— Вы американка?

— Нет, сэр, я англичанка, но проживаю в Америке. Семья наша выехала туда, когда я была совсем маленькой. Родителей уже нет в живых, есть лишь две сестры, обе замужем и живут своей жизнью.

— Так что по ту сторону океана вас встречать некому. Или ваш жених еще не окончательный и есть в Нью-Йорке кто-то другой, кому желательно завоевать ваше сердце?

— Что вы, сэр! Я знаю, что о девушках недурной наружности принято высказывать такие подозрения. Но поверьте, что я предана своему жениху и никакого другого для меня не существует. По ту сторону океана, как вы выразились, меня встречает иногда моя пожилая тетка, но никак не молодой человек.

— А морская обстановка никак на вас не действует, Люси? Вы совершенно безразлично относитесь к качке?

— Ко всему приходится привыкать, сэр. Работа, как я уже сказала, у меня нелегкая, требующая поворотливости. Я, случается, очень устаю, а когда начинает качать, то это — противное состояние. У меня иногда болит голова, и приходится глотать пирамидон. Сейчас, после таможенного досмотра, у меня будет усиленная уборка. Конечно, после того, как пассажиры сойдут на берег.

— А что это за чехольчик у вас? — спросил Холмс, поднимая его со столика.

— Это набор отверток. При осмотре кают я не дожидаюсь слесаря, чтобы закрепить шурупы у плинтусов, которые потревожены досмотром. Приходится, чтобы не задерживаться, брать на себя и эту мужскую работу. Но за это меня особенно ценит командование судна, и я этим довольна.

Мы распрощались с красавицей и пожелали ей быстрейшего устройства ее личных дел. На палубе Холмс, спросил меня, как я нахожу состояние ее здоровья. Я сказал, что не нахожу никаких изъянов, что с медицинской точки зрения Люси Фокс — завидный экземпляр молодой и красивой женщины.

— А ее частые головные боли?

— Кто вам сказал о них? Она только упомянула, что после утомительной работы, если еще случается качка, она их испытывает. Да думаю, что и это больше естественное кокетство молодой красавицы. Она здорова, как лесной орех, ее улыбку может взять на вооружение реклама какой-нибудь фирмы освежающей зубной пасты.

Холмс удовлетворенно кивнул головой и сказал, что нам следует поторопиться, так как таможенные офицеры уже собираются в каюте капитана и их катер готов к отплытию. Мы зашли туда и увидели, что на столе лежит пачка писем и банки консервов с компотом из персиков — очевидно, добыча таможенников. Холмс поинтересовался ею. Офицер показал ему письма — все они были адресованы в Гамбург, хотя получатели значились разные. Владелец этих писем находился здесь же, его офицеры доставляли в таможню.

— Вот посмотрите, сэр, — сказал офицер Холмсу, — на всех конвертах большая красочная марка. Отлепляем одну из них и — что мы видим?

Моток очень тонкой, волосовидной проволоки оказался у него в руках.

— Мы проверим все эти конверты, проверим и получателей. Он уверяет нас, что просто для ускорения доставки взял по просьбе своих знакомых письма родственникам в немецкой колонии Нью-Йорка. Весьма возможно, что получатели фальшивые, но все это основательно проверят.

— А что это за консервы?

— Тут дело проще. Мы располагаем сведениями о том, кто везет контрабанду, и ее нахождение не столь трудно обнаружить: видите запайку шва, она не фабричная, и это выдает владельца с головой. Мы вскроем эти консервы в присутствии их владельца, и едва ли они окажутся для него такими сладкими, как рассчитывалось.

Вскоре мы все спустились в катер, и он помчал нас к берегу. Распрощавшись с офицерами, Холмс подозвал кеб, который и доставил нас на Бейкер-стрит. Пройдя в свою лабораторию, Холмс зажег спиртовку, накрыл треножник асбестовой сеткой и, когда она прогрелась, положил на нее открытку Люси Фокс. С ней ничего не произошло. По-прежнему на ней был голубок на лицевой стороне, а текст письма гласил: «Мой дорогой! Я приехала в полном здоровье. Очень хочу тебя видеть, соскучилась. Люси».

