— Да, и на них были повешены чучела других протестантских главарей.

— Жалкие, хилые выродки вместе с их епископами и кардиналами! И они еще смеют поносить нашу церковь и нашу веру, которая призывает не верить во все эти чудодейственные ритуалы, созданные, чтобы выбить человека из колеи, совершенно затуманить ему голову и заставить его поверить в присутствие каких-то кабалистических сверхъестественных сил!

— Увы, но приходится признать справедливость ваших слов, адмирал. Иначе как тупостью и мракобесием церковников это не назовешь.

— Не было ли посла от Елизаветы Английской ко французскому двору? — спросила Жанна Д'Альбре. — Я писала ей; она не прочь взять в мужья одного из сыновей мадам Екатерины.

— Королева-мать живо ухватилась за это предложение и показала послу своего Анжу, а потом отправила с ним его портрет. Но Елизавете он не понравился. Так она и написала Екатерине, хотя подоплека отказа другая: она попросту не пожелала делить трон с принцем Французским, которому, как она полагает, нужна не она сама, а ее королевство. К тому же он был слишком юн для нее. Ничуть не смущаясь этим, королева-мать предложила ей последнего своего сына — Франциска Алансонского, но и тут семейство Валуа постигла неудача. Елизавета слишком хитра и никому не позволит быть хитрее себя.

— Жаль, — медленно проговорила королева Наваррская, — мы должны что-то противопоставить католической партии при дворе, но пока ничего не получается. Я еще раз напишу Елизавете, ее позиция остается для меня загадкой.

— Наверное, ее можно понять не только как правительницу, но и как женщину, ведь ей стукнуло уже тридцать семь, а герцогу Анжуйскому всего лишь девятнадцать.

Елизавета и сама подчас шутила по этому поводу. Узнав о возрасте претендента на ее руку и сердце, она с деланным смехом произнесла, обращаясь к своим придворным:

— Что скажут люди об этом? Как вы думаете?

Те отвечали, что их королева все еще молода и хороша собою, поэтому разница в возрасте едва ли будет бросаться в глаза. Ответить по-иному — значило бы вызвать у повелительницы гнев.

— Чушь! — возразила им на это королева. — Они скажут, что я выхожу замуж за собственного сына!

Жанна с некоторым отчаянием подумала про свои годы: она была на пять лет старше Елизаветы. Но другая мысль тут же отогнала эту — она ведь не собирается замуж!

Монморанси неожиданно повернулся к принцессе Конде:

— Король выражает глубокую скорбь по поводу кончины вашего мужа, мадам, и просит вас явиться ко двору, где вам будет оказан самый радушный прием.

— Да как он смеет! — вскричал юный Генрих Конде и вскочил из-за стола. — Являться ко двору, где живут убийцы моего отца и вашего мужа, сударыня! Видеть перед собой ежедневно гнусную рожу герцога Анжуйского и знать, что не сможешь убить его и этим самым отомстить!

— Добираются потихоньку до каждого из нас, — подал голос из своего угла адмирал. — Начинают с мадам герцогини, следом за которой думают заманить туда же и ее приемного сына, потом позовут меня якобы для того, чтобы решать важные государственные дела, ну а напоследок устроят свадьбу с королем Наваррским. Вот и нет никакой Ла Рошели! Будет только мрачная тюрьма, называемая Лувром, будут заговоры, интриги, яды, шпаги и кинжалы. Останетесь вы, ваше величество, — он посмотрел на королеву Наваррскую, — но и до вас они вскоре доберутся, заманив к себе под каким-нибудь предлогом, уж помяните мое слово.

— И все же я поеду, господа, раз король так хочет, — неожиданно объявила Франсуаза де Лонгвилль. — Поеду, во-первых, для того, чтобы быть в курсе всех событий и сразу же сообщить вам, если итальянка начнет плести против вас сети, а во-вторых… — тут она осеклась, не зная, как продолжить, но быстро нашлась: — во-вторых, я так давно не видела брата, а ведь он теперь принц крови.

Никто не знал, почему запнулась внезапно принцесса Конде. Знал лишь один ее приемный сын Генрих, что в Париже у герцогини де Лонгвилль есть любовник, которого зовут Клод де Клермон-Тайар, приятель Лесдигьера. К нему она и собиралась поехать и поэтому сразу же ухватилась за возможность покинуть Ла Рошель, которую так кстати предоставил ей коннетабль. Но никто из них не знал, что Клермон-Тайар был убит в сражении при Монконтуре. Узнает об этом герцогиня лишь в Париже. Сейчас она сидела за столом, в нетерпении ломая пальцы на руках, договаривалась с Монморанси о том, когда им надлежит выехать.

