали ту картинку, он, возможно, даже вспомнил бы, как ее зовут.

Месяцы летели вслед за месяцами, и дела Гривена шли на поправку; это означало, правда, что он освоил все виды душевного расстройства, кроме своего собственного. Всех в психиатрической клинике охватили истерические настроения в связи с приближающимися всеобщими выборами, — да в такой мере, что доктор Кантурек пригрозил конфисковать все имеющиеся в палатах радиоприемники. Истошные вопли разнеслись по больнице, когда Отто, главный старожил отделения, помещенный сюда еще после битвы при Танненберге, организовал в розовом саду нацистский слет и принялся преподавать ходьбу в строю гусиным шагом своим одетым в смирительные рубашки товарищам по несчастью.

В ночь выборов все больные собрались в комнате отдыха перед приемником с мерцающей шкалой диапазонов.

— Героем дня, дамы и господа, человеком, по праву празднующим победу, следует признать Адольфа Гитлера, партия которого, Национал-социалистическая рабочая партия Германии, получив шесть с половиной миллионов голосов и завоевав сто семь мест, стала отныне второй в общенациональном зачете!

Отто убедил всех остаться в комнате отдыха и на выступление героя дня.

— Вы его только послушайте! Он умеет обращаться к каждому по отдельности и находит слова, нужные любому.

Послышался треск электроразрядов, а вслед за ним — тяжеловесные тирады о крови, о почве, о воле народа, а Гривен, предаваясь собственным мыслям, оказался словно бы в одиночестве в этой затененной комнате. Странно, Отто каким-то образом предвидел это заранее. Рев, рык, где-то в глубине твоей души возникает определенный ритм, как было когда-то — в дни, когда отец взял Гривена на автомобильную экскурсию в Альпы (о Господи, значит, у Гривена действительно было детство!)… и они поехали в гору… в гору… и уши у них чуть было не лопнули. И тут в душе Гривена со взрывом родился из небытия напарник, двойник, партнер, — со-житель по одному на двоих телу. А чуть родившись, уже взял на себя все внимание прежнего Гривена. Еще один Карл Гривен, проживший целую жизнь, только все еще не научившийся говорить.

Громкоговоритель разразился хриплой, то затихающей, то вновь разгорающейся тантрой. Гривен — тот из двоих, которому понадобилась помощь, — обратился к Инге, своей любимой сиделке.

— Не окажете ли вы мне с утра одну услугу? Принесите мне, пожалуйста, газету!

Она с явным огорчением улыбнулась.

— Вам ведь известны правила, Карл. Доктор Кантурек не…

— Он ничего не узнает, клянусь вам. — Гривен мрачно подмигнул ей, указал в ту сторону, откуда доносился Голос. — Хочу увидеть его физиономию на первой странице. У меня, знаете ли, хорошая память на лица.

К тому времени, как его вызвали на консилиум, снег уже успел превратиться в грязь. Карл, вы боитесь оказаться независимым? Вам понравится принимать участие в жизни общества? Гривен говорил то «да», то «нет» именно тогда, когда этого от него и ждали, хотя доктор Кантурек, как и двое его коллег, на этот раз не улыбался, в силу чего угадывать оказалось довольно трудно. Так или иначе, ответы Карла попали в формуляры на нужное место, а в результате он сам оказался у больничных ворот, ожидая автобуса, который должен был доставить его в Берлин.

— Вот деньги, Карл. — Доктор Кантурек протянул ему большой конверт. — От них-то все и зависит. Если дела не пойдут на поправку, то нам придется выставить за ворога даже Отто.

Администрация распорядилась о временном местожительстве для Гривена в Нойкельне. Называлось это, на ее языке, «промежуточное пристанище». Но промежуточное состояние, в которое попали соотечественники Гривена, грозило затянуться навеки, если исключить мысль о том, что конечным пунктом всеобщей миграции было дно пропасти. Каждую ночь у него крали расческу, носки и мыло. Однажды, вернувшись домой пораньше, он обнаружил, что сосед по нарам роется у него в чемодане. Гривен отступил на два шага, потом сделал три вперед и с разбегу ударил вора ногой по заду. Поднялась паника, все принялись тыкать в него пальцами, комендант взмолился:

— Что же я скажу начальству?

— Скажите, что я ухожу, пока у меня еще осталась пара башмаков.

Торговка птицами неподалеку от Тиргартена рассказала Гривену о Кюль Вампе — одном из палаточных городков для бездомных, возникших по всему лесному периметру Берлина. Гривен ожидал найти здесь хаос и запустение, а вместо этого обнаружил прямые строгие улочки и таблички с именем обитателя на двери каждой лачуги. Здешний «мэр» вкупе с «городским советом» определили его на жительство в одну из больших палаток для холостяков, и он зарабатывал себе на пропитание, чистя овощи (главным образом, турнепс) на общественной кухне.

Однажды Гривен в кузове грузовика, отправленного за продовольствием, приехал в самый центр еврейской части города, где, в обмен на пустой чемодан, полакомился настоящими бутербродами. Оставив себе деньги на входной билет в поезд, он успевал еще вернуться в лагерь до наступления темноты. Но по дороге на вокзал он прошел мимо «Глория-паласа» с его ослепительной бегущей неоновой рекламой.

Задрав голову, он принялся читать дальше. «Первый звуковой фильм, снятый на студии УФА». И тут проснулся — или, вернее, беспокойно заворочался во сне — второй Гривен. Да, конечно же его ограбили, но преступники и даже состав преступления по-прежнему оставались вне зоны досягаемости.

Последних медяков, завалявшихся у него в кармане, едва хватило на билет. Пройдя на балкон и забившись там в самый угол, он очутился среди лепных ангелочков на потолке и тяжеленных люстр. Но ничто не существовало для него, кроме черно-белого прямоугольника прямо перед глазами — он назывался экраном и на нем вспыхивало изображение. Вслед за мрачным и пожилым Учителем Гнусом Гривен попал в дымные недра таверны «Голубой ангел» и широко раскрытыми глазами уставился на откинувшуюся на стульчике и небрежно закинувшую ногу на ногу Лолу Лолу.

В конце концов в зале зажегся свет, но уходить ему было некуда, да и незачем. Все, только что промелькнувшее на экране, оставалось здесь, в кабине киномеханика, лежало, свернувшись в клубок в ожидании, когда его прокрутят вновь и вновь. Косясь на Гривена, мимо него прошел билетер. Мужчина примерно его возраста в униформе с золотыми эполетами. И вдруг Гривен бросился в мужскую уборную, выбил от пыли костюм, причесался, посмотрел на своего неизбывного двойника в зеркале.

— Не волнуйся. Ты еще будешь мною гордиться. Оставайся со мной, и ей волей-неволей придется обратить на нас внимание.