— Человеческого юношу — к кентавру? — был удивлен Профоенор. — Разве кентавры не разрывают людей, чтобы насытиться их мясом и кровью?

— Чего ради? — отозвался Клеон. — Напридумывают у нас! Ты же не стал бы разрывать зубами юношу, а, я полагаю, предпочел бы приготовленное мясо ягненка, — почему же ты думаешь, что кентавры отличаются в этом от тебя? Пелей-то отдал сына не какому-то сказочному кентавру-людоеду, а настоящему кентавру, к тому же мудрейшему из них.

— Ты хочешь сказать, что кентавры действительно бывают на свете?

— Бывают, отчего же им не бывать? Некоторых из них я сам видел — вот как вижу тебя сейчас.

А, ты, верно, думаешь, что они такие, как их у нас изображают — с конским телом на четырех ногах с копытами? Про таких пускай наши певчие поют, а у настоящих кентавров ног в точности, как у нас с тобой, по две.

Почему же у нас их изображают иными, хочешь спросить? Да очень просто! Мы, ахейцы, запрягаем коней в колесницы, а они там, на севере, взбираются на спину коню. Уж не знаю, как у них это получается, но поверь, именно так их воины и поступают. И вот так, сидя верхом на коне, бывают исключительно умелы в бою.

Теперь представь себе, что какой-нибудь ахеец увидел вдали такого воина, оседлавшего коня, — что он подумает? Решит, надо полагать, что это единое существо — полуконь-получеловек. Что же касается их дикого нрава, то тут некая истина есть. Нет, человеческого мяса они не едят — но диковаты, диковаты, конечно. Это оттого, что живут на севере, на суровых берегах Понта Эвксинского [Черное море], не ведают земледелия, пропитание добывают себе только охотой и не верят в Зевса и в других истинных богов.

Но мудрый кентавр Хирон был иным. Он бывал во многих ахейских городах, почитал наши обычаи, даже, говорят, приносил жертвы Зевсу, но при этом оставался кентавром, причем в воинском искусстве превосходил всех своих соплеменников. Вот к нему-то в учение и отправил своего двенадцатилетнего сына Пелей.

О, в схватке они большие искусники, эти кентавры! У них есть такие приемы, секреты которых нам не ведомы. Они, например, умеют метать нож, да так, что он с двадцати шагов пробивает доспехи. А копье во время броска они как-то хитро закручивают, отчего оно особенно точно летит в намеченную цель. Умеют они на лету ловить стрелу, пущенную из лука, умеют убивать голой рукой, ломая врагу шею ребром ладони. Умеют подпрыгивать на высоту человеческого роста и сверху разить врага мечом. Именно так, ты помнишь, сразил во Фригии великана Бусилая наш Ахилл. Это как раз часть того самого искусства, которому он обучился у кентавров за четыре года пребывания там.

Когда он вернулся в отчий дом спустя эти четыре года, не было в мирмидонском царстве мужа, который в схватке мог бы сравниться с ним, шестнадцатилетним. Его отец Пелей пригласил к себе царей других городов, чтобы увидели, какой сын у него вырос, и напоказ им устроил состязания с участием Ахилла.

Был там и наш Агамемнон среди приглашенных царей. Находился там и мой отец в числе его свиты, он мне потом рассказывал, сколь восхитительно было зрелище... И вот когда Агамемнон увидел, как этот юноша рукой ловит стрелы на лету, когда увидел, как он деревянным мечом валит наземь могучих атлетов, как он наносит удары сверху, шершнем взмывая ввысь, — тогда, полагаю, и понял, как, не разворачивая большой войны, захватить фригийский Птелей, несмотря на их досель непобедимого Бусилая. Наверно, в мыслях он уже считал этот самый Птелей своим.

Дело оставалось за малым — уговорить Пелея, чтобы тот отдал Ахилла ему. Что, мол, этому прекрасному юноше, которого такою красотой, силой и ловкостью столь щедро наделили боги, прозябать в крохотном мирмидонском царстве, где и стрелу толком не выпустишь — упадет уже на чужую землю? Нет, место ему только в великих Микенах — лишь оттуда слава о нем сможет разнестись действительно по всему миру, та слава, что по-настоящему достойна его. А прославится на весь мир, чего он, безусловно, заслуживает, — тогда пусть возвращается и, уже овеянный славой, управляет своим муравьиным народцем, да еще и другими городами, которые к тому времени я ему подарю.

