И из Аркадии, что под Килленской горою,

И с Саламина Аяксов огромный корабль...

— Нет, нет! — остановил их Клеон и, когда они смолкли, он, снова обращаясь к своему гостю, добавил: — Эдак же они будут петь до самой ночи, и то, думаю, времени им не хватит, чтобы перечислить все эти города и корабли. Никто их никогда не мог пересчитать, ибо, ты мне поверь, кораблей этих были тысячи.

И море было спокойно. Значит, сам Посейдон был на нашей стороне!

"Ах, как прекрасно все начинается!" — так я думал тогда, мой милый Профоенор, ликуя от восхищения тою мощью, которую скрепил своею властью Агамемнон...

...О, мой милый Профоенор! Молод я был, молод и глуп! Не понимал, что война, даже война за прекраснейшую из женщин, не бывает прекрасной. Она ужасна, ужасна! Любая война!..

Но тогда... Тогда смотрел я с нашего корабля на все эти корабли завороженными глазами, на то, как они мчатся по морской глади, как попутный ветер полощет их белые или ярко раскрашенные паруса, и восторг, отнимающий дыхание восторг переполнял меня!

Лишь один корабль был под траурными черными парусами — мирмидонский корабль, на котором плыли Патрокл и Ахилл. Потом уже я узнал, что Фетида перед отплытием сына рассказала ему о мрачном пророчестве, и вот он под черными парусами плыл к Трое, навстречу неумолимой судьбе...

БЛИЖЕ К ПОЛУДНЮ

О величии войны. — Первая вылазка и первая битва. — Недостойный Акторид. — Брисеида. — Рука Ахилла.

— Жара, однако же, вправду!.. — прервал свой рассказ Клеон. — Ладно, пора устраивать водопад, не будем напоследок приберегать, побережем лучше свою плоть... Эй, Фамария, давай-ка — вавилонский водопад!

Рабыня подошла к стене, по которой стекали струйки холодной воды, взялась за какой-то незаметный рычаг — и тотчас вода хлынула потоком в специально устроенную для этого каменную чашу, откуда по желобу тут же уносилась из грота.

Прошло немного времени — и в гроте стало несравнимо свежей.

— Ну и как тебе этот водопад? — спросил Клеон своего гостя.

— О, да! — с восхищением отозвался тот. — Мне еще видеть такого не доводилось! Даже у нашего царя я не видел ничего подобного... Еще бы! Микены, как-никак! Великий город! Потому у вас и лучшие в Греции мастера. У нас, в Эпире, таких, конечно, нет.

— Как раз мастера, сделавшие мне это, — сказал Клеон, — были родом не из Микен, а из ассирийского Вавилона, там они большие умельцы на такие штуки. Потому это и называется "вавилонский водопад". Я этих мастеров нанял в прошлом году и заплатил за работу им, поверь мне, весьма и весьма немало. Так что, милый Профоенор, дело вовсе не в том, имеются ли в Микенах мастера, а в том, что в Микенах много золота.

А почему много золота? Да потому, что много крови за него в течение веков проливали Микены — и своей, и чужой, в том числе и крови твоих земляков, эпирцев. Но вам, эпирцам, за участие в войнах на стороне Микен доставалась лишь слава, ну а золото уходило сюда, в Микены, отчего даже ваши цари беднее, чем иной микенец, вовсе не увенчанный царским венцом.

В молодости я гордился богатством своего города, но после Троянской войны, клянусь тебе, гордиться этим перестал. Нет, я, как видишь, вовсе не отказываюсь от тех небольших радостей, кои, благодаря золоту, можно себе позволить; но гордиться этим — о, нет!

Знаешь, сколько крови пролилось в ту войну ради золота, что привез потом из Трои Агамемнон? Столько, сколько воды изливает мой вавилонский водопад! И утекала она в песок по всему ионическому берегу, как утекает вода по этим вот желобам...

На чем я, однако, остановился?..

Да, на том, как величественно отплыли наши корабли от данайских берегов и как, глядя на наш огромный флот, я думал: "О, сколь величественна в таком случае будет эта война!"

Когда же война предстала передо мной во всем своем кровавом ужасе?

