— Господи, — только и вымолвила Роза.

Ровно через две минуты и пятьдесят восемь секунд после погружения Джо в прохладную голубую воду фонтана «Треви» туда с буйным плеском также отправились два официанта, местный детектив и сам мистер Кенигсберг в своем лучшем костюме. До этого все они пристально наблюдали за ящиком на предмет его малейшего дрожания, какого-либо шевеления досок, но никаких движений так и не последовало. Ящик лежал в полной неподвижности, а над его надежно прибитой гвоздями крышкой плескался добрый дюйм голубой воды. Когда до истечения объявленного срока оставалось еще несколько секунд, миссис Кенигсберг истошно завопила, и мужчинам волей-неволей пришлось вмешаться. Приподняв ящик, они выкатили его из фонтана, но в спешке уронили, и он разбился о пол. Холщовый мешок вырвался из треснувших досок и дико затрепыхался на ковре, точно издыхающая на песке рыбина. Джо так бился в мешке, что местному детективу никак не удавалось его вскрыть. Тогда он призвал на помощь еще нескольких мужчин. Чтобы удержать Джо, их потребовалось трое. Когда с него стащили мешок, лицо Джо было багровым как свежий рубец, зато губы — практически синими. Глаза несчастного закатились куда-то на лоб, а задыхался и кашлял он так, словно свежий воздух был для него отравой. Наконец Джо поставили на ноги, и местный детектив снял с него наручники. После того, как наручники передали по кругу, всем стало ясно, что Джо их даже не трогал. Какое-то время Джо, мокрый до нитки, просто качался туда-сюда, недоуменно оглядывая две сотни физиономий вокруг себя, на которых выражались самые разнообразные эмоции, от тревоги до возмущения. Затем на лице у Джо вдруг выразилось нечто неопределенное. Некоторые впоследствии охарактеризовали это как горький стыд, другие же (и Стэнли Кенигсберг в том числе) — как дикий, необъяснимый гнев. Затем, в какой-то жуткой пародии на ту безупречную учтивость, которую он выказывал в танцевальном зале всего лишь двадцать минут тому назад, Джо отвесил всем нижайший поклон. Мокрые волосы упали ему на лицо. Когда же он резко выпрямился, брызги полетели на лиф шелкового платья миссис Кенигсберг, оставляя там неустранимые пятна.

— Спасибо вам всем огромное, — произнес Удивительный Кавалери. А потом стремительно метнулся через вестибюль к вращающимся дверям и дальше на улицу. Ботинки его при этом жутко скрипели.

Когда Стэнли закончил, Роза вернулась к телефону. Если она рассчитывала найти Джо, ей непременно требовалась помощь, а человеком, чьей помощи ей больше всего хотелось, был Сэмми. Роза попыталась прикинуть, как бы до него достучаться. Затем взяла трубку и спросила телефонистку, нет ли у нее телефона Клейманов, что в Флэтбуше.

— Алло? А кто это? — В низком женском голосе слышался заметный акцент. Еще, пожалуй, легкая подозрительность, но никак не озабоченность.

— Это Роза Сакс, миссис Клейман. Надеюсь, вы меня помните.

— Конечно, милочка. Как поживаешь?

Об этом Роза понятия не имела.

— Миссис Клейман. Даже не знаю, как вам сказать. — Всю неделю Роза была рабыней непредсказуемых потоков грусти и ярости, однако, увидев ту газету, она до сего момента сохраняла замечательное спокойствие, почти неразделенная со своим стремлением во что бы то ни стало найти Джо. Однако мысль о несчастной, трудолюбивой миссис Клейман с неизбывной печалью в глазах, да еще та жалкая квартирка в Флэтбуше все же невесть как, но сломали лед. Роза разразилась такими бурными рыданиями, что ей стало почти невозможно выжимать из себя слова. Поначалу миссис Клейман старалась ее утешить, но речь Розы становилась все бессвязнее, и Этель отчасти потеряла терпение.

— Знаешь, милочка, тебе лучше успокоиться! — рявкнула она. — Сделай глубокий вдох, черт бы тебя подрал!

— Извините, — пробормотала Роза, делая глубокий вдох. — Я сейчас.

Затем она изложила то малое, что было ей известно. В Флэтбуше последовало долгое молчание.

— Где Йозеф? — наконец, голосом спокойным и размеренным, спросила миссис Клейман.

— Я не могу его найти. Я надеялась, что Сэмми смог бы… смог бы помочь…

— Я найду Сэмми, — сказала миссис Клейман. — А ты иди домой. В дом твоего отца. Йозеф может туда прийти.

