— Погоди, погоди. Ты вроде хотела что-то сказать, — неслось мне вслед. — Что случилось? Эй, ты пиво забыла!

Я села рядом с Лис и Стефаном, но те вообще никого вокруг не замечали, и я перебралась к маленькой группе девочек, жаривших на берегу сосиски. Они болтали и смеялись, но, когда я подошла к ним, они как-то сразу поутихли.

— Ты сестра Лис и Эвы? — спросила одна из девочек.

— Нет. Их сестра — Анн-Мари. А я ее подруга. Я живу у них.

— А-а, — протянула та, демонстрируя, что со мной уже наговорилась. Они вернулись к своей веселой болтовне и как будто перестали меня замечать.

Внезапно они вскочили, решив сходить на внешнюю сторону острова искупаться, но меня с собой не позвали. Идти за ними явно не стоило. Возможно, они так быстро сорвались с места как раз для того, чтобы отделаться от меня.

Я немного посидела возле догоравшего костра, глядя на мерцающие головешки. Мимо нетвердой походкой проходил какой-то изрядно подвыпивший парень, он наклонился, сфокусировав на мне осоловелый взгляд.

— Господи, да на тебе лица нет, — сказал он, покачал головой и ушел.

Я снова попыталась воссоединиться с Анн-Мари. Она, пьяная, но безумно красивая, в укороченных джинсах и белой майке разгуливала среди палаток, упиваясь восхищенными и страстными взглядами окружающих. Когда я, разглядывая ее, опустилась в траву у подножия скалы, у меня в голове возникло слово «богатство». Анн-Мари была богата, щедро наделена красотой и уверенностью в себе. Она была самодостаточна. Она ни в ком не нуждалась, в особенности во мне. Себя же я чувствовала тоненькой кожурой, обтягивающей пустую черную дыру, пещеру одиночества и уродства. Рядом со мной целовалась какая-то парочка.

Майя бегала вокруг, все еще голая, хотя уже наступил вечер. Кто-то причесал ее растрепанные волосы, сделал прямой пробор и завязал над ушами два аккуратных хвостика.

Каменная стена позади меня, весь день впитывавшая солнечные лучи, теперь возвращала тепло, словно огромное животное. Я прислонилась к ней и закрыла глаза.

Ах, Анн-Мари. Моя золотистая, моя медовая Анн-Мари. Где же ты? Ведь это уже не моя Анн-Мари, это кто-то чужой. Вернись ко мне, Анн-Мари, моя медовая Анн-Мари!

— Черт побери, да на тебе лица нет.

Это был снова все тот же парень, и я отвернулась. Но он не уходил и продолжал приставать:

— Ну что, сейчас заревешь? Парень, что ли, бросил? Тьфу, дьявол, да что ж ты такая грустная, первый раз такую вижу.

Я снова встала и пошла прочь. Я бродила туда-сюда по горам. И если раньше я пыталась присоединиться к какой-нибудь группе, то теперь стремилась оказаться подальше ото всех и побыть в одиночестве. Едва увидев кого-нибудь или заслышав голоса, я поспешно уходила в другую сторону.

На внешней оконечности острова я ненадолго остановилась, всматриваясь в открытое море и мелкие шхеры, выделявшиеся на фоне красного вечернего неба. Где-то над водой кричали птицы. Когда они умолкали, до меня доносились протяжные, подрагивающие звуки губной гармошки.

В одном из углублений в горе, опираясь спиной на мягко скругленные скалы, сидели Йенс, Мортен и еще какой-то парень, которого я раньше не видела. Они были скрыты от внешнего мира, и в то же время им открывался прекрасный вид на садящееся в море солнце. Возле них стоял ящик пива. Заметив меня, Йенс остановился, призывно помахал рукой и снова заиграл.

Я подошла и, не говоря ни слова, уселась на камни. Впервые за этот праздничный вечер надо мной не насмехались, меня не гнали и не обдавали холодом. Я сидела, глядя на красное море, которое, по мере того как сгущались сумерки, делалось все более светлым и серым, и слушала дрожащие звуки гармошки. Мое грустное настроение сразу же обрело свою прелесть.

Над нами постоянно кружили птицы, сперва где-то вдали, потом все ближе и ближе.

— А разве птицы в такое время еще не спят? — спросила я.

Йенс поднял глаза и перестал играть.

— Думаю, нет.

