Все-таки успел обернуться на звук его шагов — лишь это меня и спасло от верной смерти, лишь потому сейчас и разговариваю тут с тобой. Удар-то он свой метил мне в висок, а его кулак, обтянутый дублеными ремнями, пришелся мне всего лишь в лоб. Рухнул я — на том и бою конец. Так и достались доспехи спартанского царя хитрому Филакиду.

Очнулся я только на другой день. Кожа на лбу разошлась так, что ее мне потом сшивали нитями наложницы Тиндарея, — потому и рубец сейчас не такой большой, какой мог бы остаться.

И винил я потом только эту девочку в своем постыдном поражении. Что, как ты понимаешь, весьма скверно говорит о моем тогдашнем уме. Вини только себя! Не будь дураком! Не пялься во время боя по сторонам, не подставляй при этом лоб под удар — и все будет при тебе: и победа, и слава, и призовые доспехи!..

...Ах, это вино, это пьянящее чарами Афродиты кипрское вино! Испил — и та девочка словно вновь перед глазами! И душа песен просит!.. Эй! — (он обратился к слепцам, которые тем временем дремали стоя), — ведомы вам, надеюсь, песни про прекрасную Елену? А ну давайте-ка!

Те мигом вздернулись из дремы, один тотчас ударил по струнам, а другой запел:

Не было женщины смертной, что красотой

превзошла бы Елену!

Разум теряли мужи,

тебя издали даже завидев:

Страсть закипала в их жилах, лишая рассудка.

Статью и ликом подобная

пенорожденной Киприде,

Зависть

даже прекрасной богини ты навлекла на себя.

Горд был тобою даже отец твой

бессмертный, великий

Зевс-громовержец, повелевающий миром...

На сей раз их пение прервал Профоенор. Он остановил их мановением руки и, обращаясь к Клеону, спросил:

— А насчет того, что она была дочерью Зевса, — веришь ли ты в это?

Клеон на миг лукаво улыбнулся, но прежде, чем ответить, дал распоряжение рабыне:

— Накорми-ка, Фамария, этих почтенных старцев. Да непременно угости их этим же киприйским вином — пусть и в их дряблых жилах поиграет забытая ими страсть. Потом приведешь обратно.

После того, как рабыня увела певчих, та же улыбка снова обозначилась на лице Клеона, и, повернувшись к Профоенору, он сказал:

— Была ли она дочерью Зевса, ты спрашиваешь? Гм... Во всяком случае, так уж у нас поведено считать. И попробуй-ка оспорь! Это что ж — усомниться в детородной силе самого громовержца?!..

Хотя... Не нам, конечно, смертным, судить — но не многовато ли стало у нас в последнее время Зевсовых детей? Эдак ему, за другими занятиями, и некогда было бы метать с Олимпа свои молнии... Нет, я, конечно, верю охотно... И все-таки — не слишком ли надолго уходят порой наши цари в военные походы, невесть на кого оставляя своих жен и везя с собой целые обозы с наложницами? Возвращаются — а у них уже, гляди-ка, дети! Успели и родиться, и даже подрасти. А от кого дети-то? Ясное дело, от Зевса. Ну, на худой конец — от Посейдона... Вот и отец Елены, царь Тиндарей, ушел на войну с фесалийцами года за три до ее рождения. Вернулся — а у него уже дочь, да какая пригожая!.. Но не подумай, что я сколько-нибудь сомневаюсь. От Зевса — так от Зевса, в конце концов, почему бы и нет?

Говорят, ее матушка, Леда, увидела Зевса во время купания. Он будто бы в облике лебедя подплыл к ней. Потому сама Елена, как говорят, вылупилась из снесенного Ледой яйца... Не знаю, не присутствовал... Но будем считать, что в точности так все оно и было, как рассказывают, — звучит, во всяком случае, красиво. Если даже сам Тиндарей поверил — стало быть, так оно и было.

А вот насчет проклятья Афродиты... Об этом стали говорить уже после той истории с Тесеем. Неужто не слышал? Ну послушай тогда.

