Тот явился тотчас и был готов сделать все. Бирона он боялся и многим был ему обязан.

— Сейчас все решиться! — горячился Либман. — Именно сейчас. Опоздаем — потеряем все! Левенвольде сейчас у Остермана. Этот старый пройдоха снова "заболел". Но Рейнгольд вырвет у него бумагу. Я сказал ему, что делать надобно.

— Какую бумагу? — спросил растерянный герцог.

— Просьбу о назначении тебя регентом при малолетнем императоре! Императрица слаба и сейчас её могут уломать назначить кого-то другого! Помни про сие, Эрнест!

— Миниха? — спросил Бестужев-Рюмин.

— Нет, — покачал головой Либман. — У этого пока шансов нет. Он если бы мог переворот совершил бы. А в интригах он жидковат и прямолинеен. Да и сторонников у него не много. Брауншвейгское семейство нам опасно. Анна Леопольдовна и её муж принц Антон.

— Думаете, что регентшей станет Анна Леопольдовна? — спросил Бестужев-Рюмин.

— Мы того не допустим, если не будем болтать, а будем действовать. Вы, Алексей, сейчас же отправитесь добывать подписи на прошении.

Либман вытащил из кармана своего кафтана лист бумаги. Это было прошение от чиновников и генералитета империи о том, что они единодушно желают герцога Бирона видеть регентом. Его Либман составил заблаговременно.

— И помните, что ежели некто императрице такую же бумагу первым подсунет, то дело не известно как может обернуться.

— Но как мне уговорить подписи под сей бумагой ставить? — спросил Бестужев-Рюмин. — Я сам её подпишу и кабинет-министра князя Черкасского заставлю сие сделать. Но остальные?

— Ты их по одному уводи в уголок и бумагу подавай, — посоветовал Либман. — Вместе они могут и заартачиться, но по одному побояться. А когда подписей станет много, никто не воспротивиться. Действуйте, Алексей.

Когда Бестужев-Рюмин вышел Либман похлопал Бирона по плечу и сказал:

— Ты или станешь регентом, или тебе стоит бежать в Митаву, пока Анна еще жива. Потом тебе этого сделать уже не дадут, Эрнест.

— Я пойду к Анне. Я попрошу…

— Спешить не стоит, Эрнест. Пусть там спокойно соберутся медики. Пусть решают. А нам стоит дождаться Левенвольде. И больше того. Когда Бестужев соберет подписи, и, присоединив к той петиции письмо Остермана, я пойду к императрице. И стану просить её назначить тебя регентом! Но сам ты её просить ни о чем не должен!

— Ты уверен, Лейба? Или ты не веришь в силу моего влияния?

— За тебя станет просить иной человек.

— Ты?

— Я само собой. Еще кое-кто.

— Бестужев-Рюмин? — настаивал Бирон.

— И этот само собой. Я сейчас не о нем. За тебя станет просить фельдмаршал.

— Миних? — Бирон был удивлен. — Этого не будет, Лейба.

— Будет, Эрнест. Об этом побеспокоюсь я…

Обер-гофкомиссар Либман разыскал во дворце Пьетро Миру и Кульковского. Он отозвал шутов в сторону:

— Для вас двоих есть работа.

— Работа опасная? — спросил Кульковский. — И вы, наконец, принимаете мои услуги?

— Принимаю. Сейчас только вы и Пьетро сможете помочь герцогу Бирону. Ты, Пьетро, поможешь Эрнесту бесплатно. Ты же его друг.

— Само собой, — ответил Пьетро. — А что нужно делать?

— А ты, Кульковский, если сделаешь, что я скажу, получишь 30 тысяч золотом.

— Я готов, — ответил тот.

— Тогда слушайте…

Либман рассказал шутам придворной кувыр коллегии, что им надлежит переодеться в поношенные солдатские мундиры, надвинуть на глаза треуголки и остановить карету фельдмаршала Миниха.

Миних должен испугаться и тогда он сам придет к герцогу Бирону просить его принять регентство и сам станет просить о том императрицу….

Год 1740, октябрь, 7 дня. Санкт-Петербург. Карета фельдмаршала.

Пьетро и Кульковский одели мундиры солдат Ингерманландского драгунского полка и сколотили вокруг себя группу солдат, с которыми познакомились, вместе выпивая в трактире. Кульковский рассказал им о всех пакостях Миниха. Вспомнил слова о том, что "народу в России что песку", и что "солдата русского ему не жаль". Служивые под воздействием винных паров решили показать этому немцу где зимуют раки.

