Я дошел до третьего этажа и двинулся по коридору. Паркет скрипел, я хочу сказать, это было словно пронзительный визг, когда я ступал на половицу. Я вжался спиной в стену и на цыпочках проделал весь путь по коридору, пока не добрался до комнаты с красной карточкой. Я открыл дверь и услышал, как зашевелились простыни. Я закрыл за собой дверь.
– Это ты? – прошептала она. – Не думала, что ты придешь. Думала, струсишь.
Я пробрался через комнату и сел на край кровати. На мгновение наступила абсолютная тишина. Часы в холле затикали снова.
– Странно, а? – сказал я.
– Что ты имеешь в виду?
– Быть здесь.
– Очень.
– Тут хорошо пахнет.
– Да?
– Мне нравится, как пахнут комнаты девушек.
– Должно быть, у тебя чувствительный нос. Для меня нет разницы.
Она замолчала, и я посмотрел в окно. В дальнем конце игровой площадки горел желтый свет.
– Кто там живет? – спросил я.
– Где?
Я взял ее руку и показал в окно.
– Там, в том маленьком домике.
– Ах там. Садовник. Он пьет. Мы туда не ходим, когда становится темно. – Она опустила руку, рука была под моей, она ее не убирала. – Ты еще злишься на меня? – спросила она.
– Я никогда на тебя не злился.
– А должен был.
– Но я не злился.
– Честно?
– Честно.
– Не верю.
Снова тишина.
– Я едва тебя вижу, – сказала она. – А ты меня?
– Вроде того.
– Я отрастила волосы.
– Это я вижу.
– Похоже на французскую прическу?
– Да.
– Хотя в пансионе это без разницы. Все равно ни с кем не видишься. К концу семестра девочки надевают толстые рейтузы. А еще здесь кормят картошкой. Просто как в тюрьме.
И в этот момент где-то в коридоре открылась дверь и пара голых ног, это можно было сказать по звуку, зашлепала в нашем направлении. Паркет заскрипел снова.
– Видишь, что я имею в виду? – прошептала Скарлет. – Настоящий курятник.
– Но почему они ходят в ванную?
– Вероятно, чтобы вымыть руки. Они не любят запах этого.
– Запах чего?
– Ты знаешь.
– О, это.
– Некоторые парни встают сразу после этого и идут мыть руки. Как будто они работали с электролитом или что-то вроде того.
– Иногда ты рассуждаешь как парень, Скарлет.
– Это потому, что я отчасти лесбиянка.
– Ты отчасти лесбиянка?
– Каждый отчасти кто-то.
– Я не гомосексуалист отчасти.
– Гомосексуалист.
– Нет.
– Ты хочешь сказать, что никогда не играл в доктора, когда был маленьким? И не дрочил с другим парнем?
– Господи Иисусе, Скарлет, вымой рот.
– Но ты это делал, скажи?
– Нет, не делал. Никогда. Ни разу. Честно говоря, у меня был друг, который однажды отвел меня к себе в подвал и спросил, не хочу ли я поиграть в доктора, но я подумал, что он ненормальный. После этого он мне больше не нравился. Господи Иисусе, что за идея!
– Ну, это очень необычно.
– Я так не думаю.
Часы в холле затикали снова.
– У тебя мокрые брюки. Я чувствую это через простыню.
– Нужно их снять.
Она ничего не сказала, и через минуту я лег в кровать рядом с ней.
– Ничего не делай, ладно? Все это так странно… – сказала она.
– Надеюсь, никто не войдет.
– Даже не говорипро это. Предполагается, что я буду исключительно хорошо себя вести. Это было условием, на котором меня приняли. Мне пришлось поклясться на дюжине Библий, что я не буду никого разлагать. Господи Иисусе! Ты замерз.
– Сейчас согреюсь. Господи, твоя постель так хорошо пахнет. Неужели постели девушек так хорошо пахнут?
– Говори тише.
– Что это? – спросил я.
– Ты знаешь.
– Я хочу сказать, из чего она сделана.
– Фланель. Очень приятно. Это подарок на Рождество.
– Она такая до самого низа?
Раздался звук спускаемой воды, и босые ноги прошлепали по коридору. Очередная дверь открылась и закрылась.
– Ты еще видел потом Дафни Ганн? – спросила Скарлет.
– Нет.
– Вчера я видела ее в спортивном магазине. Покупала дезодорант.
– Я не хочу говорить о Дафни.
