Оставшийся в живых молодой рыжебородый мужик в ужасе замер. Он дёрнулся было бежать, но, поняв бесполезность этой затеи, снова остановился и, бросив топор, упал на колени.

— Не стрелять! — крикнул Акела, бросаясь к последнему кандидату в «языки». Краем глаза он увидел, как шевельнулся куст и отчаянным броском свалил рыжебородого на землю, на волосок разминувшись со свистящей смертью.

— Лежать, падаль! — прошипел он, прижав к его горлу лезвие меча, — кто навёл?

— Пощади! — рот перекошен, взгляд затравленно мечется между страхом смерти и несбыточной надеждой.

— Будешь молчать, убью, — спокойно сказал Акела, — кто навёл, спрашиваю?

— Этот, что на второй телеге сидел. Хотел старшиной веси стать. Ты меня не убьёшь? Я всё скажу…

— Ладно. Если всё скажешь, я тебя не убью. Откуда пришли, как про эту весь узнали, где остальные прячутся?

— Больше никого не было, шли издалека, Ювеналия этого в лесу встретили, он нам сам предложил…

— Ну, всё, иди, — Акела отпустил его и сделал шаг назад. Лиходей, пятясь, шагнул в сторону и, повернувшись, пустился наутёк. Увидев в кустах светлое лицо Берендея, Акела опустил вниз большой палец. Царь, хотя и не служил в разведке, но жест понял верно. Стрела с белым оперением прошила разбойника насквозь, тело мешком упало на землю. Русский эльф был бывалым воякой и тоже излишней сентиментальностью не страдал. Витязь криво усмехнулся. Он его не убивал, а про других разговора не было. К Акеле, прихрамывая, подошёл старшина веси.

— Чего делать-то, брат?

— Стащите всю эту падаль на болото. Часть зверьё растащит, остальное в трясину уйдёт. А Иувеналий-то этот где?

— Дак вона валяется, — старшина небрежно махнул рукой, указывая на тело предателя, лежащее с неестественно вывернутой шеей, — али думаешь, они не одни пришли?

— Бережёного и Бог бережёт, лучше лишний раз остеречься. Молодняк учи ратиться. Они у тебя от безделья уже зажирели, потому и мыслями дурными маются. Делом займи этих лодырей малолетних, гоняй их как следует, чтобы по семь потов сходило, или горюшка с ними хватишь. Да смотри, не жалей-не забывай, что на тебе целая община.

— Верно говоришь, — кивнул Андрей, жестом подзывая к себе мужиков, — только как на себя грех-то такой брать? А?

— Достал ты меня, блин… Знаешь, что такое воинство Христово? — старшина, испуганно глядя в неумолимые глаза, помотал головой, — это люди, которые сознательно и, заметь, добровольно берут на себя грех пролития крови. Они берут в руки оружие, чтобы уберечь от смерти и надругательства истинных праведников. Чтобы их уберечь и от смерти и от греха тоже. Великого почёта эти люди достойны. Вот и думай сам, — Акела, вложив меч в ножны, пошёл к друзьям. Они уже поджидали его, стоя вместе.

— Ну, что, когда выходим?

— Я думаю, утром. Чего ждать-то? Вы как мыслите, мужики?

«Мужики» королевской крови тоже были не против. А беспечному Соловью было «по барабану».

…Человек предпологает, а Бог располагает! В ночь поднялась метель и выход пришлось отложить. Под вой ветра, стучавшего в ставни, они починяли и подгоняли одежду, что истрепалась в дороге. Мария пекла хлеба в дорогу и сушила из них сухари. Хлеба много с собой не возьмёшь, а сухарики ноша лёгкая, сунь на привале в горячее хлёбово или чай, да и жуй с добром.

Покуражившись два дня, метель угомонилась. Утро прощания с христианской деревней выдалось тихим и солнечным. Сердечно попрощавшись с Андреем, Марией и ещё несколькими жителями веси, вышедшими на околицу проводить их, путники вошли в лес. Дорожные мешки оттягивали плечи. От какой-то части вкусностей пришлось с извинениями отказаться. Свежий снежок поскрипывал под ногами, кончики ушей пощипывал лёгонький морозец — прощальный привет от матушки-Зимы.

Вечером следующего дня они столкнулись с дикими свиньями. Когда вошли в дубовую рощу, состоящую из старых, огромных деревьев, перед ними оказалось большое, голов в двадцать, стадо. Лесные свинтусы, перепахивая заснеженную землю, искали, видимо, прошлогодние жёлуди. Обе стороны замерли. Бывших горожан прошиб пот. Гном в лесу тоже чужой, только Берендей остался невозмутим.

