Изменить стиль страницы

Ховита тоже стала требовать от нее денег. На следующий день после отъезда Сан, в момент, когда старуха, одинокая и потерявшая аппетит, оставленная без всякой заботы, как валун, который катился по горным склонам и в конце концов упал, застывший и обособленный посреди каменистой равнины, дух ее мужа явился навестить ее, чтобы дать несколько хороших советов и как-то приободрить:

— Ховита, милая, — сказал он ей, — ты не одна. Я и дальше буду приходить к тебе. Ведь я — самый главный человек в твоей жизни. Так что выбирайся-ка из постели, разожги огонь, свари себе кофе и присядь в кресло-качалку, чтобы поглядеть, сильно ли выросли помидоры со вчерашнего дня. И не забудь подлить себе в чашку добрые несколько капель водки.

— Ой, нет! Водку не надо, я уже давно не пью и не хочу снова становиться пьяницей!..

— А какая теперь разница? Мне нравится, когда ты такая, когда становишься дикой и тебя тянет петь и танцевать, двигая этими чудесными бедрами, моя королева. Уже не осталось никого, кому бы ты могла мешать. Давай же, добавь всего лишь тоненькую струйку, чтобы у тебя поднялось настроение и не было так жарко…

Ховита вспомнила давнее удовольствие опьянения, это ощущение, что христианская душа в ней постепенно растворяется, тогда как нечто другое, очень древнее, из эпохи ящеров и непредсказуемых змей, захватывает ее, понемногу превращая в зверя. В существо, для которого мир съеживался до таких размеров, что его можно было растоптать и разрушить, обиталище омерзительных червей, заслуживающих быть стертыми в порошок. Да, Сократес был прав, немного грога облегчит невыносимое удушье, которое она чувствовала со вчерашнего дня, ощущение, что она почти раскаленный камень.

— Ладно, выпью глоточек. Но всего лишь маленький глоток, когда ты уйдешь. Сейчас я не хочу от тебя отходить. От тебя очень хорошо пахнет, потом и апельсиновой коркой. Ты ел апельсины?

— Здесь мы ничего не едим, этого и не нужно. Но я провел много времени в саду. Он полон фруктовых деревьев и роз, а луг очень зеленый, как будто дождь поливал его весь день, хотя здесь никогда не бывает дождей.

— Мне бы понравилось…

— Тебе понравится, когда ты попадешь сюда, конечно, понравится.

— Да, но не торопи меня.

— Нет, дорогая моя, нет. Я не за этим явился. Я пришел, чтобы поднять тебя с постели и еще сказать тебе, чтобы ты подумала о деньгах Сан.

— Что значит — о деньгах Сан?

— Ты хоть понимаешь, как много денег ты потратила на эту девочку? Сколько уже прошло с тех пор, как ее мать не присылает тебе ни эскудо? Четырнадцать месяцев? Шестнадцать? Кто тебе вернет все это? Забудь о Карлине. В Италии дела идут неважно. Возвращать тебе деньги придется Сан.

— Да, но она ведь не знает, что ее мать давно мне не платила.

— Так расскажи ей. Сообщишь ей и скажешь, чтобы откладывала каждый месяц определенную сумму для тебя. Давай подсчитаем, сколько она тебе должна.

Они стали считать. И пришли к тому, что Сан придется отправлять Ховите четыре тысячи эскудо в месяц в течение долгого времени, пока она не покроет свой долг.

Поэтому Сан ничего не оставалось, кроме как отправлять часть своего жалованья Ховите и своей матери. Она это делала с удовольствием, не задумываясь о вещах, которые можно было бы себе позволить, если бы она располагала всеми своими деньгами. Такой была жизнь, нескончаемая цепочка взаимных одолжений, а отвернуться от своих родственников и близких, когда они нуждаются в тебе, для нее показалось бы предательством, которому нет прощения, поступком настолько жестоким, как если захлопнуть дверь перед носом нищего, который еще беднее тебя и пришел к тебе в дом в поисках горстки риса или стакана молока. Жизнь заключалась в том, чтобы вставать по утрам, убираться, заниматься с детьми и смотреть на море, не замечая никакой тени суши вдалеке, за горизонтом. Не было никакого горизонта. Только повседневные мелочи. Привязанность детей. И звучный смех ее подруг по воскресеньям, когда они вместе залезали в воду или танцевали, вкладывая в каждое движение всю страсть, на которую они только были способны. Ничего больше не существовало. Только сегодня. И этого уже было много.

