— Кто вы, сударыня? — недоуменно обернулся капитан к прилично одетой молодой даме, выглянувшей из дверей канцелярии.

— Просительница. Его превосходительство директор Департамента полиции вчера вечером велел мне идти сюда в канцелярию, а сам так и не появился.

— И как же он выглядел, ваш директор Департамента? — спросил пристав, тоже выходя из кабинета. — Невысокого роста, гладко бритый…

— Он был, конечно, бритый, но ростом повыше вас на полголовы. С малиновым воротником на мундире.

— Братец Сергей изволил над вами, сударыня, зло пошутить, — сказал пристав Сеньчуков. — Здесь участок, а не Департамент полиции. Извольте отправляться восвояси. Вот господин капитан сейчас в город поедет, он вас и сопроводит.

— Но позвольте, мне сказали, что его превосходительство можно застать здесь.

— Вон!!! — заорал пристав. Из казармы выскочили похмельные городовые.

— Твой папенька дядю Сашу взашей выпроваживает, — пояснила Ольга Сеньчукова вздрогнувшей испуганно дочери. За всю ее недолгую жизнь на ее пути встретилось только трое мужчин, которые были ей антипатичны: ее муж, деверь и Петр Николаевич Дурново. На беду, именно эти трое предъявляли на ее особу особые права, обусловленные частью законом, часть иными неписаными установлениями. Она подошла к глобусу, забытому вчера Женечкой при отъезде, крутанула его и спросила вслух, глядя на мелькание континентов и океанов на глянцевой поверхности шара: — Интересно, а где тут Лондон?

Из «Исповеди дезинфектора»:

«Во времена почившего ныне в Бозе Государя Императора Александра Николаевича, дня за три до венчания сына его, Великого Князя Владимира Александровича, с герцогинею Марией Мекленбург-Шверинской, случилось мне в городе П. сойтись в непримиримой схватке с представителем одного из зловреднейших типов прошлого царствования, помпадуром и казнокрадом, за которыми числились не только преступления по службе, но и преступления против морали и нравственности, такие как растление малолетних, насилия и надругательства над уездными женами и девицами. Весь город стонал под его грязным сапогом. Я как раз с детьми готовил поздравительный адрес августейшим новобрачным, когда ко мне явилась депутация горожан с мольбою оградить их от самодурств и насилий этого изверга. Дав детям отеческое наставление, я прямиком направился в логово злодея, вероломно укрывшегося под сенью крыл нашего великодержавного орла. Силы были слишком неравны, и я мог бы погибнуть, но за меня вступился весь город, ярчайшие светила юрииспрузденческих наук поддержали обвинение и свидетельствовали в мою пользу. И мы победили! Даже сам Г. зазвал меня как-то в подворотню и горячо пожал мне руку. Так что войти в зараженную холерой квартиру не представляло для меня никакого подвига…»

— Свинья ты, Степан, бросил меня на произвол судьбы, — заявил Артемий Иванович Фаберовскому, вернувшись в квартиру академика и улегшись с папироской на диван. — Ты хоть знаешь, кого я сегодня благодаря этому прискорбному инциденту встретил?

— Ты особо тут не располагайся, — оборвал его поляк. — Нам сегодня на званый обед к кухмистеру.

— Брось, Степан, время еще есть. — Артемий Иванович откинулся на диванную подушку и с наслаждением пустил табачный дым в потолок. — Помнишь, я рассказывал, что одно время учительствовал в Петергофском городском училище? Так вот произошла со мною там одна история. Было это за несколько дней до бракосочетания великого князя Владимира Александровича…

— Я что-то такое уже читал в манускрипте у пана Артемия, — хмыкнул Фаберовский и положил перед собой на стол «Исповедь дезинфектора».

Артемий Иванович смутился.

— Под злодеем я вывел петергофского полицмейстера, полковника Александра Захаровича Сеньчукова. И что б ты, Степан, думал? Это был отец пристава Полюстровского участка, сегодня я точно узнал об этом. Я расскажу тебе сейчас историю, которую еще никогда не кому не рассказывал… Это печальная история моей первой любви… Давай выпьем, до кухмистера протрезвеем.

Артемий Иванович маханул стопку водки, сиротливо стоявшую на столе, зажевал оставленной ему поляком и Луизой Ивановной с рождественского стола тушеной в гусином жиру капустой, и изложил свою повесть быстро и незатейливо.

