Распихал все по кармашкам, нашитым на лямки, положил на место засопожник и ещё раз попрыгал.

Никодим сидевший на кадке у входной двери с усмешкой следил за моими манипуляциями, — Федь, а зачем ты каждый раз скачешь?

Да стереотип это, вбитый киношными боевиками… — А хрен его знает, — Честно ответил. Но думаю, он мне не поверил.

— Готов?

— Да. Пошли, — И сделал пару шагов по направлению к двери. — Силантий, а как определить где наши, где тати?

— Деревенским велел запереться и носа не казать, моих ты всех знаешь, значиться, кого незнакомого увидишь, стреляй. И прошу тебя — мне пораненные, не надобны, — Стрелец довольно жестко закончил разговор. Повернулся и вышел.

Догнал его уже на выходе со двора, пристроился рядом. Он шагал широким шагом, и мне пришлось прилагать усилие, чтоб не затрусить рядом трусцой. Через двадцать метров я сдался, ухватил его за рукав, — Погодь чуток, не поспеваю.

— Тьфу, короста. — Он ругнулся, но шаг убавил.

Место мне определил не далеко от дома нашей поварихи, там проулок промеж избушек, как раз на поле выводит, за ним, в полверсты будет лес. Оттуда тати идут. В крайних подворьях, засело по трое ребят Силантия, так что я посередке оказался, было велено стрелять, во все что шевелиться и идет на меня. А что уже не шевелиться — расшевелить и пристрелить.

В принципе логично, моя задача остановить, а стрельцы двумя залпами перебьют нападающих и добьют уцелевших. В тоже время, у меня есть место, куда отойти, если что пойдет не так.

Силантий ушел, оставив меня одного.

Мне почему-то стало жарко, аж пот на лбу выступил. Расстегнул кафтан, открывая грудь утренней прохладе. Через пару минут стало зябко, запахнулся. Жарко… Холодно…

А потом пришел колотун бабай и меня натурально затрясло от осознания того что мне предстоит сделать. В первом случае спасал свою жизнь, во втором, честно сознаюсь, стрелял в лошадь, сейчас же мне надо было убивать осознанно… Ловить врага в прицел и нажимать на курок…

Ладони вспотели, вытер о ляжки, стер пот со лба шапкой.

Да. Я трусил… Да мне было страшно… Вот так осознано, лишить кого-то жизни…

С тоской подумал о фронтовых ста граммах. Ну, грамулечку, хотя бы глоточек, чтоб просто отпустили сжатые в тугую пружину нервы…

Да что ж такое твориться…

Если эти уроды сейчас не появятся, сам побегу вперед с криками, — за Родину, за Сталина.

Минуты ожидания падали каплями, расплавленной смолы, медленно и тягуче. Я превратился в одно большое ухо и огромный глаз, всматриваясь и вслушиваясь в утреннюю тишину да заросли какого-то кустарника.

'Некстати вспомнилась армейская служба, первый караул. Бессонная ночь, полная тревоги и страхов.

Не упомню, какая смена была, поставили охранять бомбосклад. Первое от чего стало жутко, это от осознания того что рядом со мной, находятся тысячи килограмм взрывчатки. Я даже задышал через раз, боясь потревожить покой этих спящих чудовищ. Десяток авиабомб, каждая весит по девять тонн, дремали, укутавшись в брезент… Ночь, темно, ветер шевелить края маскировочных сетей…

А мне уже слышится, как они посапывают. Знаю, что сейчас безопасны, а все равно… Страшно…

Прослужил наш призыв всего неделю. Только-только в часть прибыли, обживаемся потихонечку, первая партия, из пополнения. В палатке на двести человек, ютилось всего три десятка. Какая жизнь у новобранца — утром подняли, на физо сгоняли, отвели в столовую, покормили, обратно привели. Сиди, читай уставы.

Входит прапорщик и прямиком к сержанту, о чем-то переговорили. Нас строят и ведут в сторону складов, расположенных неподалеку от нашего стойбища. Подводят к вагону, и прапор толкает речугу.

— Мол бойцы, вам выпала великая честь, ла — ла, бла- бла и мать вашу, тра-та-та, чтоб разгрузили через полчаса.

