Половой протолкался через хмельную толпу, подняв над головой поднос с полным фужером, с шиком поставил его перед мадам и на всякий случай представился:

— Василий. Если что, кликните, мадам!

Сонька взяла бокал, пригубила. Пароходчик продолжал смотреть в ее сторону.

От другого стола поднялся толстый потный человек и направился к одиноко сидящей даме.

— Пардон, мадам… Могу ли я…

— Не можете, — оборвала его Сонька. — Будет надо, сама подойду.

— Мисс!.. Буду ожидать с нетерпением, — пообещал мужчина и вернулся к своему столу.

Пароходчик выждал какое-то время, нетвердо поднялся и двинулся к воровке.

— Прошу меня простить, госпожа… — Он дотянулся до руки Соньки, поцеловал. — Генрих Пугач. Рискую получить отказ, тем не менее позвольте занять на несколько минут ваше внимание.

Сонька милостиво кивнула, господин присел на краешек стула, внимательно посмотрел на девушку.

— Мне бесконечно знакомо ваше лицо.

Она пожала плечами и произнесла с легким акцентом:

— Может быть…

Бросив взгляд на его пальцы, воровка увидела крупные и, судя по качеству бриллиантов, очень дорогие перстни. Пароходчик не сводил умоляющего взгляда с воровки:

— Подскажите, напомните, иначе я потеряю покой на долгое, очень долгое время.

— Вам будет нелегко вспомнить, — лукаво улыбнулась она. — У вас была слишком бурная жизнь.

— Да, это правда… И все же?

Сонька помолчала, наконец, опустив в некоторой неловкости очи, произнесла:

— Помните Неаполь, Генрих?

— Неаполь? Конечно помню. А что там было?

— Значит, не помните. Лучше я замолчу.

— Говорите. Умоляю, говорите! — пароходчик махнул половому, приказал: — Василий, бутылку лучшего шампанского для дамы!

— Слушаюсь, господин Пугач.

Генрих перевел взгляд на Соньку:

— Что же было в Неаполе?

— В Неаполе у нас была любовь, — тихо ответила девушка.

— С вами?!

Лицо девушки стало жестким, она приказала:

— Оставьте меня!

— Нет-нет! Простите меня! Я последние годы много пью, у меня все смешалось в голове… Как вас зовут, мадемуазель?

— Лючия. Лючия Пироттели. Вы приезжали в наш город по контрактным делам.

Пароходчик уставился на нее пристальным, влажным взглядом, потом совсем тихо произнес:

— Боже… Боже мой… Это вы, Лючия? — взял ее руки, стал целовать часто и страстно. — Как же я мог забыть? Как я мог?

Сонька убрала руки, вытерла платочком повлажневшие глаза.

— Я знаю, что у вас проблема, вас оставила жена. Поэтому я сочла возможным прибыть на несколько дней в Одессу, увидеть вас и сразу же забыть.

— Почему, забыть?

— Все просто, Генрих. Вы забыли девушку, она забыла вас.

— Нет! Не надо. Не делайте этого. — Он снова начал целовать ее руки.

— У вас растет сын, господин Пугач, — сообщила спокойно Сонька, глядя ему прямо в глаза.

— Что?

— Я родила сына.

— У меня… сын?

— Да. Ему уже пять лет.

Потрясенный пьяный пароходчик некоторое время переваривал свалившуюся на него новость, затем взял бутылку шампанского, налил себе полный фужер.

— Я хочу выпить. За вас, Лючия. И за моего сына.

Когда он выпил, Сонька позвала полового и приказала:

— Рассчитайте меня.

— Вы хотите уйти? — схватил ее за руки Генрих. — Не делайте этого, Лючия!

— Нет, — печально усмехнулась она. — Я увидела вас, отца своего ребенка. Я удовлетворена. — Открыла сумочку, тихо ахнула: — Боже! Я забыла в отеле деньги.

— Это судьба! — воскликнул пароходчик. — Вы не уйдете. — И он приказал половому: — Пошел вон, Василий! Счет — на мое имя!

— Слушаюсь, господин Пугач.

Сонька опустилась на стул, стала отрешенно и грустно смотреть в сторону. К их столику снова подвалил тот самый полный господин, что уже пытался ухаживать за Сонькой.

— Мадам, — довольно агрессивно промычал он, — это неправильно. Одному отказываете, а с другим шашни крутите.

Пугач поднял на него глаза:

— Что желаете?

