Каждое утро к Абу приезжали люди из ЦРУ, усаживались за пластиковым столиком на заднем дворике, под навесом, увитым виноградными лозами и, попивая кофе, приготовленное Мариам, дотошно расспрашивали подопечного о его прошлой жизни.

Информация уточнялась, перепроверялась, затем Абу прошел через откровение перед полиграфом, где, в частности, ему были заданы вопросы: не внедрен ли он в США по заданию иракской разведки, иных секретных служб, в том числе − третьих стран; не выполняет ли поручение террористических группировок? − после чего наступило недельное затишье: неведомое руководство принимало решение о его дальнейшей судьбе.

Абу мечтал пусть о крохотной, но стабильной должности какого-нибудь консультанта в разведывательном ведомстве приютившей его страны, хотя и сознавал малую вероятность подобной перспективы хотя бы из-за ущербности своего реноме перебежчика; кроме того, кадрового голода в Лэнгли не испытывали, специалистов любого профиля там было хоть отбавляй, а из подобных Абу формировался разве что запасной резерв на тот или иной оперативный случай.

Чуда действительно не случилось: вскоре он получил право временного проживания в США, документы с новым конспиративным именем и предложение работы в одной из компаний, занимающихся ремонтом двигателей для малой авиации.

Компания располагалась во Флориде, в одном из небольших городков, и Абу без раздумий перебрался туда, понимая, что капризы и пожелания в его положении неуместны. Собственно, ЦРУ позаботилось о нем основательно, выполнив все обязательства, снабдив деньгами и даже похлопотав о его трудоустройстве, тем самым подтвердив известные ему слухи о рачительном отношении американцев к своей добросовестной агентуре, не говоря о кадровых сотрудниках. И как профессионал, Абу отдавал должное мощнейшей разведке мира: из него пунктуально, с хирургической точностью и беспристрастностью извлекли весь фактический материал, заставив вспомнить давно забытые детали; наверняка составили подробнейший психологический портрет, а затем учтиво и доброжелательно препроводили в солнечный и уютный уголок страны, оставив связные телефоны, коли ему понадобится помощь и советы.

Хозяин компании − Эдвин Парт − грузный, седобородый добряк с румяным лицом и прозрачными голубыми глазами младенца, неторопливый и рассудительный, помог Абу снять небольшой дом поблизости от офиса компании, отдал одну из своих машин − старенькую, но исправную, и взял в подмастерья с зарплатой пять долларов в час.

Таким образом, несостоявшийся военный летчик стал начинающим авиамехаником.

− Ты молод, и тебе надо учиться, − втолковывал Эдвин Абу, прилежно внимающему его наставлениям. − Если ты управляешь истребителем, то легко пересядешь на пассажирский «Боинг». А это − прекрасная зарплата и надежное будущее. Но тебе нужна лицензия. Запомни: теперь ты живешь в стране лицензий. Без них − никуда. По закону ты даже не имеешь права заменить розетку в собственном доме без окончания курсов электриков.

Однако чтобы получить лицензию, требовались деньги. Лицензия же летчика стоила тысячи долларов, а Абу, хотя и трудился без выходных по десять часов в сутки, зарабатывал лишь на то, чтобы свести концы с концами. Мариам, не знавшая языка, с трудом устроилась сортировщицей продуктов в супермаркет, однако тщательность и трудолюбие новой работницы было сразу отмечено, и вскоре ее перевели в менеджеры.

Жизнь мало-помалу налаживалась, среда обитания становилась привычной, Абу начал откладывать деньги на обучение в школе гражданских летчиков, но душа его тяготилась чужбиной. Инородность нового бытия угнетала, ввергая в тоску. Едва он отрывался от дел, его охватывало смятение, неудовлетворенность и даже страх. Это страдание становилось постоянным и неотвязным, усиливаясь с каждым днем. И, главное, откуда оно взялось? − ведь его окружали мирные и доброжелательные люди, он обрел работу, кров и свободу; его никто не притеснял, и он мог заниматься всем, чем хотел, зная, что в итоге окажется полноправным гражданином.