Как раз об этом, о всесветной славе своего сына, Пелей только и мечтал, так что, думаю, такими словами легко уговорил бы его Агамемнон. Но тут сам рок внезапно вторгся в планы нашего царя. В тот же день, во время пира, устроенного царем по случаю возвращения и славных побед своего сына, он, Пелей, вдруг подавился рыбьей костью и уже к ночи отошел в царство теней. Теперь судьбой Ахилла могла распорядиться лишь мать его, Фетида, а она, как я уже говорил, желала не громкой славы, а долгой жизни своему единственному сыну, оракул же предсказывал ему совсем иное, если он примет участие в войнах Агамемнона.

Конечно, отказать царю великих Микен она не могла, поэтому попросила у него лишь об одном: пусть сын еще три месяца побудет при ней, чтобы было кому ее утешать в ее скорби по умершему супругу.

Как ни был Агамемнон нетерпелив, но просьбе ее все-таки внял. В конце концов, три месяца не столь уж великий срок, чтобы из-за них не внять просьбам матери. Но только три месяца, не более того!..

Однако и этих трех месяцев хватило Фетиде, чтобы все повернуть. Нет, она не пугала сына пророчествами о гибели — не таков он был, чтобы, устрашенный этим, отказался от уготовленной ему славы. Нет! Но она хорошо знала, куда направить свои слова.

Всем известно, какие беды принесла всему нашему войску уязвленная гордость Ахилла потом уже, во время Троянской войны, но и тогда, в юности, он был ничуть не меньшим гордецом. Вот в нее-то, в столь уязвимую гордость сына, и стала мудрая Фетида метить. Мол, сын мой, славу, которая, конечно же, тебя ждет, ты должен стяжать себе сам, а не при подмоге Агамемнона, находясь под его крылом. Почему надобно с тем же Агамемноном делиться славой? Пускай царство твое и маленькое, а его Микены велики, но ты ведь такой же царь, как и он, — отчего ж ты должен, как наемный гоплит, повсюду следовать за ним и совершать лишь то, на что микенец тебя подвигнет своею волей? О такой ли участи для тебя мечтал всю жизнь твой отец?

Откуда, спросишь, я знаю, что она говорила ему слова, похожие на эти? А знаю потому, что потом уже, под Троей, он не раз повторял эти самые слова! Попали, значит, в намеченную цель стрелы, посланные тогда его матушкой!

Что, однако, делать, когда вскоре приедет за Ахиллом Агамемнон? О, и на этот счет все было Фетидой заранее придумано!..

Спустя три месяца появляется вновь Агамемнон в мирмидонском царстве, — а Ахилла там уже нет! Где он? Фетида о том не ведает. Исчез! Может, отправился к своим друзьям кентаврам, за северные горы, а может, еще куда, в общем, уже месяц как она, Фетида, его не видела.

Понял Агамемнон — перехитрила его женщина. В мирмидонском царстве даже искать Ахилла не стал: настолько крохотно, что там и иголку не спрятать. Но такому герою, как Ахилл, не скрыться и во всей Элладе. Где бы он ни был — отовсюду поползут слухи о нем, а уши Агамемнона везде.

Однако проходит месяц, другой — ниоткуда не приходят вести об Ахилле.

Где скрывался юноша?.. А вот где! Как раз в это самое время на острове Скирос, в доме тамошнего царя Ликомеда, приходившегося родственником Фетиде, появилась рыжеволосая девушка по имени Пирра...

Конечно, ты уже понял, что это и был наш Ахилл! Лицом он был пригож, в ту пору довольно худощав и не особенно широкоплеч, несмотря на свою недюжинную силу, поэтому за девушку вполне мог сойти. И нигде нельзя было надежнее спрятать новоиспеченную девушку, нежели в доме именно у этого самого Ликомеда.

Ибо так уж распорядились боги, что не было у скиросского царя Ликомеда сыновей, родились у него только дочери, причем рожала их царица Эфра, прелестная жена Ликомеда, не иначе как двойнями, а то и тройнями, так что к тому времени, о котором идет речь, имелось у него чуть не полторы дюжины дочерей. А у каждой дочери — служанки да рабыни; в общем, почти весь царский дом представлял собой девичьи покои. Уж где-где — а там, точно, не стал бы искать Агамемнон Ахилла. И появление новой девушки в доме наверняка ни у кого не могло бы вызвать никаких подозрений.