— У каких?
— Пленный этого не знал, — развел руками обер-лейтенант
— И поэтому вы его пристрелили… да… Пейте кофе, он остынет.
— Что теперь будет, герр майор?
— С кем? С вами? Или с этими русскими?
— Ну…
— Представление на вас я подпишу. Правда, не сейчас… А вот лечь в госпиталь и тем самым увильнуть от исполнения своих обязанностей командира — не дам! У вас ещё остались люди. Осталась и задача, поставленная мной. Будьте любезны её выполнить! Тогда и вернемся к вопросу о Железном кресте…
Где-то в глухом лесу.
Июль, 1942 год.
— Ну что, головорез, набегался? — Ерофеич стоит у забора и, опираясь на палку, смотрит на меня из-под кустистых бровей. Он не одобряет моих пробежек по лесу, считает, что таким образом я только оттягиваю процесс выздоровления. А что я могу поделать, если чувствую, что мои мышцы понемногу слабеют? Лежание в доме мало способствует тому, чтобы они окрепли.
Что до прочих раненых, то они безропотно выполняют все указания старого лесника. Сказано лежать — лежат. Ходить — ходят. Понемногу выправляются, это да. Наверное, я и сам поступил бы так же, но жажда деятельности меня буквально распирает. А ведь пролежал я — ничуть не меньше прочих! И в отличие от них — вообще безмолвно и безгласно.
Взрывом меня шарахнуло о камень, и многострадальная голова в очередной раз отключилась. Впрочем, этим не ограничилось — осколки посекли ещё и грудь. Слава Богу, что неглубоко. К тому моменту, когда я открыл глаза и начал что-то соображать, эти раны уже затянулись. И вставать с кровати было почти не больно. Хотя, ноги и руки — те почти одеревенели.
Чем нас лечит старый дед, известно только ему одному. Бинты использует наши. Стирает их и развешивает на просушку. А всё прочее — исключительно травы да коренья. Горькие — просто атас какой-то! Зубы сводит почти до скрежета. Но эти отвары действуют, и мы понемногу приходим в форму. Впрочем, я в неё прибегаю. И ещё, кроме этого, вылезаю во двор и со всей дури луплю ногами и руками по толстому бревну.
Больно сначала было… слов нет! Но моя хитро вывернутая память подсказывает, что что-то в этом роде, я когда-то уже делал. А раз так — будем вспоминать…
Благо что вспомнить надо многое.
Нет, имя-отчество — вспоминать нет необходимости. Мои бумаги целы и Ерофеич их мне отдал сразу же, как я стал что-то соображать. Поэтому, в данном вопросе проблем не было. Но вот, как объяснить окружающим то, что я помню только последние два месяца из своей жизни — это вопрос! Для всех, кроме нашего лешего-лекаря.
— И не так ещё быват… — пожимает он плечом, что-то перетирая в ступке. — У нас, в шашнадцатом годе германский снаряд аккурат в офицерский блиндаж угодил. Всех разом положило, окромя ротного. Так он, даром, что живой — враз память потерял. И что интересно! Себя помнил, солдат всех — тоже не забыл. И всё! Боле — ни хрена. Ни батальонного не узнавал, ни полкового командира не признал — как отрезало!
— И что с ним дальше стало? — интересуется любопытный Леон Кочарян. Ему хуже всех, вставать не может, нога ещё не до конца зажила. Деятельный и активный по натуре, Леон очень тяготится тем, что прикован к постели, вот он и изводит всех своими вопросами, компенсируя словесной активностью свою вынужденную неподвижность.
— Что-что… воевал, как все. С этим-то у него вопросов не было! Три месяца так и прожил. Ну а потом, как в очередную атаку пошли, его немец-то и подстрелил…
— Ну ты, дед, меня и порадовал! — возмущенно фыркаю в ответ. — И так уж не совсем здоров, так ты меня ещё и подобным будущим стращаешь!
— А ты не боись! — флегматично пожимает плечами Ерофеич. — Чему быть — того не миновать! Может, ещё и внуков на руках подержать успеешь…
Во всем этом есть один безусловный плюс — ко мне не лезут с расспросами. Ну отбило у человека память, да ещё и на глазах у всех… что ж тут поделаешь? И я спокойно списываю на это незнание мною очевидных вещей — мол, память отшибло напрочь! Хотя, то, что происходило со мною с момента прихода в себя в госпитале — помню очень хорошо и со всеми подробностями.
