Лахудры, хромы, грязны и нечесаны, [630]

то, восхищенный забавным архаизмом слов, обозначающих пороки и уродства блудниц, сказал: „Клянусь Геркулесом, один этот стих вполне может убедить в том, что это пьеса Плавта“.

(7) Также и мы сами, совсем недавно читая „Пролив“ (Fretum), — так называется комедия, которую некоторые не считают плавтовской, — никоим образом не сомневались в том, что она принадлежит Плавту и при том самая что ни на есть подлинная из всех. (8) Из нее мы выписали два этих стиха для исследования по истории Арретинского [631]оракула:

А на Великих играх вот каков ответ Арретия:

Погибну, коль не сделаю, коль сделаю, пропал я. [632]

(9) Однако Марк Варрон в первой книге „О плавтовых комедиях“ приводит следующие слова Акция: „Ведь ни „Близнецы-сводники“ (Geminei lenones), [633]ни „Кондалий“ (Condalium), ни „Старуха“ (Anus) [не принадлежат] Плавту, и ни „Дважды изнасилованная“ (Bis compressa), ни „Беотия“ (Boeotia) никогда не были [его сочинениями], а также „Грубиян“ (Agroetus) и „Вместе умирающие“ (Commorientes) — не Тита Μакция“. [634]

(10) В той же самой книге Варрона написано и то, что был также некий сочинитель комедий Плавтий; так как пьесы были подписаны Plauti, их принимали за Плавтовы, хотя они были [названы] не Плавтовыми от Плавта (Plautus) (Plautinae), но Плавтиевыми (Plautianae) от Плавтия (Platius).

(11) Под именем же Плавта ходят примерно сто тридцать комедий, (12) но Луций Элий, человек весьма образованный, считал, что [из них] его — только двадцать пять. (13) Однако, несомненно, что те самые [пьесы], которые, как кажется, не принадлежат Плавту и приписываются его имени, — это комедии древних поэтов, переделанные и обработанные им, которые имеют вследствие этого привкус плавтовского стиля. (14) Но ведь „Сытого“ (Saturio) и „Несостоятельного должника“ (Addictus) и какую-то третью [комедию], названия которой у меня нет под рукой, он, как передают Варрон и многие другие, написал на мельнице, когда, потеряв в торговых операциях все деньги, полученные за труды для сцены, нищим вернулся в Рим и ради поиска средств пропитания нанялся мукомолом для вращения по кругу мельницы, которую называют trusatiles. [635]

(15) Мы также узнали и о Невий, [636]что две драмы: „Предсказатель“ (Hariolus) и „Лев“ (Leo) он написал в тюрьме, заключенный в оковы триумвирами [637]в Риме из-за постоянного злословия и поношений против первых людей государства, произнесенных на манер греческих поэтов. Оттуда позднее он был освобожден народными трибунами, после того как в тех драмах, которые я упомянул выше, загладил свои проступки и дерзость речей, которыми ранее многих оскорбил.

О том, что у Публия Африканского и других знатных мужей того времени был древний обычай брить бороду и щеки до старческого возраста

(1) Мы обратили внимание, что в прочитанных нами книгах о жизни Публия Сципиона Африканского было написано, что Публий Сципион, сын Павла, [638]после того как он уже отпраздновал триумф над пунийцами и исполнил обязанности цензора, [639]был привлечен к суду перед народом народным трибуном Клавдием Азеллом, [640]которого он во время [своей] цензуры лишил всаднического достоинства. И, находясь под следствием, он не перестал брить бороду и пользоваться иной одеждой, кроме белой, ведя себя не так, как подобает обвиняемым. [641](2) Но поскольку известно, что в это время Сципиону Младшему было сорок лет, мы удивлялись тому, что было сказано о бритье бороды. (3) Однако мы узнали, что и прочие знатные мужи в те же самые времена брили бороду в таком же возрасте, и потому мы видим, что многие портреты древних так изображают еще не стариков, но [людей] среднего возраста. [642]

[О том, как] философ Аркесилай сурово и вместе с тем остроумно упрекнул некоего [человека] в пороке роскоши и женственности взгляда и тела

(1) Плутарх сообщает, что философ Аркесилай [643]сурово высказался об одном чрезмерно изнеженном богаче, который, однако, как говорили, не был нравственно испорчен и не затронут развратом. (2) Итак, услышав его слабый голос и увидев тщательно уложенные волосы и игривые, полные соблазна и чувственности, глаза, он сказал: „Нет никакой разницы, являетесь ли вы кинедами [644]спереди или сзади“. [645]

