— Кто?

— Ну, директорша музея в Падерборне. Я посоветовал, чтобы сперва они просто месяца три пожили раздельно. Но я еще позвоню по этому поводу ее мужу.

— Вот оно как…

— Сын Риты и Иоахима Кюпперсов… из Висбаденского художественного объединения… внезапно, все бросив, рванул в Испанию и теперь изучает там искусство танца. Я сказал, что тут уж ничего не поделаешь. И если он посылает им раз в неделю открытку, это уже хорошо. Мальчик пытается наверстать то, что упустили его родители… Они, кажется, меня поняли.

— Ты им так прямо и сказал?

— Разговаривать нужно откровенно.

Мне становилось не по себе, когда я слышал о старых дамах, к которым Фолькер ездил «на отдых». Коллекционерши, вдовы университетских профессоров, рейнландские любительницы фантазийного искусства… В доме одной вдовы мой друг провел тот отрезок времени, когда ему надо было питаться спаржей. Другая вдова оказалась мастерицей по приготовлению рыбных блюд. Я ясно вижу, как Больной и Пожилая Дама сидят друг против друга в доме на берегу Рейна, запивая судака местным вином:

— Вчера, господин Кинниус, мне приснился ужасный сон!

— Что же вам снилось, госпожа Виттек?

— Я упала с яблони, и, хотя у меня были крылья, они так и не раскрылись.

— Позади дома ваших родителей не росла яблоня?

— Как вы догадались? Да, кёнигсбергская яблоня.

— В Кёнигсберге я бы охотно побывал. А вы потом туда хоть раз ездили?

— Нет, не хотелось видеть разрушения…

— Посидим еще немного здесь на террасе, госножа Виттек! Яблоня — это ведь и Древо жизни. Благодаря падению вы, может быть, прикоснулись к его корням.

— Я принесу нам два пледа. Становится прохладно, и я боюсь застудить коленные суставы.

Бывая в квартире Фолькера, я, нередко с растерянностью (но это состояние мы уже знаем), прислушивался к его телефонным разговорам. Мой друг болтал с графинями, с благородными дамами, живущими в далеких особняках на склонах холмов, о последних новостях: распухшей ноге, побитых дождем цветущих вишнях на Вайнштрассе, позднем превращении Кристианы Хёрбигер [256]в слишком часто мелькающую на экране телезвезду.

— Я тоже чувствую себя неважно, графиня Мантойфель, мне предстоит онкологическое обследование… Как вы сказали?… Да, и с пищеварением у меня не все в порядке… Как называется средство? Экстракт медвежьего лука… Нет, Grand Prix de la Chanson [257]я уже давно не смотрю… Говорите, это отвлекает? Но у меня слишком много работы… Что, вы пришли из сада и еще не успели снять боты? Когда будете в Мюнхене, мы непременно сходим в театр «Каммершпиле». Постановки Дорна [258]всегда очень хороши.

Вместе со старыми дамами Фолькер создал своего рода сообщество товарищей по судьбе, существовавшее где-то рядом с его повседневностью. Они утешали друг друга, что-то друг другу подсказывали, обменивались воспоминаниями, не позволяли себе, несмотря на неизлечимый недуг, совсем уж пасть духом. Они держали жизнь в своих руках — так долго, пока ее можно было удерживать.

— Да, госпожа Виттек, в новолуние о ночном покое и думать нечего.

Чтобы противостоять представительницам клана норн, [259]мне порой приходилось вторгаться в сознание Фолькера насильственно:

— Кончай с этим новолунием. Сейчас мы идем покупать тебе новый костюм!