И уходит вместе с сержантом. Мы настроенные на трудовой подвиг, всей толпой бросаемся вперед. Откатываем дверь и самые осторожные отступают назад. В три ряда, друг на друге, в деревянной укупорке, под самый потолок, стоят бомбы. Всякие, от четвертинки до сотки. Сами понимаете, деваться некуда, аккуратно, не дыша, медленно вынимаем первую, относим поближе к дороге. Вторую, третью… Кажется, что они никогда не закончатся. Идет обратно сладкая парочка, подошли, постояли, посмотрели на полудохлых муравьев, таскающих личинок и куколок. Прапор, старый мужик, прослуживший всю жизнь и навидавшийся всякого, даже не матерился. Он и сержант, влезли вагон, выгнали оттуда, всех кто там был… А потом мы, салаги, чуть не обосрались…

Из открытых дверей на траву одна за другой посыпались, эти чертовы бомбы. Один валил пирамиду, а второй просто выкатывает наружу.

Ну, мы и залегли, кто, где смог…

Бодрая 'уставная команда' исполненная в две луженые глотки, подняла нас и через полчаса, вагон был разгружен. Такой цирк бывал два раза в год, весной и осенью… С каждым призывом…'

Кустарник, в конце проулка, зашевелился, дрогнула и опустилась вниз ветка. Я разглядел на фоне зелени, белое лицо человека смотрящего в мою сторону. Послышался треск сучьев и на тропу стали выходить вооруженные, разным острым железом, люди.

Засунув один пистолет в кобуру, выдернул пяток патронов, сжал в кулаке.

Разбойники шли, переговариваясь между собой, я насчитал девятерых.

'Пять, пять, трепло'

Они уже подошли вплотную к жердяным заборчикам, когда один из них вдруг остановился, — Погодь. — Придержал идущего рядом за плечо, и как собака стал принюхиваться.

'Стрельцы, фитили запалили… Учуял гад'

До них было метров двадцать, для меня более чем предельная дистанция, но если сейчас полезут во дворы…

Вскочил на ноги и закричал, срываясь на фальцет… Самое приятное слуху, это слово, — мать, остальные не для женских ушей. Для того чтоб меня было лучше слышно, выстрелил в их сторону.

Попал! Зацепил кого-то. В ответ донесся разноголосый вопль, от боли до простых криков. Раненый остался кататься на земле, а остальные бросились в мою сторону.

Никогда в жизни мне не удастся повторить такую скоростную перезарядку, они пробежали с пяток шагов, когда вскинув оружие, вторично нажал на курок, на этот раз патрон был дробовой. Красиво, но мимо. Нажал защелку, откинул ствол, выдернул стреляную гильзу, вставил новый патрон, прицелился, выстрелил. Удачно. Одному перепало, споткнулся на бегу, выронив здоровенный свинорез и матюгаясь упал на четыре кости.

И тут из-за забора, сначала с одной стороны, потом со второй, грохнули шесть пищалей, проулок заволокло дымом. Истошно завопил раненый, я отбежал к стене избушки и прижался к ней спиной.

Держа пистолет наготове, всматриваюсь в эту завесу. А там, судя по звукам, стрельцы добивали татей. Крик раненого оборвался, и наступила тишина.

— Эй, ты где? — Из пелены показалась фигура человека, идущего в мою сторону, в правой опущенной руке, сабля. По одежке, вроде наш, на всякий случай подымаю пистолет.

— Федор, это я Тимофей, не стреляй. — Стрелец остановился в нескольких шагах.

'Вот из чего дымовую завесу делать. Шестеро стрЕльнули раз… Блин'

Отлипнув от стенки, шагаю ему навстречу. Да, этот наш. Показался ещё один.

— Тимоха, там пацан прибежал, сказывает, Силантий прислал, говорит, чтоб к нему шли.

Первый повернулся ко мне, — оставлю Курчавого с тобой, заховайтесь и носа не кажите, может еще, кто придет.

Пока разговаривали, нас обступили подошедшие стрельцы. Он скомандовал, — Айда за мной.

И топая сапожищами, они убежали. Оставив в обществе угрюмого, как потом выяснилось, молчаливого, парня и девяти покойников, тоже как-то не расположенных к беседе.

А у меня начался отходняк, захотелось поговорить, рассказать обо всем что видел и слышал.

Все попытки разговорить парня не удались, он только кивал головой, да крутил ей, осматривая проулок и улочку. Мы отошли назад и устроились в первом же дворе. Шавка, попытавшаяся тявкнуть, взвизгнула от удара прикладом и удрала прочь. Натаскали сена, по две охапки, бросили у забора и 'затаились' Лениво жуя соломинку, стрелец снисходительно посматривал в мою сторону, изредка кивал, для поддержания беседы. А я заливался соловьем.