— Да, как-то странно, — согласился Мортен. — Обычно ночью стоит тишина, разве нет? И птицы ведь так не кричат?

— Они смолкнут, когда зайдет солнце, — спокойно и философски заметил третий парень.

— Чего же тогда они кружат тут и орут? — спросил Мортен.

— Что это за птицы?

— Серебристые чайки. Крачки. Может быть, еще какие-то есть.

— Удивительно, что разные виды птиц могут так дружно кричать, — сказал третий парень.

Внезапно одна из крачек метнулась вниз. Она пронеслась настолько близко к нам, что мы почувствовали ветер от ее крыльев, и тут же раздался оглушительный крик: и-и-и!

— Господи, — пробормотал Мортен.

— Какие-то они сегодня странные, — сказала я.

— А им наверняка кажемся странными мы, — возразил Йенс. — Ведь это птичий остров. У них здесь в расщелинах гнезда с птенцами. Вот они и хотят отогнать нас подальше. Но придется им потерпеть нас до утра.

Мы продолжали сидеть, и вскоре нас окружило целое облако кричащих крачек. Они не причиняли нам зла, просто летали вокруг наших голов и кружили друг с другом, каждая придерживалась своей траектории, словно планеты в сложной солнечной системе. Одна из них выпустила белую кляксу на плечо Мортена. Йенс засмеялся, и все остальные тоже захохотали. Мы сидели среди машущих крыльев, согнувшись и закрыв руками головы, и смеялись.

Вдруг третий парень вскрикнул. С его головы вспорхнула птица. Обыкновенная крачка, но на близком расстоянии она казалась куда крупнее. Ее крылья нагнетали резкие волны ночного воздуха, и на миг мы ощутили ее запах — сырой рыбы, птичьего помета и перьев.

— Она клюнула меня в башку! — вскрикнул парень.

Мы перебежали через горы в другую расселину. Птицы перелетели следом и продолжали кружить над нами, но теперь уже немного поодаль.

— Наверное, мы сидели рядом с каким-нибудь гнездом, — предположил Йенс. — Как там твоя башка?

Мы осмотрели голову парня, но ран не обнаружили.

— Я просто здорово перепугался, — пробормотал он.

Серые чайки сидели на скалах совсем рядом с нами. Они смотрели на нас, но не подлетали.

— Видите, какие гадкие у них глаза? — произнес Мортен. — Прямо хищные. Черт подери! По-моему, они какие-то мерзкие.

— Наверняка они думают то же самое о тебе, — ответил Йенс.

— Ну и ладно, я все равно пошел спать, — сообщил Мортен. — Это уже начинает отдавать Хичкоком.

Они с парнем, которого клюнули в голову, встали и ушли. А мы с Йенсом остались сидеть.

Ночь была светлой и удивительно тихой. Над морем было вообще не темнее, чем в пасмурный день, и вода казалась матовой, с металлическим отливом.

Раньше между мной и Йенсом сидел Мортен, а теперь там образовалось пустое пространство. Мы его постепенно уничтожили, передвигаясь в процессе разговора поближе друг к другу. Йенс сидел, положив руку на согнутое колено, и, глядя на очертания его руки на фоне моря, я вспомнила, как любовалась рукой Анн-Мари в палатке, во время нашего послеобеденного отдыха. Длинные пальцы, узкое запястье. Руки у них были совершенно одинаковые.

Я потихоньку взглянула на его лицо. Он смотрел на море и был настолько поглощен собственной болтовней, что не замечал, как я его рассматриваю. Только теперь, когда серые сумерки стерли все отвлекающие детали, я увидела, насколько они с Анн-Мари похожи. Волосы у него были чуть потемнее, но в остальном все то же: такие же темные брови, скулы, правильной формы рот.

Он повернулся ко мне, и наши взгляды встретились. Он обхватил меня рукой и прижал к себе, поглаживая по плечу.

— Замерзла? — спросил он.

— Нет, — соврала я.

— У тебя мурашки. Я же чувствую, что у тебя все волоски на руках приподнялись.

— А я не чувствую.

— Я притащу свой спальник, и мы в него залезем. Можем сегодня поспать здесь. Это куда приятнее, чем париться в палатке.

Йенс исчез за скалами и вернулся с одним из тяжелых спальников защитного цвета, принадлежавших семейству Гаттманов. Йенс вытащил его из чехла, разложил на горе и немного задумался, осматриваясь. Он перетаскивал спальник взад и вперед, выбирая на горе подходящее место.