Было это через полгода после моего неудачного боя с Филактидом. Елене еще не исполнилось тринадцати, а Тесей был тогда примерно в моих нынешних летах. Правда, говорят, был крепок достаточно. Еще бы! Последний из героев той же поросли, что и Геракл! Сын бога Посейдона (к слову сказать). А какой шлейф славы за ним тянулся! Победитель критского Минотавра! Усмиритель кентавров! Участник похода аргонавтов! Соблазнитель царевны Ариадны (которую, кстати, бросил потом так же легко, как и соблазнил). Что там еще за ним было? Марафонский бык, калидонский вепрь, — и не перечислишь всего.

А о том, как он избавил мир от злодея Прокруста, ты слыхал?

О, когда-то, в мое время, об этом даже дети были наслышаны! Чудовищный разбойник Прокруст с радостью принимал у себя путника, как и повелевает нам Зевсов закон гостеприимства, а ночью нападал на него, подвергал страшному надругательству, а затем укладывал на свое знаменитое ложе — и либо растягивал его лебедкой, если гость был для ложа слишком короток, либо отрубал ему ноги, если, наоборот, ложе оказывалось слишком коротко для него. Потом уже где-нибудь в овраге находили труп несчастного — либо вытянутый, как змеиная шкура, либо с отрубленными ногами, однако никто не знал, чьих это рук дело.

Давно это было, лет, пожалуй, сто, а то и больше, назад. Тесей, в ту пору еще юноша, только-только стал царем Афин, и решил он избавить окрестности своего города от всякой такой дряни. Сам обрядился путником и начал бродить по окрестным горам, просясь, во имя Зевса, на ночлег к тамошним жителям. Не знаю, долго ли он так бродил, пока в конце концов не набрел на обиталище злодея Прокруста... Уж не знаю, что там произошло между ними, но только нашли в овраге на другой день труп этого самого Прокруста с отрубленными ногами — и больше уже никогда не случалось ничего подобного вблизи Афин.

Да, смел был Тесей! Смел и силен! Даже когда ему семьдесят стукнуло, не было, говорят, никого во всем ахейском мире, по силе равного ему.

Но что такое мужская сила рядом с Афродитиными чарами? Всего однажды побывал в Спарте, всего один раз увидел двенадцатилетнюю девочку, дочь царя — и вконец обезумел могучий старик.

Уже, наверно, никто не узнает, как он ее умыкнул из Спарты. Но почему-то думаю — тут не обошлось без ее согласия. Что она там, у себя в Спарте, видела? Учения эфебов да попойки отца? А тут — хоть и старец — но какой! Овеянный славой, воспетый в песнях!

Ну, о чем не знаю, о том не буду говорить. Только в Спарте все сбиваются с ног в поисках царской дочери — и тут вдруг доносит кто-то: она уже в Афинах.

Спартанские старейшины собрались, поразмыслили, порешили: большое для славной Спарты бесчестие. Тут уж ничего Тиндарею не оставалось делать — собрал войско, двинулся походом на Афины.

Но уже и по Афинам прошелся ропот: не по чести поступил их царь Тесей, рассорив Афины со столь могущественным городом, как Спарта, ради своей старческой похоти. И так вышло, что, когда спартанцы приблизились к стенам Афин, желающих биться за своего царя там, в Афинах, не оказалось.

К подобному непослушанию своих подданных Тесей не привык. Не знаю, что там произошло, сам ли он захлебнулся насмерть собственным гневом или все же афиняне помогли ему поскорей покинуть сей мир, — но в тот же день отбыл наш многославный Тесей в царство мрачного Аида. А уж афиняне, чтобы далее не испытывать судьбу, подобру—поздорову вывели девочку к Тиндарею и вынесли вдобавок богатые дары — во искупление обиды, нанесенной их почившим царем.

С тем спартанцы и вернулись восвояси. Победы, сколь я знаю, не праздновали. Вообще в Спарте про всю эту историю как-то не принято было вспоминать.

Но другим-то городам не воспретишь — Тесея, как-никак, знали во всем ахейском мире и даже за его пределами. И стали поговаривать: что ж это за спартанка такая, если даже столь великий герой из-за нее сошел в Аид! Вот когда слухи-то и поползли о проклятии, которое будто бы из зависти наложила на нее Афродита. Мол, из-за этого проклятья страшные беды ждут всякого, кто когда-либо возжелает ее.

Беды бедами, но чтобы такая страшная, такая многолетняя война, какой потом была Троянская!.. Такого, полагаю, все же никто не ожидал...