А вот сны с неизвестными мне парнями у костра — вижу по-прежнему. Мы о чем-то спорим, доказываем или обсуждаем каких-то известных (им известных, я таких вообще не знаю) людей и их поступки. Иногда в этих снах происходит что-то интересное, как правило, тогда, когда я разговариваю с «пятнистым». Имени его не помню, все зовут его Сергеичем. Мужик он своеобразный, знающий и начитанный — просто-таки ходячий справочник. И своими знаниями он охотно делится и с нами. Впрочем, я уверен — прознай кто-то посторонний про такие вот «курсы повышения квалификации» у костра, нам всем влетело бы… словом, нехило. А ему — в первую голову.
Вот и сегодня ночью мы что-то с ним обсуждали. Помню, что он показывал мне всякие хитрые способы обезоруживания противника. Некоторые из них мне даже удалось повторить, чем я был офигительно горд! Но вот некоторые подробности разговоров отчего-то вспомнить никак не могу, все словно выпадает из памяти. Странным образом слышу слова, но не могу понять их смысла. Обидно…
Наше обиталище находится посереди здоровенного болота. Небольшой островок, маленькая избушка. В прямом смысле слова — на курьих ножках! Точнее, на сваях. Раньше, как объяснил нам дед, по весне остров затапливало почти весь. Вода — аж пол в доме заливала! Вот он и поставил такую необычную избушку. Теперь тут сухо в любую погоду. Островок небольшой и я оббегаю его весь минут за сорок. Здесь повсюду лес, старый и совершенно дремучий. Тропа сюда ведет всего одна, узкая и извилистая. Как только я начал бегать, дед отвел меня на болото и показал, как по ней ходить. То же самое он сделал и с Ларичевым — это второй наш ходячий.
— Мало ли, что… — буркнул тогда из своей бороды Ерофеич. — Война! Вот не приду я к вам, всё в жизни случается же? Как тогда к людям выходить будете? Утопнете же!
На это возразить нечего. Воспользовавшись случаем, спрашиваю деда о том, каким таким образом он переволок нас сюда?
— Митяй помог, племяш мой, — нехотя говорит Ерофеич. — В одну-то харю я б вас и не доволок… Пришлось его брать.
— Что ты так? — удивляюсь я. — Племяш ведь, не чужой человек!
— А! — машет рукою дед. — Балабол он. Нет в нём твердой жизненной линии! Мотается, словно, не пойми, кто! Болтун — одно слово!
Нас на островке пятеро.
Из моих ребят нет никого, что, некоторым образом, меня радует. Уцелели в том бою, никто под пулю дуриком не подставился.
Ларичев — угрюмый и неразговорчивый сибиряк. Был пулеметчиком. При неудачном нападении на вражеский артсклад был ранен в бедро. Теперь ходит, правда с палкой.
Леон Кочарян — жизнерадостный армянин, полная противоположность Ларичеву. Ранен в обе ноги — миномет. Одна нога заживает плохо, что его сильно волнует.
Виктор Петрищев — он откуда-то из-под Куйбышева. Плох — сквозное ранение в грудь. Постоянно в беспамятстве, мы по очереди сидим рядом с ним. Боюсь прогнозировать, но на мой взгляд, шансов у него немного.
Марат Мишин. Этот из Казани. Общительный татарин составляет компанию Кочаряну, тоже любит поговорить. Причем — на все темы сразу. В последнем бою (том самом, в овражке) схлопотал две пули. В правую руку и в правую же ногу. Не шибко ходячий, передвигается по дому на костылях.
Вот и вся наша компания. Скучать особо некогда, дед тотчас же озадачил по хозяйству всех, кто может хоть как-то передвигаться. Мне, как самому здоровому (на взгляд деда, незаслуженно) отвалили больше всех. В том числе — и рубку дров. Здесь есть своя хитрость. Рубить деревья можно не всегда — стук топора хорошо слышен в лесу. Делать это можно только в строго оговоренное время. Почему — неизвестно, Ерофеич на эту тему не распространяется. Сказал — как отрезал. А вот пилить — это завсегда. Чем мы с Ларичевым и занимаемся. Марат, в меру своих сил, нам в этом помогает. В основном — словесно, за что иногда рискует схлопотать поленом.
Вот так и живем.