— Мадам желаю!

— А бутылкой по черепу не желаете? — Пароходчик решительно поднялся, взял со стола бутылку.

— Босяк, черепа здесь два! — Толстяк схватил пароходчика за сорочку и рванул на себя. — Размозжу паскуду!

Завязалась потасовка, к дерущимся бросились здоровенные мужики из охраны и половые. Они с трудом растащили их и повели упирающегося толстяка на выход.

Генрих, тяжело дыша, опустился на стул, поправил одежду, снова налил вина.

— Дрянь. Негодяй.

— Вы много пьете, дорогой, — заметила с усмешкой девушка.

Пугач помолчал, стараясь успокоиться, затем быстро и коротко выпил.

— Да, я много пью. — Согласился он. — Потому что гибну. И я хочу погибнуть!

— Из-за жены, которая вас бросила?

— Не только. Из-за всего. Даже из-за вас. Я вас любил, Лючия, и забыл. Разве можно после этого жить?

— А наш сын? Думаю, ему необходим отец. Не погибший, а живой и любящий.

— Лючия, я люблю вас. Что я могу для вас сделать? Для вас и для моего сына… Как его зовут?

— Карло.

— Для моего сына Карло.

— Уехать со мной.

— Когда? Говорите когда, и я уеду. Завтра же! Я ненавижу все это! Этот сброд, эти морды… Купим каюту первого класса и морем доберемся до вашего города. У нас будет свадебное путешествие, Сюзанна!

— Лючия!

— Да, Лючия. Простите! Утром я заказываю билеты. В каком отеле вы остановились?

— Это не имеет значения. Я с вами, и этого достаточно.

— А как вам удалось разыскать меня?

— Любовь способна на все, — горько усмехнулась Сонька.

— Да, это правда, это так. — Генрих опять наполнил фужер. — За любовь, которая способна творить чудеса.

Он опорожнил фужер до дна и какое-то время приходил в себя.

— Знаешь, почему я забыл тебя? — заговорил он снова, с трудом ворочая языком. — Все просто. Я бесконечно любил свою жену. Нет, не бесконечно… Безумно! Каждый раз, возвращаясь из плавания домой, я ждал встреч только с ней. Но выяснилось, она не ждала этих встреч. У нее был другой. Черноволосый, молодой, наглый, дикий. Дикий цыган! С ним она и сбежала. И я никого, кроме нее, больше не любил. И вас в том числе, — пароходчик поднял на Соньку тяжелые пьяные глаза. — Но теперь я обрел счастье. Я полюбил вас… простите, забыл имя.

— Лючия.

— Да, Лючия. Теперь, Лючия, мы будем вместе. Всегда. Перестану пить, вновь займусь бизнесом, у нас родятся дети…

— У нас уже есть сын, Карло!

— Сын? У нас сын? Простите, запамятовал. Карло тоже будет с нами. Сегодня пью последний раз, мадемуазель!

Генрих вновь выпил и теперь был уже по-настоящему пьян.

Сонька поднялась:

— Проводите меня.

— Нет, — покрутил головой Пугач, — или вы остаетесь, или уходите навсегда!

Она взяла его за руку попросила:

— Проводи же меня, Генрих. Даме иногда необходимо выходить из присутственного места.

Пароходчик тяжело поднялся, вместе они стали проталкиваться мимо столиков, сквозь месиво многочисленных клиентов в сторону выхода в нумера.

Черная деревянная лестница, ведущая на второй этаж, откуда неслись шаловливые возгласы и смех, была узкая, почти не освещенная. Сонька карабкалась впереди, цепко держа за руку Генриха, — он падал, валился на сторону упирался.

Наконец опустился на ступеньки и невнятно заявил:

— Не могу… Дальше не пойду.

Воровка присела рядом.

— Что, милый, плохо? — она погладила его по голове, по плечам. — Совсем плохо?

Тот что-то промычат, стал ловить пальцы дамы, желая их поцеловать. Она рассмеялась:

— Не надо. Не стоит, любимый. Лучше я поцелую тебя, твои руки, твои пальцы.

Сонька принялась гладить руки пароходчика, прикладывать их к своим щекам, касаться губами.

— Бедный мой, несчастный… Никто тебя не любит. Никто не пожалеет.

Генрих расслабленно мычал, отдавшись полностью во власть женщины, а она ловко снимала с его пальцев кольца и перстни, изящно роняя их в свои карманы.