– Тогда что ты хочешь делать?
– Не знаю.
Скарлет снова затихла. Она явно о чем-то думала.
– Так ты больше не презираешь меня? – спросила она.
– Нет.
– Честно?
Она села, и в лунном свете я увидел, как она стаскивает ночную рубашку. Потом я услышал, как рубашка приземлилась на пол.
– Так лучше?
– Да.
– Теперь ты счастлив?
– Совершенно.
– Все-таки странно.
– Да-да.
– Что ты делаешь?
– Просто устраиваюсь поудобней.
– С твоей рукой там?
– На секундочку. Я отдыхаю.
– Отдыхаешь?
– Да.
– Ну хорошо. Только будь осторожен. Я не хочу закончить в больнице.
– Буду.
– Нет. Вот здесь. И мягче.
– Вот так?
– Да. Только немножко ниже. Да, вот так.
– Так?
– Просто продолжай это делать. Только мягко. По-настоящемумягко.
– А как тебе так?
– Превосходно. Только ничего не говори секундочку. Просто продолжай.
– Вот так?
– Ш-ш-ш.
Затем, через некоторое время, она вроде как вздрогнула и закрыла лицо руками.
– Боже, – сказала она. – Я хочу сказать, в одну прекрасную ночь полиция действительно меня заберет.
Затрещал паркет в коридоре. Скарлет застыла. Мы оба слушали. Паркет снова затрещал. Но шагов не было. Скарлет повернулась и, приложив губы очень близко к моему уху, прошептала:
– Залезай в шкаф.
Я соскочил с кровати, схватил туфли и штаны, открыл шкаф и влез туда. Через несколько мгновений я услышал, как дверь отворилась, и через щель увидел комнату, залитую светом.
– Скарлет?
– Да, мисс Дженкинс?
– С кем ты разговаривала?
– Ни с кем, мисс Дженкинс.
Наступила пауза.
– Почему твоя ночная рубашка лежит на полу?
– Мне жарко, мисс Дженкинс.
– Надень ее.
Раздалось шуршание ткани и скрип кровати. Шаги пересекли комнату и остановились у шкафа. Я смотрел в пол. Скрипнуло окно, когда его раскрыли.
– Если тебе жарко, открывай окно.
– Да, мисс Дженкинс.
– А теперь спи.
– Да, мисс Дженкинс.
Я еще немного пробыл в шкафу. Потом очень осторожно шагнул обратно в комнату. Подошел к двери, открыл ее, выглянул наружу. В коридоре было пусто.
– Все в порядке, – прошептал я.
– Послушай. В следующий раз принеси какую-нибудь веревку, – сказала Скарлет. – Такую, какую используют, чтобы заворачивать посылки.
– Зачем?
– Увидишь.
Был урок алгебры, все эти чертовы скобки и маленькие иксы; я сидел сзади, глядя на сосульку, свисающую с соседней крыши, – здоровенную конусообразную штуковину, сверкающую на утреннем солнце, с ее кончика капала вода, и я знал, что через несколько секунд или минут она потеряет сцепление с крышей и с грохотом обрушится вниз. И это было то, чего я ждал.
Раздался стук в дверь, и вошел Харольд, посыльный, приятный старый парень, всегда очень вежливый, что заставляло в свою очередь быть вежливым с ним. У него были редкие седые волосы, розовое лицо, он был в синей униформе, словно камердинер или что-то вроде того. Все утро он ходил из класса в класс, передавая сообщения из директорского кабинета, понимаете ли, например, что на парковке запрещается играть в хоккей, что южные футбольные поля не используются до весны, такого рода вещи.
– Доброе утро, Харольд, – сказал учитель.
– Доброе утро, сэр, – отвечал Харольд, как всегда, благовоспитанно. – Олбрайта требуют в кабинет директора.
По классу пронесся шум, и некоторые придурки обернулись, их глаза сияли жаждой крови. Видно было, как их противные маленькие гляделки рыщут по моему лицу, пытаясь разглядеть признаки испуга.
Я вышел в коридор.
– В чем дело, Харольд?
– Не имею представления, сэр, – сказал посыльный и двинулся дальше по коридору, сверяясь со списком. Я бросился по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, к главному коридору. Кабинет директора был в самом конце. Секретарша, которая, могу добавить, выглядела, черт побери, страшно угрюмой, впустила меня внутрь. Я увидел там Психо Шиллера и понял, что моя задница в огне.