После одного из петергофских праздников в начале лета 1874 года юный учитель рисования из городского училища познакомился с пятнадцатилетней девочкой Настасьей Нестеровой, служившей в прислугах у петергофского полицмейстера. Оба кричали «Ура!» Государю императору и оказались в Дворцовом госпитале с вывихнутыми челюстями. Артемий Иванович влюбился в нее с первого взгляда и целый месяц все свободное время проводил на берегу у Самсониевского водовода напротив полицейской части, подстерегая свою ненаглядную, когда та выходила на рынок или в лавку. Ненаглядная не проявляла к нему особого интереса, на все красноречивые пассажи учителя рисования отвечала «Вот еще выдумали, лучше семечек купите» и сплевывала лузгу на землю. Однажды, поймав ее между покойницкой и выгребной ямой, он решился сделать предложение. «С какой такой стати я за вас замуж пойду? — с визгливым хохотом ответила ему его любовь. — Я уж месяц как от Александра Захаровича ребеночка понесла».

Рассказывая историю своего сватовства поляку, Артемий Иванович признался, что совершил тогда непростительную ошибку, поддавшись романтическому настрою своих чувств — визгливый смех бесстыжей девки он принял за истерический плач обездоленной девушки о своей горькой судьбинушке, — что и привело к последовавшей за этим катастрофе в семействе полицмейстера. Он решил, что должен отомстить сатрапу за поруганную честь и исковерканную жизнь своей невесты. Он явился в полицейскую часть и потребовал к себе полицмейстера, намереваясь дать ему в морду. Однако городовые просто выкинули его на улицу. Тогда он написал анонимку за подписью «Ваш доброжелатель» и подкинул ее через открытое окно на дачу фрейлине Шебеко, невестке и наперснице княжны Долгорукой, незаконной матери целой кучи царских детей.

Вот тут заварилась каша. Учитель рисования стал распускать по всему городу сплетни о чудовищных оргиях в доме полицмейстера. Вскоре Владимиров получил от Настасьи записку, приглашавшую его на свидание на Троицком кладбище у моря. Вместо Настасьи он встретился там с двумя младшими сыновьями полицмейстера, — старший служил в это время в Забайкалье, — которые отлупили его среди могил, после чего учителя рисования вновь поместили в Дворцовый госпиталь с вывихнутой челюстью. Среди петергофских либералов прошел слух, что герой скончался и будет тайно захоронен в ближайшее воскресенье, так что в назначенный день на кладбище появились две делегации: одна несла венок с надписью «Жертве полицейского произвола», а вторая — «Апостолу Правды от городского училища». Настоятель кладбищенской церкви разъяснил недоразумение, и венки были доставлены пострадавшему от бесчинств прямо в госпитальную палату — не выбрасывать же, в самом деле, венки, как-никак деньги плочены. Посетил героя в госпитале и прокурор Петербургского окружного суда Кони, снимавший в то лето дачу в Старом Петергофе на Манежной, вместе с гостившим у него знаменитым адвокатом Сморкаловым.

Сморкалов энергично взялся за дело и вскоре полицмейстер был арестован по обвинению в растлении крестьянки Нестеровой. Все в Петергофе, и в первую очередь сам Владимиров, были напуганы и обескуражены случившимся. Полицмейстер Сеньчуков, два десятка лет отсидевший на своем посту, вновь почувствовал себя рядовым 6-го Карабинерского полка и стал давать показания, признавшись в интимной связи с прислугой, но с ее согласия. Однако потом что-то произошло. В училище учителю рисования недвусмысленно посоветовали забыть об этой истории и рисовать, как ни в чем, ни бывало, с детьми гипсовых болванов, а полковник Сеньчуков вернулся к исполнению своих обязанностей. В панике Владимиров примчался к своему покровителю и дальнему родственнику, купцу Нижебрюхову, выступавшему тогда в Кронштадте вместе с купцом Ясюковичем предпринимателями по водопроводному делу, за помощью. Тот свозил его «для здоровья и предохранения от романтических бредней» в рублевый публичный дом, оплатив родственничку час уединения со знаменитой проституткой по прозвищу Кувшин, а затем грозно велел вести отныне себя тише воды, ниже травы. Спустя два года Сеньчуков вышел в отставку в чине генерал-майора, а еще через три переехал с женой куда-то в другое место. Что случилось с Настасьей, Владимиров так никогда и не узнал, но больше в Петергофе он ее не видел. И вот теперь оказывается, что ее взял к себе кухаркой старший сын полицмейстера Сеньчукова!