Свиноматки и молодняк при виде чужаков пустились наутёк, несколько матёрых секачей, вздыбив на холке щетину, угрожающе повернулись рылом к путникам. Люди, схватившись за оружие, замерли. Самый огромный зверь, с седой наполовину щетиной и кривыми ятаганами клыков, неожиданно громко хрюкнул и самцы, как по команде, дружно повернулись и потрусили вслед убегающему стаду. Друзья перевели дух, Васька дрожащим голосом выругался.

— А ведь эти кабаны знают человека, — задумчиво сказал Берендей, — хотя… община живёт в двух днях пути, да разбойники шастают…

— А что, тебя что-то удивило? — остро глянул Барс.

— Да я и сам не понял, — честно ответил Царь, — почувствовал какую-то странность, а какую — понять не могу. Придёт что-нибудь умное в голову, тогда скажу.

…Прошло несколько дней.

— Всё, — сказал, остановившись, гном, — здесь тоже не пройти. Возвращаемся на ночлег.

Уже три дня путешественники искали проход в горном хребте, преградившем им путь, но безуспешно. С охотой что-то не заладилось. Молчаливый лес не радовал даже дробью дятла или щебетом вездесущих синиц, только угрюмо шумел кронами под налетавшим ветром. Зверь словно покинул здешнее предгорье или вымер. Даже следов не видать и это выглядело довольно странно. Орех здесь уродился богатый, до сих пор кедрач шишкой обвешан, должен быть живность. Что же могло так напугать лесных жителей?

За это время подъели всё, чем снабдили их радушные хозяйки христианской деревни. Свой рацион тоже не резиновый, приходилось жестоко экономить, лица путников осунулись. При каждом удобном случае Берендей уходил подальше от скалистых изломов, туда, где лес оживал птичьими голосами и старался подстрелить зайца или куропатку, но что это на пять здоровых мужиков?

Очень сильно они страдали от холода. Царь с гномом переносили его легче, — иная структура ткани, иной метаболизм. Но и они устали. Проглотив скудный паёк, путники потягивали чай, бездумно глядя в танцующие на углях язычки пламени. Впрочем, это только так говорится, что бездумно. Если сознание устало отключилось, то подкорка без устали крутила всевозможные варианты, не находя нужного.

— Ну, что делать будем? — задал риторический вопрос Соловей, — вы говорили, что у вас какое-то средство для подъёма есть. Может, наконец, пора им воспользоваться?

— А в башню полезем, цепляясь когтями, которых у нас нет? — язвительно отозвался Акела, — нельзя, Вась, одноразового действия это средство.

Про средство это Соловей узнал, когда друзья скупали в деревне древесный уголь и селитру.

— Ну, тогда не знаю. Может, у Дорина какие-то идеи есть? — на унимался Василий.

— У меня есть идея, — хмуро ответил гном, — но она не нравится даже мне, а вам, я думаю, не понравится ещё больше.

— Ну, попробуй, — устало предложил Барс, — терять-то всё равно нечего, и других вариантов нет.

— Я вчера видел вход в пещеру, она наверняка ведёт на ту сторону хребта.

— Так в чём же дело? — радостно спросил Соловей, — чего ж мы тогда мордой в стену бьёмся, а ты молчишь?

— Потому и молчу, что пещера эта новая и ход пробит совсем недавно. И ещё потому, что пробивали его не гномы, — их-то работу я бы сразу узнал. Чем-то плохим оттуда веет. Ясно тебе теперь, торопыга?

— Ясно, — бодро отозвался Акела, — только ведь выхода всё равно нет, только вход. К тому же единственный. Какие мнения? — он по очереди посмотрел на всех. Все по очереди согласно кивнули. Решено.

— Что там может быть? Как думаешь, Дорин? — спросил он у хмурого гнома.

— Да в том-то и дело, что не знаю, — чуть раздражённо отозвался тот, — думаю, всё, что угодно. Любая пакость. Но выбора действительно нет, пойдём.

…Друзья вслед за гномом осторожно вошли под низкие своды рукотворной пещеры или, точнее, подземного хода. Вспыхнули и затрещали в руках людей факелы, освещая путь. Проход был вытесан в сплошной скале, на стенах и потолке были видны грубые следы кирки, под ногами хрустело мелкое каменное крошево.