Холмс покачал головой, потом смочил ватку растворами из разных склянок, осторожно касался открытки, но никакого изменения не было. Он подумал немного, после чего поставил на сетку открытую склянку с йодом. Между строчками вдруг выступила надпись синего цвета: «Отец задержится богослужением, не приходи раньше 18.30».

Я с недоумением посмотрел на улыбающегося Холмса, а он невозмутимо достал пузырек с кристалликами, отсыпал немного в стаканчик и растворил их. Окунув в раствор ватку, он провел ею по надписи, которая тут же исчезла, и подсушил открытку.

— Ну, дорогой Ватсон, не ждите сейчас никаких разъяснений, мне необходимо поторопиться, чтобы доставить открытку по назначению.

Он быстро переоделся в обычный свой костюм и исчез. Я также переоделся и стал ожидать его возвращения. Я размышлял, что благоразумно поступил, удержавшись на корабле от вопроса, который вертелся у меня на языке: мне показалось странным, что в милой беседе с очаровательной девушкой Холмс не упомянул об ее открытке к жениху, которую он намерен ему доставить. По-видимому, что-то вызвало его подозрения, о которых он мне ничего не сказал, и умолчал по той причине, чтобы не возбудить настороженности Люси Фокс.

Вернулся Холмс довольно поздно. Он сказал, что побывал на заводе «Меркурий». Открытку он передал секретарю, и тот его заверил, что она немедленно будет у адресата. Его он видел издалека. К указанному времени Холмс был в порту, где уже давно стояла «Дакота». Красивый молодой человек подошел к сходням с букетом цветов. Холмс хорошо рассмотрел его, и впечатление от наблюдения объекта у него создалось довольно благоприятное. Он видел, как с палубы его окликнула Люси Фокс, как его пропустил на пароход матрос, как нежно она его встречала. Холмс дождался и момента, когда счастливая пара сошла с парохода и отправилась на прогулку. Он ничем себя не обнаружил, спокойно и рассеянно наблюдал за всем, сидя на открытой веранде небольшого ресторанчика за чашкой кофе.

«Дакота» в обратный рейс должна была отправиться через четыре дня. Я предполагал, что Холмс захочет еще раз побывать на ней, но он таких намерений не высказал. С утра уходил на завод «Меркурий», интересовался там производственным процессом.

Через несколько дней Холмс предложил мне прокатиться на континент. Он сказал, что в ближайшие дни торговый представитель «Меркурия» отправится в Гамбург для оформления очередной поставки заводу криолита. Я спросил Холмса, что это такое. Он разъяснил, что металлургия алюминия особенная, она проводится без печей, но с потреблением большого количества энергии. Очищенная алюминиевая окись разлагается электрическим током с выделением чистого металла. Но проводится этот процесс в расплаве криолита — минерала довольно редкого, добывающегося главным образом в Гренландии. В Гамбург привозят оттуда криолит, и представитель «Меркурия» регулярно туда наведывается для организации отправки очередной партии этого необходимого заводу сырьевого материала. Эверт, как зовут этого представителя, имеет в Гамбурге хорошие контакты и ездит туда регулярно, что и обеспечивает бесперебойную работу плавильного цеха «Меркурия». Холмс познакомился с Эвертом на заводе и, узнав о его поездке, сказал ему, что будет, наверное, иметь удовольствие сопровождать его, так как его друг, доктор Ватсон, предполагает деловую поездку в Гамбург, и ему, Холмсу, хочется взглянуть на город, о котором он столь наслышан. Короче говоря, Эверт отплывает в Гамбург послезавтра на пароходе «Викинг» и Холмс уже успел заказать на нем двухместную каюту. Я не понимал, зачем Холмсу понадобился такой вояж, но не возражал ему, ибо знал, что он никогда ничего не делает без основательных на то причин, да и перспектива взглянуть на Гамбург меня прельщала в немалой степени.

В назначенное время мы взошли на борт «Викинга» и заняли предназначенную нам двухместную каюту. На палубе мы повстречали этого Эверта, который, увидев Холмса, приветствовал его. Холмс представил ему меня.

— Вы надолго в Гамбург, доктор? — спросил меня Эверт. — Если не секрет, то по какому делу?