Его беспощадная самоэксплуатация приносила духовные плоды. Работы Эдгара Энде после Цвиккау и Битигхайм-Биссингена показывались и в Кёльне, и в Мюнхене. Фолькер ездил в Париж на открытие выставки «Живопись XX века». Именно он подвел Франсуа Миттерана к картине «Барка». Влиятельные музеи начали покупать произведения Энде, что способствовало возрождению интереса к художнику. Шоколадная фирма «Шпренгель» даже предоставила в распоряжение Фолькера списанный компьютер, который с тех пор помогал ему в сизифовом труде каталогизации:

Поскольку Фолькер, маниакально преданный искусству, вовлекал в свою жизненную орбиту все больше самых разных людей, его начал посещать и некий пожилой господин, которому можно было звонить в любое время суток (если с компьютерным динозавром случалась какая-то беда и графическое изображение, создававшееся с таким трудом, вдруг превращалось на экране в подобие озерца — в смешение красочных струй):

— Он опять не функционирует.

— Позвольте мне к вам заглянуть.

Потом чужак и Фолькер до трех утра сидели перед мерцающей картинкой. Главным занятием пожилого господина, справлявшегося с любым компьютером, была организация органных концертов. Я уже ничему не удивлялся. Да и что от меня зависело?

Нередко мне казалось, что я лишь притворяюсь живым. В такие минуты я завидовал Вильгельму, Бруно, Йенсу, другим, у которых всё уже позади. Смерть — не только пугало. У меня завязались с ней особые отношения.

Возрастное самоощущение: с каждым прожитым месяцем я сильнее чувствовал, что давно уже распрощался с жизнью. Но меня неизменно беспокоил вопрос: не лучше ли просто бездумно наслаждаться оставшимся временем? Имеет ли смысл продолжать работать и подчинять себя дисциплине? Так ли уж интересуют меня выборы в бундестаг, план перехода на «евро», Love Parade, клонированные овечки в Шотландии?

На посторонних я, как правило, производил впечатление человека радостно-возбужденного, с редкими вкраплениями меланхолии. Почему бы и нет? Может, я был бы таким, даже если бы надо мной не нависла смертельная угроза.

Все изменилось за несколько секунд, во время волейбольной игры.

Уже много лет я дважды в неделю играл в волейбол: играл как любитель, не особенно придерживаясь правил. В Bavaria Rose мы нередко часами забавлялись с мячом, что поддерживало нас в форме, избавляло от излишков агрессивности и оживляло товарищеские отношения. «Кто-нибудь одолжит мне носовой платок?»

Осенью 1998-го я решился пробить через блок с касанием, хотя давно не считал себя способным на подобные подвиги. Удар получился. Но когда после прыжка ноги мои снова коснулись пола, послышался такой звук, будто порвалась струна. Одна нога у меня подломилась, и я распростерся под сеткой. Почувствовал острую боль. Минеральная вода из бутылки — как средство охлаждения — помогла, но мало.

В колене что-то произошло.

Я понял: целостность моего организма нарушена. Неделями я игнорировал травму. Однако нога болеть не переставала. При некоторых движениях я от боли сгибался пополам.

Свершилось! Теперь любой врач, к которому я обращусь, скажет: «Посмотрим, что там внутри».

Колено распухло. Надо было идти к ортопеду. Врачиха рассматривала рентгеновские снимки, не догадываясь, почему я с такой тревогой жду ее слов.

— Разрыв связки.

— Наложите шину?

— Связки не срастаются.

— Может, у меня срастется.

— Вам нужна операция.

Я ушел из больницы и больше туда не вернулся. Скоро я уже не мог ездить на велосипеде. Я нашел другого ортопеда, о котором было известно, что оперативному вмешательству он предпочитает естественный процесс заживления. В тот же период я вел передачи на радио, ковылял по улицам нашего мира, мысленно с ними прощаясь, выступал с чтениями, совершая последние поездки, о которых договорился раньше. Новый ортопед крутанул мою ногу так, что я вскрикнул.

— Клиника хирургии коленного сустава в Штраубинге. Это лучшее, что я вам могу предложить. Ложитесь как можно скорее.

— А если я откажусь от операции?

— Тогда лет через пять-шесть ваше колено придет в полную негодность. И кончится это тем, что вы будете передвигаться по дому в инвалидной коляске.

Меня попросили заполнить какие-то бланки. Указать имя. Дату рождения. Номер больничной кассы. Место жительства. Курсивом было выделено: