— А чего тут рассказывать, — сказал поляк. — Гвардия во главе со своим командующим готовит переворот, чтобы заменить слишком либерального и любимого и любящего народ Государя своим ставленником, который вернет этим воронам их павлиньи перья.

— Это кем же? — испуганно спросила Ольга.

— Братом Государя, великим князем Владимиром Александровичем.

— Вот на кого, а не на царя, Александру надо было покушение делать, — горестно прошептала Ольга.

— Уже готов и состав нового правительства. Вас, как студентов, интересует, наверное, кто будет министром просвещения вместо Делянова? Я вам скажу. Князь Мещерский, издатель газеты «Гражданин».

— Не может быть! — воскликнул Артемий Иванович, у которого остались неприятные воспоминания о знакомстве с князем Мещерским в восемьдесят седьмом году. — Да я костьми лягу, но не допущу этого!

— Что мы с вами, пан Артемий, и делаем, — сказал Фаберовский, пнув Артемия Ивановича под столом в колено.

— Мещерский уже и указ заготовил, — вздрогнув и выпустив ухо Соломона, сказал Артемий Иванович. — Всех студентов жидовского племени уволят из учебных заведений и отдадут в солдаты, окромя молоденьких и смазливых, которых припишут к учреждаемому специальному при министре просвещения департаменту по подготовке барабанщиков, горнистов и кадетов.

— А меня куда? — растерянно спросил Соломон, растирая посиневшее ухо.

— А ты на каком курсе? — спросил Артемий Иванович и оценивающе оглядел грушеподобную фигуру студента-медика.

— На третьем.

— В департамент к Мещерскому не возьмут, — категорически заявил Артемий Иванович, как будто от него лично зависело принятие решения.

— Раз Государя-Миротворца уберут, то гвардия сразу пожелает войну какую-нибудь с англичанкой учинить. Так что будешь ты из Туркестана полковнику Секеринскому донесения слать, если ему будет интересно. А то можешь лично в услужение к Галкину-Врасскому в тюремное ведомство.

— Пан Соломон, как мне показалось, заядлый театрал, — вмешался поляк.

— Ему лучше к господину Всеволожскому попроситься. Будете для балетных мальчиков костюмы шить.

— А Бестужевские курсы? — с замиранием сердца спросила Варенька.

— Разгонят, само собой, — сказал Артемий Иванович. — Шутите, тут об университетах неизвестно: будут аль нет. А курсисток всех по борделям распишут, тут все просто, без департаментов. При каждом из гвардейских полков будет свой бордель, с образованными. Госпожу Соловейчик, к примеру, в лейб-гвардии казачий поставят, а вас, Варенька, вместе с Ольгой, в гвардейскую артиллерийскую бригаду. Будете в промежутках между половыми отправлениями господ обер-офицеров им о тангенсах рассказывать. Там уже и доски грифельные заготовлены.

— Теперь, пани курсистки, вы понимаете, почему мы здесь? Заговорщики исподволь, тайно уничтожают тех, кто в решающий день встанут насмерть за Государя. Вы же видели, Варенька, как они в театре расправились с жандармом, услышавшим разговор заговорщиков в великокняжеской ложе?

— Как же они убили его? — удивилась Ольга. — Ведь в театре всегда много народу.

— Яд кураре! — прыснула супом сидевшая с полным ртом Ксений Соловейчик.

— А вы заметили, Варенька, что когда заговорщики бежали из театра, они еще и наследника в заложники взяли? Он до сих пор находится у них в руках. А теперь вот и наш черед пришел. — Поляк дотронулся до перевязанной головы.

— Ольга, если не затруднит: взгляните в окно, не следит ли кто-нибудь за домом.

— На противоположной стороне у типографии стоит извощик. Вот какой-то господин вышел и уехал.

— Ах, Ольга, вы ничего не умеете смотреть! — воскликнул Соломон. — Дайте мне. Да нет там никого, что вы говорите.

— Ну, раз нет, то и хорошо, — сказал Артемий Иванович. — У нас будет к одному из вас поручение, от исполнения которого зависит не только наша с его превосходительством жизнь, не только жизнь Государя, но и ваши всех здесь присутствующих никчемные жизни. Продолжайте, ваше превосходительство.