— С удовольствием отправлюсь вместе с вами, мадам, и обеспечу вам в пути самую надежную охрану, — пообещал коннетабль.

— Благодарю вас, герцог, — ответила Франсуаза и вся засветилась от счастья, вызвав этим недоумение у всех присутствующих, за исключением Конде, который только криво усмехнулся.

— Больше король никого не желает видеть? — с некоторой долей сарказма спросила Жанна Д'Альбре. — Например, моего сына, своего кузена, к которому всегда испытывал самые дружеские чувства?

— Именно это и является целью моего визита к вам, ваше величество, — ответил Монморанси. — Карл IX выражает горячее желание видеть у себя короля Наваррского.

— Ну вот, что я говорил? — развел руками адмирал.

— Значит, он тоже склоняется к этому брачному союзу? — продолжала королева. — Иначе, зачем ему мой сын?

— Не совсем так, ваше величество, хотя, не буду скрывать, что он был бы не против этого союза. И дело тут даже не столько во внешней политике, сколько в семейных неурядицах. Карл не любит своего брата Анжу: лавры победителя при Жарнаке и Монконтуре не дают ему покоя. Зависть к брату гложет его сердце и, желая показать всем, что он более дальновиден и не менее смел и решителен, он надумал выступить в Нидерланды, чтобы разбить там испанцев и прибрать эту богатую страну к своим рукам. Замысел двоякий: одновременно он хочет отомстить Филиппу II за то, что тот гневно выступил против предполагаемого брака герцога Анжуйского и Елизаветы Английской. Брака, который был бы выгоден Франции как средство объединения с Англией в борьбе против возрастающего могущества испанского короля. Вам, сир, король готов предоставить командование армией. Во главе второй поедет он сам. Что касается самого Карла, то в ноябре намечено его бракосочетание с Елизаветой Австрийской. Свадебные празднества состоятся в Мезьере. И король хотел бы, чтобы по этому случаю рядом с ним находился его кузен Генрих Наваррский, а не его братья, которых он, и в этом нет секрета, открыто ненавидит.

— Я не могу так сразу согласиться на это предложение, — ответил юный принц, — не согласовав этого с моей матерью и своей совестью. Предложение слишком заманчивое, чтобы на него можно было так сразу дать ответ.

— Эти слова вы можете передать вашему королю, герцог, — поддержала сына Жанна Д'Альбре, — а если он заупрямится и начнет ругать вас, скажите, что свобода и чистый воздух юга для короля Наваррского неизмеримо дороже, нежели тюрьма и отравленная атмосфера севера. Но не будем впадать в крайности, обещаю вам, что мы подумаем над предложением Карла Французского и в самом скором времени дадим ответ.

— Одним словом, вы не решаетесь?

— А как бы вы поступили, герцог? Отправили бы вы своего единственного сына в пасть этой волчицы, которая только и ждет подходящего момента, чтобы избавиться разом от протестантских вождей? Я целиком и полностью разделяю ваши опасения, адмирал. Не будем торопить события, герцог, слишком еще свежи в нашей памяти смерть Людовика Конде и массовые убийства гугенотов, совершаемые с молчаливого согласия правительства. А теперь, господа, — и Жанна с улыбкой оглядела всех присутствующих, не забыв одарить им и двух капитанов, сидящих на резных стульях возле дверей, — давайте прекратим на сегодня разговоры о политике…

Она внезапно закашлялась и прикрыла рот платком. Лесдигьера словно пружиной подбросило со своего места. Генрих Наваррский схватил мать за руку, пытливо заглядывая ей в лицо. Но она ласково положила свою ладонь на его руку и улыбнулась ему:

— Ничего, ничего… Герцог, вам, наверное, хочется отдохнуть с дороги, да и не ошибусь, если скажу, что вы голодны. Нам всем не мешает отдохнуть, господа, а поэтому все свободны. Утром мы еще обдумаем и обговорим некоторые детали сегодняшней беседы с коннетаблем Монморанси. Господин Шомберг, вам я поручаю нашего гостя. Позаботьтесь о том, чтобы его светлость не испытывал ни в чем недостатка в нашем замке.