— Сорок мужиков и баб…

— Я это уже слышал.

— Ну, а я что тебе молвлю? Экий ты непонятливый.

Я потряс головой, пытаясь уложить хитрую арифметику по — компактней, — Остальные что… Довеском идут что ли?

— Про то и молвлю. Они мне задолжали, за зиму ничего не собрали, а Архипка в счет долга отдает.

— А… — потер пальцы в известном жесте денег.

— Пустое, самую малость, возьмет.

— А я те на кой там сдался? — Потянулся к кувшину с взваром. Налил в кружку и отпил глоток.

— Архипка Шадровитый просил — хочет с тобой знакомство завести.

Я чуть не подавился от такой новости.

— И ты конечно согласился? — Улыбнулся самой ядовитой из своих улыбок.

— Ты морды не строй, ведомо, об чем просишь меня завсегда. Да токмо он очень просил.

— И что ему из под меня надо? Это хоть он тебе поведал али нет?

— Из под тебя только говна взять можно. Федька, я не шуткую и не ведаю. Заместо того чтоб меня изводить, сходи за пивом, от этого пойла, ещё больше пить хочется. — Никодим ткнул пальцем в кувшин и скривил лицо.

— Скажешь, пойду.

— Федька, вот те крест, — Он перекрестился, — ну не ведаю, об чем тебя просить хочет.

— А ежели не пойду?

— Тьфу, на тебя короста, я с ним как с человеком, а он… — Никодим аж сплюнул от огорчения и хлопнул руками по столу.

— Уломал. Пойду… За пивом. — Встал из-за стола и вышел.

Лета ХХХ года, Апрель 7 день

— Так вот ты каков, мастер, Федор блаженный, розмысел оружейный. — Подошедший мужик, совсем не подходил своему прозвищу. — Рябой. Сидя оценить рост трудновато, но мужик… Могутный, крепкий такой, думаю мне ровесник, только в плечах пошире меня будет в два раза, да кулачок с моё небритое лицо.

Сам-то он гладко выбрит, только усы, как у запорожских казаков, свисают. Волосы стрижены 'под горшок' темно русого цвета с прожилками серебристой седины на висках. И голос под стать фигуре, басовитый.

— И тебе не хворать Архип… — Сделал паузу и вопросительно посмотрел на собеседника.

Он усмехнулся, — Верно, про тебя люди бают… отца моего, Семеном звали.

— Семенович, — Закончил фразу и указал рукой на лавку перед собой, — Присаживайся.

Он усмехнулся, — Благодарствую, — деревянное сиденье жалобно скрипнуло под его весом.

— Сказывай Архип Семенович, зачем тебе понадобился.

Улыбнувшись, чему-то своему, поправил висевшую с правого бока, саблю, в простых потертых кожаных ножнах. Снял шапку, положил на лавку рядом собой, пригладил растрепанные волосы. Поднял вверх руку, подзывая целовальника. Когда тот подошел, спросил вина кувшин.

— Выпей со мной мастер Федор… Я тут поспрошал людишек о тебе. — Улыбка стала… такая искренняя… Что захотелось прикинуться ветошкой и заползти в темный уголок. А в глазках, ледок плещется, так мясник на барана смотрит…

Молчу, жду продолжения. Он разлил вино по кружкам, отставил кувшин, взял свою посудину в руку, приподнял, как бы приветствуя, — Здрав будь. — И отпил глоток. Поставил, ладонью смахнул капли с усов.

Отпил и я, мерзость несусветная, кислятина. С трудом проглотил и скривился.

— Не по нраву тебе мое угощение? — Спросил Архип.

— Не по нраву. Сказывай что надо. — Свистнул сквозь зубы, когда кабатчик повернул голову в мою сторону, кивком подозвал к столу. Когда он подошел, велел принести вина доброго, а не это пойло.

— Вот значит как? Брезгуешь со мной…

— Архип, — Сознательно опустил отчество, — я, не Твой холоп и не челядин.

При этих словах он как-то подобрался, правая рука оставила кружку и поползла к краю стола, левая сжалась в кулак, взгляд потемнел.

— И даже не думай, у тебя будет только одна попытка, позади тебя сидят видаки, стоит тебе только попробовать и они покажут, что тебя застрелил, живот свой спасая. — Я тихо хренел и никак не мог понять причину столь бурного наезда. Может все дело в 'белой косточке' — дворянин, мать его за ногу?