— Нужно, чтобы вы незаметно доставили записку генералу Черевину. Он живет в доме австрийского посольства на Сергиевской. Если его не окажется дома, передайте записку его денщику Карпу, но никому другому. Варенька, будьте добры, подайте бумагу и чернила.

— Кого же мы пошлем? — начал размышлять вслух Артемий Иванович. — Из всех здесь присутствующих серьезней всего выглядит Ольга. Дочь действительного статского советника, но брат… Сразу же в участок загребут, даже через мост не перейдет. Нет, Ольга не годится. Наиболее незаметна госпожа Соловейчик, но она слепая как курица. До Сергиевской дойдет, а тем лево с право перепутает и Клейнмихель письмо отдаст. Тоже не годится. Ну, Вареньку мы трогать не будем, у них с их превосходительством амур. Кончено, кавалер он в нынешнем положении не видный, лежит себе бревном, но хоть как-то надо привыкать, а то, коли письмо не доставим, и впрямь в бордель придется отправиться. Эй, эй держите его! Все, все, Степан, иду спать. Остается Соломон. Ты, Степан… э-э-э… то есть ваше превосходительство, письмо Соломону отдайте, а я пошел почивать. Кто со мной? Вы, Варенька? Нет? Вы, Ольга? Смущаетесь? Понятно. Ну, тогда ты, мумля очкастая, иди, меня обмахивай.

Как устроить в Зимнем дворце сквозняк так, чтобы не пахло в залах сапогами, и никто из выстроившихся в них гвардейцев не простудился? Давно всем известно, что никак. Окна должны быть задраены, чтобы стекла, упаси Бог, не покрылись изморозью и не помешали лицезрению церковного парада. Поэтому в Николаевском зале, где выстроились знаменные взводы гвардейской пехоты, морской гвардейский экипаж и саперы, и в аванзале, где стояла кавалерия, ощутимо попахивало. Но генерал Черевин не чувствовал никаких запахов. Посреди блестящей свиты он один выглядел помятым и был украшен еле заметной, но совершенно не допустимой в этом месте сивой щетинкой на подбородке. Покрасневшие после бессонной ночи глаза его слезились, а контуженная в Борках голова тряслась сильнее, чем обычно.

Карп разбудил его в половине третьего, когда все приличные люди только укладываются спать, побрил, и в три часа генерал уже ехал на санях в Петропавловскую крепость, где ждал его полковник Ширинкин со своими людьми. Черевин лично вместе с Ширинкиным осмотрел стволы крепостных пушек, назначенных к салюту, затем они отправились на Васильевский остров, где на мысу у биржи еще днем установили три батареи гвардейской артиллерии. От Стрелки прямо по льду они переехали к сени, выстроенной саперами над прорубью против Иорданского подъезда. Здесь пришлось повозиться. Люди Ширинкина с фонарями ползали на четвереньках под галереей вокруг часовни, а Черевин с самим подполковником взяли на себя осмотр павильона изнутри. Пока Ширинкин проверял на прочность цепи, на которых над прорубью был подвешен Святой Дух, Черевин спустился по лестнице вниз, прямо на лед, к самой крестообразной проруби и замер над ней в тяжелом предчувствии.

Два его главных агента бесследно исчезли после встречи у капитана Сеньчукова и до сих пор не объявились, а известные обстоятельства происшествия на Миллионной только запутывали дело. Да еще это дурацкий сегодняшний сон про железную подводную лодку с пилой для пропиливания льда. Черевин как наяву видел страшную картину: как ослепительно сверкающая пила из-под воды взрезает лед и огромным кругом опиливает его вокруг Иордани, и вся сень, вместе с Государем, наследником-цесаревичем, духовенством, полковыми штандартами и другим принадлежащим Министерству императорского двора имуществом проваливается вниз, как император цепляется пальцами за идеально ровный край льдины, пытаясь удержаться сам и удержать цепочку родственников и придворных: наследник за императора, митрополит за наследника, et cetera, et cetera. Но вот даже исполинская сила Государя иссякает, слабеющей рукой он благословляет Черевина, прежде чем уйти под воду, а сам Черевин бегает кругом и ничего не может поделать! Черевин в ужасе падает на колени, и тут вдруг из проруби вылетает что-то и падает на лед перед Черевиным. Это долгожданный орден Александра Невского, к которому на орденской ленте привязана записка: «Подавись». Тьфу!