— По-моему, он не хочет меня видеть, — сказала Роза. — Не знаю, почему. Миссис Клейман, я боюсь, что он попытается покончить с собой! Один раз он сегодня вечером уже попытался.

— Не болтай ерунды, — ответила миссис Клейман. — Мы просто должны подождать. На самом деле нам ничего другого не остается.

Когда Роза вытряхнулась не улицу поймать еще одно такси, мальчик уже продавал там газеты, завтрашний номер «Джорнал Американ». Там содержалась более подробная, если не вполне точная, версия гибели «Ковчега Мириам». Немецкая подлодка, приписанная к одной из ужасных «волчьих стай», терзавших союзнические транспорты в Атлантике, злодейски напала на ни в чем не повинный корабль и пустила его на дно вместе со всем экипажем.

Такая оценка, как выяснилось впоследствии, была не совсем верной. Когда после войны командира У-328 отдали под суд за это и многие другие преступления, интеллигентнейший и воспитаннейший кадровый офицер, по имени Готтфрид Халсе, признался лишь в том (и сумел представить тому немало доказательств), что в полном согласии с «призовыми регламентациями» адмирала Деница он атаковал судно всего лишь в десяти милях от суши — острова Корво на Азорах — и передал капитану «Ковчега Мириам» исчерпывающее предупреждение. Эвакуация была проведена по всей форме, и переправка всех пассажиров на остров в спасательных шлюпках прошла бы совершенно безопасно и без всяких инцидентов, если бы, сразу же после выстреливания торпед, с северо-востока не налетел шторм, который так стремительно утопил все шлюпки, что У-328 при всем желании не успела им помочь. Лишь удача позволила Халсе и его команде из сорока человек уцелеть самим. А если бы он знал, что тот корабль перевозил детей, спросили тогда у Халсе, многие из которых не умели плавать, приступил бы он к той атаке? Ответ Халсе сохранился в протоколе процесса без каких-либо указаний на то, содержалась ли в его тоне грусть, ирония или покорность судьбе.

— Они были дети, — сказал немецкий офицер. — А мы были волки.

15

Как только вереница машин подкатила к парадному подъезду дома. Рут Эблинг, местная экономка, наблюдавшая за всем происходящим, пока шофер хозяина и Стаббс помогали высаживаться гостям и разгружали их багаж, сразу же приметила мелкого еврейчика. Он был гораздо ниже и плотнее других мужчин в компании — по сути мельче любого из мускулистых, сутулых типов в костюмах от Брукса, с песочного цвета волосами и изысканными манерами, что составляли обычный увеселительный эскорт мистера Лава. Тогда как остальные парни шли от своих машин походкой искателей приключений, собирающихся установить где-нибудь здесь победоносный флаг, мелкий еврейский мальчонка вытряхнулся с заднего сиденья второй машины (чудовищного шестьдесят первого кадиллака бутылочно-зеленого цвета) с таким видом, как будто его только что из сточной канавы извлекли. Еврей выглядел так, словно он последние несколько часов не столько сидел бок о бок с другими парнями на заднем сиденье, сколько там по кругу ходил. Он выпрямился, шаря по карманам в поисках сигареты, — бледный, отчаянно моргающий на резком ветру, жутко взъерошенный и даже какой-то бесформенный. Затем еврей стал с нескрываемым подозрением оглядывать высящиеся фронтоны и безумные хеминации «По-то». Увидев, что Рут за ним наблюдает, он тут же пригнул голову и приподнял руку в приветствии.

Рут испытала нехарактерное для себя желание уклониться от его пристальных глаз. Но вместо этого буквально пронзила еврея ровным ледяным взором. Щеки ее сделались неподвижны, челюсти затвердели. Примерно такой ее вид мистер Лав, думая, что Рут его не слышит, как-то назвал «внешностью Отто фон Бисмарка». Физиономию мелкого еврейчика ненадолго сморщила извиняющаяся улыбка.

Хотя он об этом даже не подозревал (и никогда не узнал с уверенностью, что же тогда все-таки пошло наперекосяк), несчастье прибыло к Сэмми Клею в тот самый день, когда пыхтящий мотор враждебности Рут Эблинг к евреям оказался заправлен не просто обычной черной смесью логично-неразборчивых речуг ее брата с негласными заповедями социального класса, к которому принадлежал ее работодатель. Нет, теперь Рут также пылала прозрачной, летучей квартой стыда, смешанной с хорошим объемом неочищенной ярости. Вчера утром в Нью-Йорке она стояла вместе со своей матушкой, сводной сестрой и дядей Джорджем на тротуаре у выхода из Томбса, наблюдая за тем, как автобус, везущий ее единственного родного брата Карла Генри в «Синг-Синг», исчезает в густом облаке вонючего выхлопа.