— Охолонись. Ты меня за чем звал? Убить? Изголятся? Али дело пытаешь? Ежели не услышу ответа на свой спрос, уйду. — И начал считать, — Раз…

Он сидел, пожирая меня глазами.

— Два…

Правая рука остановилась на самом краю и сжалась в кулак, а в глазах появилось недоумение.

— Три… — Произнес и начал медленно вставать, держась за рукоять пистолета.

Из Шадровитого как-то разом выпустили воздух, он обмяк, плечи опустились, кулаки разжались, даже сгорбился чуток и опустил взгляд.

— Сядь, Федор, — Голос прозвучал настолько глухо и тихо, что если бы не ждал, мог и не услышать.

Сел обратно. Как раз подошел кабатчик, взял кружку выплеснул вино на пол, усыпанный соломой, поставил обратно, — Наливай. Ежели дерьмо окажется, пойдем с тобой в новую четверть… Любят там вашего брата, кнутом от воровства лечить.

— Да…

Не дал ему продолжить, хотелось сорвать на ком ни — будь, зло. Обратился к народу, — Мужики слово скажете, что целовальник вор и вино портит? Небось, куриным пометом его балует, али на табаке настаивает.

На удивление, помимо моих трех стрельцов, сидящих в разных углах темного и низкого помещения, отозвалось ещё человек десять выпивох, бывших в разной степени на дегустированности…

Обратился к жертве. — Пасть закрой, — заметив, что он собрался выступить, — Так как, вино нормальное или пробовать не стоит? — Кивнул на кувшин, который он держал в руке.

Архип с некоторым интересом наблюдал за наездом. Глотнул из своей кружки, скорчил рожу, сплюнул на пол и…

Поддержал меня, хриплым голосом произнес, — Думаю и я видаком пойду, таким пойлом токмо хлопов поить.

— Звиняйте панове, в потёмках кувшины спутал, счаз зараз другий… — И с этими словами кабатчик испарился.

Наступила пауза. Мы, молча, сидели друг, перед другом изредка натыкаясь взглядами. Ему первому надоела эта игра в молчанку, — Федор, ты… Это… Прости, не по злому умыслу на тебя лается начал.

Люди… Про тебя разное сказывали… — Слова выпадали из него медленно и тягуче как уваренный мед.

Все это он произносил, не отрывая взгляда от крышки стола, словно искал там что-то.

— Пустое, — Ответил и небрежно махнул ладонью. — Поведай Архип Семенович, какая нужда заставила тебя, слухи и домыслы да наветы с доносами собирать?

— Люди бают, что ты… — Он бросил быстрый взгляд в мою сторону.

— Да крещеный, хочешь, крест покажу, на исповедь кажное воскресенье хожу, детей грамоте и цифири учу. Знания мои от господа нашего, а не от лукавого, в том слово отца моего духовного Серафима.

Слухи дошли, что умер сын твой, не знал я его, но по людской молве выходит, что справный воин был.

Как звали его?

У стола нарисовалась пропажа и принесла новый кувшин, осторожно поставила и собралась исчезнуть.

— Погодь, испробую… — налил в свою кружку, отпил глоток. Черт возьми, совсем другое дело, — Пошел прочь.

Сдвинул посудину в сторону своего собеседника, — испробуй, это не те помои, что по первости были.

Он вылил остатки из кружки, нацедил нового вина, глотнул. И по лицу пробежала гамма чувств, от злости до желания пришибить, отдельного взятого целовальника.

Испросил заново, — Как сына звали?

— Иван.

Приподнял свою кружку, — Пусть земля будет пухом, Ивану, доброму воину. — И выпил до дна.

Помолчали, думая каждый о своем.

А потом повторил свой вопрос, — Так зачем тебе понадобился?

— Довелось мне со стрельцами словом перемолвится у коих пищаль тобой переделанная, бают что дюже добрая работа. В любое ненастье из неё палить можно, да так часто, что ствол руки жечь начинает.

Да вот только пистоны к оружью этому, только у тебя купить можно. — Сказал и замолк. Протянул руку к кружке, повозил её по нескобленым доскам столешницы, размазывая лужицу вина. Поднял на меня взгляд. — Да токмо это не все, сказывали ещё, что ты пистоль добрую сработал, меньше обычной, но дюже справную. — Ухмыльнулся, — Четверых татей на дороге, уложил.

И пояснил свою осведомленность, — Мой староста из той деревеньки, в тот же день весточку передал.