О силе и свойстве пальмового дерева, поскольку его древесина сопротивляется положенному [на нее] весу

(1) Клянусь Геркулесом, о достойном удивления явлении рассказывают Аристотель в седьмой [книге] „Проблем“ и Плутарх в восьмой [книге] „Застольных бесед“. [646](2) „Если поверх бревна из пальмового дерева, — говорят они, — положить большой груз и усилить давление и тяжесть так, что величину веса невозможно будет выдержать, то пальма не подается вниз и не прогибается вовнутрь, но поднимается навстречу грузу, выпрямляется и возвращается в обратное положение“. [647](3) „Поэтому, — говорит Плутарх, — принято, чтобы в состязаниях пальма служила знаком победы, поскольку природные свойства дерева таковы, что она не поддается давящим и сгибающим [его]“.

Взятый из летописей рассказ о военном трибуне Квинте Цедиции: и взятые слова из „Начал“ Марка Катона, где он сравнивает мужество Цедиция с [доблестью] спартанца Леонида

(1) Прекрасное, о благие боги, и вполне достойное высокого слога красноречия греков деяние описал Марк Катон [648]в книгах „Начал“ о военном трибуне Квинте Цедиции. (2) Содержание примерно таково. (3) Во время Первой Пунической войны полководец Карфагена в сицилийской земле идет навстречу римскому войску и первым занимает холмы и удобные места. [649](4) Римские воины в сложившихся обстоятельствах углубляются в место, грозящее засадой и гибелью. (5) Трибун приходит к консулу и указывает ему на скорую гибель из-за неудобства местности и находящихся вокруг врагов. (6) „Я считаю, — говорит он, — что, если ты хочешь спасти положение, нужно, чтобы ты приказал неким четыремстам воинам идти к этой бородавке (собственно, так Катон называет возвышенное и труднодоступное место), призывая и убеждая их занять ее; конечно, как только враги это увидят, самые храбрые и быстрые из них повернут, чтобы идти навстречу и сразиться, и, поскольку никаким другим делом они не будут связаны, все те четыреста, несомненно, будут перебиты. (7) Тогда, пока враги будут заняты этой резней, у тебя будет время увести войско из этого места. (8) Иного пути к спасению, кроме этого, нет“. Консул отвечает трибуну, что это решение кажется ему совершенно верным: „Но кто именно, — спрашивает он, — поведет эти четыреста воинов к тому месту на клинья врагов?“ (9) „Если ты не найдешь никого другого, — говорит трибун, — то используй меня для этой гибели; я отдаю эту жизнь тебе и государству“. (10) Консул воздает трибуну похвалы и благодарность. (11) Трибун и те четыреста отправляются на смерть. (12) Враги поражены их отвагой и ожидают, куда они направятся. (13) Но когда выяснилось, что они идут на захват этой „бородавки“, карфагенский полководец послал против них самых храбрых мужей из пехоты и конницы, какие были в его войске. (14) Римские воины окружены; окруженные, они сопротивляются; (15) долгое время исход сражения был неясен. (16) Наконец, победило большинство. Все четыреста, как один, гибнут, пронзенные мечами или копьями. (17) Между тем консул, пока там шло сражение, отошел на безопасную возвышенность. [650](18) Но о том, что с тем трибуном, предводителем четырехсот воинов, произошло по воле богов в этом сражении, мы расскажем уже не нашими, но собственными словами Катона: (19) „Бессмертные боги дали военному трибуну судьбу в соответствии с его доблестью. Ибо случилось так, что, хотя он был весь покрыт ранами, не оказалось ни одного ранения в голову, и его узнали среди мертвых, обессилевшего от ран и потерявшего много крови. Его вынесли, и он поправился и часто после этого совершал храбрые и отважные деяния для государства; итак, получилось, что, потеряв тех воинов, он спас остальное войско. Но есть большая разница, каким образом изобразить одно и то же благодеяние. Ведь лаконца Леонида, совершившего подобное при Фермопилах, [651]за его доблесть по всей Греции в знак почета и исключительной благодарности к блеску славы прославили в памятниках: изображениями, статуями, элогиями, [652]историческими произведениями и другими вещами это его деяние сделали заслуживающим признания; а военному трибуну, который сделал то же самое и спас войско, осталась малая похвала за совершенное“.