— А чего нам бояться? — орали солдаты. — Мы не гвардейцы и нам терять нечего!

— Житьишко наше хуже собачьего! Жрать мало дают!

— Жалование уже сколь месяцев не плачено!

— Выпить и то не на что! Вод добрые люди угостили!

— Пойдем скажем ему!

— Идем!

И солдаты отправились, горланя песни, к дому фон Левенвольде на Мойке…

Миних отправился во дворец в собственной карете без сопровождения. Фельдмаршал всегда так делал. Он считал ниже своего достоинства бояться русских и вообще кого бы то ни было. С ним был только кучер и адъютант полковник Манштейн.

Когда его карета катила по Мойке мимо дома Рейнгольда фон Левенвольде, какой-то солдат бросился к лошадям. Второй запрыгнул на ступеньку его кареты. Он ударил пистолем в стекло и разбил его. Осколки посыпались на колени фельдмаршала.

Кучер хотел хлестнуть солдата кнутом, но еще двое солдат страшили его с козел.

— Нам надо твоему барину пару слова сказать!

— Так что посиди тихо, дядя!

— Эй, толстомордый! Выходи из кареты!

Полковник Манштейн прошептал:

— Господин фельдмаршал! Это бунт!

— Я к ним выйду и разберусь что это такое! — решительно заявил фельдмаршал.

— Давайте это сделаю я.

— Нет, Манштейн. Вы же слышали, они желают видеть меня.

— Надо было взять эскорт, полуэскадрон драгун.

Миних открыл двери кареты.

— Что такое? — закричал он, высунувшись наружу. — Кто такие? Я вижу мундиры Ингерманладского драгунского полка?

— Ты скоро и не такие мундиры увидишь, — проговорил Кульковский. — Али, думаешь, забыли мы про пакости тобой сотворенные? Сколь душ солдатских пало по твоей вине. Не забыл?

— Ты желаешь в чем-то меня обвинить, солдат? — спокойно спросил фельдмаршал.

— Скоро когда царица наша на трон сядет тебе худо будет! — закричал кто-то рядом.

Стали собираться вокруг прохожие. И шептались: "Смотри! Сам Миних". "Карету фельдмаршала остановили". "Да ну! быть того не может". "Вот те и ну! Миних! И солдаты его не побоялись. Видать, совсем плоха императрица".

— Ты про кого говоришь? — вскричал Миних и схватил крикуна за ворот кафтана.

— Али пугать меня станешь? — нагло ответил солдат. — Да меня не испугаешь. Мне 60 лет и я с государем Петром Лексеичем в походах дрался. А говорил я о Лисавет Петровне.

— Да здравствует Елизавета! — заорали другие.

Кто-то выпрыгнул из толпы. Это была пара фискалов в серых плащах. Один заорал:

— Слово и дело!

Старого солдата схватили и скрутили ему руки.

— А ну пусти, сволочи! — закричал тот. — Братцы! Не выдай!

— Не дергайся дядя! Слово и дело!

Пьетро Мира был рядом и схватил одного фискала за плечо. Он повернул его и ударил его кулаком в зубы. Фискал кубарем покатился по мостовой под веселое улюлюканье толпы.

Затем Мира отбросил и второго фискала, и старый солдат быстро скрылся в толпе. После того Пьтеро и Кульковский также скрылись. Они свое дело сделали….

Уже через час они сидели в трактире для кучеров и извозчиков, и пили водку. Кульковский распустил язык и рассказал итальянцу о своих горестях.

— От батюшки с матушкой окромя долгов ничего не осталось. И подался я в Москву и там поступил офицером в полк. Службы была — врагу не пожелать. Как раз государь Петр II правил. И денег на армию да на жалование ему не хватало. Хорошо тем было офицерам, кто из имений деньги получал. А таким как я хоть ложись и помирай.

— Но ты дворянин.

— И что с того? — усмехнулся Кульковский. — Денег то от того больше не стало в кармане моем.

— И ты пошел к герцогу Бирону?

— Это уже после того как Анна императрицей стала. А при Петре II я ходил к тогдашнему обер-камергеру князю Ивану Долгорукому. Хотел на нуждишки свои пожаловаться да помощи просить.