Европа

Был вечер ноябрьского вторника. Донья Ана, хозяйка, несколько дней назад уехала в Англию навестить своих родителей. Сан и Хоана убирали кухню после ужина, когда вошел дон Жоржи. Он поздоровался с ними и замешкался на минуту. Потом он подошел к Хоане:

— Ты, я вижу, немного устала, — сказал он ей.

— Нет, хозяин, я в порядке…

— Иди в свою комнату. Пусть Сан останется и закончит.

Хоана испугалась, что ее сочтут больной и выгонят на улицу, как шелудивую псину, поэтому попыталась возразить:

— Но, хозяин, со мной ничего такого…

— Ну же, успокойся, от того, что ты разок ляжешь спать пораньше, дом не обрушится.

Хоана не стала препираться. Поблагодарила, попрощалась и поднялась в комнату в мансарде, немного обеспокоенная внезапной прихотью дона Жоржи.

Он налил себе стакан молока и облокотился на стол. Сан продолжала мыть посуду. Она чувствовала себя неловко, так, как всегда, когда хозяин оказывался поблизости. Как будто она слышала внутренний голос, предупреждавший ее о возможной опасности. Сан приписывала это непривычке общаться с мужчинами и делить с ними одно пространство. Тем не менее, она не могла избежать неприятного чувства. Сан ускорилась, чтобы побыстрее закончить.

Внезапно она почувствовала, как что-то очень горячее трется об ее ягодицы и ощупывает их. Она не успела понять, что происходит. Сан развернулась, и тогда это что-то, пылающее и липкое стремительно накинулось на ее грудь. Руки дона Жоржи прикасались и щупали ее. Мужчина бормотал что-то невнятное, и его голова приблизилась к лицу Сан с очевидным намерением поцеловать ее. От него несло спиртным, его дыхание было смрадным испарением грога, который он, очевидно, распивал в одиночестве в гостиной. Сан толкнула его и побежала искать убежища в каком-нибудь углу кухни, как будто если она прислонится спиной к стене, станет неуязвимой. Но хозяин снова накинулся на нее с нервно дрожащими и быстрыми руками и глазами, затуманенными похотью. Девушка снова ускользнула, пытаясь добраться до двери. Он был быстрее, и ему удалось прижать ее к холодильнику. Тогда хозяин поцеловал ее, силой пытаясь просунуть свой язык между крепко сжатыми губами, запустил руку ей под платье и схватил за грудь, причинив боль.

Сан почувствовала, как рвотные позывы поднимаются из желудка. Заметив ее судороги, мужчина отпустил ее и быстро отошел, боясь, что ее стошнит на него. Девушка пыталась сделать глубокий вдох. Дон Жоржи, похоже, снова взял себя в руки. Он провел рукой по волосам, убирая их с лица, и посмотрел на нее с расстояния.

— Что с тобой? — спросил он, и его голос прозвучал сердито.

Сан чувствовала только омерзение, вызванное этим неожиданным нападением, потными руками, прикасавшимися к ее коже, зловонным ртом возле ее губ. Ей не было ни страшно, ни стыдно. Она хотела только, чтобы этот мужчина перестал ее трогать, чтобы прийти в себя, чтобы желудок успокоился, а легкие снова дышали спокойно:

— Не подходите ко мне, — ответила она, — никогда больше не приближайтесь.

— Подумаешь! Пищи-ка на святошу… Разве не ты прохаживалась передо мной все эти годы почти голышом, в этих платьях, которые облегают все тело?.. А теперь ты строишь из себя недотрогу? На что ты рассчитывала?.. Разве ты не этого хотела?..

Сан ощутила негодование. Она всегда была стыдливой. Ей не нравилось показывать свое тело, хотя она не могла избежать того, что, по мере взросления, оно выделялось под ее одеждой, округлое и упругое. Но она никогда не красовалась перед ним, похваляясь красотой своих бедер. Она даже не кинула ни единого взгляда на этого мужчину, перед которым обычно опускала глаза из застенчивости. Сан не знала, что значит вызвать желание. Ей было всего тринадцать лет, когда она пришла в этот дом, и теперь, в семнадцать, секс оставался для нее неизведанным желанием, о котором она лишь догадывалась по рассказам подруг. В последние недели она несколько раз встречалась на танцах с парнем, который ей нравился. Но самое большее, о чем она иногда мечтала по ночам, ложась уставшей в постель, перед тем, как закрыть глаза, это как он берет ее за руку. Ощущение ее руки, трепещущей в руке молодого человека, и эмоции, вызванные этим образом, были самым близким к тому, что для нее означало сексуальное желание. В этой области Сан была еще девочкой. Но зато она очень хорошо понимала, что извращенный взгляд дона Жоржи видел ее не такой.