Та же беспросветная удрученность поразила и Мариам, хотя она тщательно старалась не выказывать ее.

Абу понимал: они чужие в этой стране, пронизанной иной энергетикой, наполненной смыслом других ценностей, что в итоге сводились лишь к обретению материального благополучия, но и не более того. Жившие здесь люди были, казалось бы, участливы и любезны друг к другу, но на самом деле глубоко друг от друга отчуждены. Их общие интересы воплощались в одно: доллар. И все отношения строились исключительно на основе его извлечения в свою и только в свою индивидуальную пользу. Это была основа здешнего бытия, и любой пришелец обязан был принять ее и подчиниться ей, заведомо лишаясь выбора, ибо выбора не существовало. Как не существовало и скидок на чужестранное происхождение. Оказавшись в Америке, любой человек незамедлительно и радикально был обязан превратиться в американца − если не по духу, то по образу действий, иного не допускала сама система жизни. А уж тем более − система выживания новичков. Праздных туристов, свободных философов и расхлябанных неумех здесь попросту не воспринимали, и любое проявление иррациональности без долгих раздумий отождествлялось с никчемностью личности или события.

Однако, многократно увеличивая собственность, американцы, как заметил Абу, обесценивали саму свою жизнь. Продлевая ее годы, они не умели наполнить их самой жизнью. Их автострады становились шире, а точка зрения − уже. Все больше покупая, они все меньше наслаждались приобретенным. Слетать на луну для многих было проще, нежели перейти улицу и познакомиться с соседом. Покоряя внешний мир, они не удосуживались осознать свой собственный. Эти люди умели спешить, но не умели ждать. В изысканных домах жили в неприязни друг к другу скрытные семьи. Высокие прибыли соседствовали с мелочностью отношений. Рослые мужчины обладали интеллектом пигмеев. Красивые женщины умели любить только себя. Улыбки были на всех лицах, но смех звучал крайне редко. Телевизору посвящалось больше времени, нежели молитве. А прошлые ценности американской культуры уже давно затмили уродства новейшего агрессивного творчества разнузданных дилетантов.

В городке, где обретался Абу, выходцев из Ирака не было, однако ему встречалось немало мусульман: от владельца бакалейной лавки рядом с домом, выходца из Пакистана, до налогового инспектора, сирийца, сверявшего его декларации о доходах. Они жили в Америке давно, дух страны уже полностью овладел ими, и возвращаться в свои государства даже в качестве гостей они не желали, тем паче, их дети, родившиеся и выросшие в Америке, не имели с землей своих предков ничего общего и совершенно не интересовались корнями происхождения. Многие даже не ведали о Коране, не говоря уже о соблюдении поста и совершении намаза.

Абу тоже хотел детей, но подвела Мариам: врачи обнаружили у нее патологию, которую могла устранить дорогостоящая операция, увы, также не дающая сколь-нибудь определенных гарантий.

После дней, проведенных в госпитале, Мариам, и без того немногословная, окончательно замкнулась в себе. Абу пытался ее утешить, обещав сделать все возможное, чтобы она родила ребенка, но разрушить ту безысходность, что царила в ее душе, не сумел, несмотря на все свои усилия. С другой стороны, он понимал, что горе бесплодия лишь усугубило беспросветность ее тяжких мыслей о тех, кто остался на родине, и теперь расплачивался за их бегство изощренным преследованием властей. Да и само событие измены и перехода в стан врага уже слабо оправдывались прежними умозаключениями.

Он попросил куратора из ЦРУ выяснить о судьбах как своих родственников, так и близких жены, но с ответом тот медлил, ссылаясь на трудности в извлечении достоверной информации. Единственное, о чем поведал с сочувствием к Абу, так это о гибели дяди в пыточных застенках.

Поневоле Абу приходилось лгать жене, ссылаясь на источники в ЦРУ и говоря, что все ее родственники живы, хотя подверглись допросам и унижениям. Он обещал ей скорые вести от них, но, как бы горячо и убедительно ни звучали его слова, понимал, что верит она в них мало, и что вина за судьбы оставленных ей родных постоянно точит ее душу.