Да вскоре, совсем уже вскоре! Хотя, то была еще совсем не та по размаху война и совсем еще не та кровь.

Ибо, ты, быть может, думаешь, мы сразу высадились у самой Трои? Нет, до того было еще далеко. Поскольку (повторяясь, скажу) предводитель наш Агамемнон был дальновиден и терпелив.

Начал Агамемнон с того, что разделил свое огромное войско на отряды в две-три сотни воинов, и такими отрядами, на десятке, а то и меньше, кораблей каждый, мы стали нападать на союзные Трое небольшие городки ионического побережья. По замыслу Агамемнона, мы таким образом ослабляли Трою, уничтожая одного за другим ее союзников. Кроме того, мы угоняли оттуда скот и грузили его на свои корабли, пополняя тем наши запасы. Трою с ходу не возьмешь, наверняка потребуется осада — кто знает, сколь длительная, — надо же будет чем-то кормить многие тысячи наших воинов. О первой такой вылазке тебе и расскажу.

Это был совсем крохотный городок, называвшийся... Ах, да не помню уже! Что вспоминать, если от этого городка давно остались одни головешки! Вовсе не названием своим он запомнился мне...

Отряд наш тоже был не велик, всего шесть кораблей. Но зато два корабля — какие! Один с саламинцами и их могучим царем Аяксом, а второй — того страшней для врага, ибо то был корабль самого Ахилла с его известными своей доблестью мирмидонцами. Четыре других корабля (я как раз находился на одном из них) были микенскими, под началом скверного воина и вообще скверного ахейца, некоего Акторида, приходившегося каким-то дальним родственником нашему царю. А уж спесив был! Изо всех сил тужился показать, что судьба всего похода на Трою зависит от него куда больше, чем даже от Ахилла, не говоря уж об Аяксе. Ведь он ближе, чем они оба к великому Агамемнону, царю царей!

К Тартару — вот к чему он был ближе всего! Ибо, уверен, даже не в мрачный Аид, а в смрадный Тартар потом, после смерти, следовало низвергнуться его тени, туда должен был унести ее хладнокрылый Танат [В греческой мифологии: бог — олицетворение смерти]!

Ну а тогда...

Тогда этот самый Акторид решил показать Ахиллу и Аяксу, что наши микенцы всегда впереди их мирмидонцев и саламинцев, а сам он — более храбрый воин, чем эти два великих героя. Потому повелел нашим гребцам изо всех сил подналечь на весла, чтобы непременно обогнать их корабли, — рассчитывал первым ворваться в тот городишко и тем посрамить двоих прославленных.

Поначалу, казалось, удача сопутствовала ему — гребцы наши оказались хороши, микенские корабли вырвались вперед, оставив далеко позади Аяксов и Ахиллов корабли, и первыми зарылись носами в береговой песок. Однако затем удача ему сразу изменила. Как-то не подумал он, что при виде наших кораблей может и не заробеть небольшое войско этого городка.

Когда наши воины спрыгнули с кораблей на берег, их гоплиты уже вышли из города, развернули боевую линию и, ощетинившись копьями, правильным порядком двинулись на нас.

Что в таком случае положено делать? Ясно — тоже выстроить линию, а там уже — кто кого! Но это если в голове у военачальника хоть немного мозгов, а не одна только спесь.

Ну а наш Акторид — что?

— Трусы! — кричит. — Сколько их — а вас сколько! Вперед! Рубите их!

Был среди нас Леонтей, опытный воин — он попытался Акторида остудить: мол, где это видано — чтобы ахейцы нападали вот так, россыпью? Мы же не дикие кентавры, не знающие строя. Да и саламинцев с мирмидонцами дождаться не мешало бы.

А тот в ответ ему:

— Жалкий трус! Испугался ионийских копей?! — И — секирой ему по голове.

Так еще до Трои и пока еще без участия ионийцев пролилась наша первая в той войне кровь.

Остальные, страшась разделить участь Леонтея, бросились на строй гоплитов, подобно неразумным варварам.

Россыпью налетели, как брошенная пригоршня гороха — и так же, словно горох, отлетели от их щитов, оставив на песке добрых три десятка наших воинов, напоровшихся на копья.