Дворец возлюбленной Темного Короля, ради которой он убил Светлую Королеву, был так огромен, что разум отказывался это постигать. Я поворачиваю голову из стороны в сторону, вверх и вниз, пытаясь охватить его взглядом. Только отсюда, за много миль от Дворца, можно получить полную картину. Было ли это местом, куда Бэрронс пытался привести меня? Если так, то почему? Лгал ли Риодан, когда нашел меня на вершине скалы и сказал, что путь обратно в Дублин проходил через МЭВ — Межпространственные Эльфийские Впадины, как я называла осколки эльфийской реальности, которые появились в нашем мире после падения стен.

Стены.

Молочно-белые стены отражают солнечный свет и так блестят, что я начинаю щуриться.

Небо за Дворцом (я даже думаю о нем только с большой буквы, настолько он превосходит обычное жилище) приобретает ослепительно синий цвет, который существует только в Фэйри. Это оттенок, который невозможно встретить в человеческом мире. Есть определенные эльфийские цвета, которые состоят из мириадов соблазнительных оттенков, и на эти цвета можно смотреть бесконечно. От неба нельзя оторвать взгляд, так же, как и от Зала Всех Дорог.

Я с трудом перевожу взгляд обратно на Белый Дворец. Я рассматриваю его, скользя взором от основания к вершине крыши, от террасы к башне, от сада к фонтану, а затем к башенке.

Как Лента Мебиуса многоуровневой структуры на пейзаже Эшера [2], Дворец приковывает к себе внимание. Это огромное здание, и мне кажется, что он постоянно меняет очертания. Это огромное напряжение для глаз и испытание для разума. Но я видела эльфов в их истинном обличье. И теперь я нахожу происходящее… успокаивающим. Я кое-что ощущаю в своем мертвом черном сердце. Я не понимаю, как там может еще хоть что-то жить, но это так. Это не совсем полноценное чувство, а лишь его эхо. Слабое, но неоспоримое.

Дэррок смотрит на меня. Я делаю вид, будто не замечаю этого.

— Твоя раса никогда бы не построила вещь такой красоты, цельности и совершенства, — говорит он.

— Как и не создала бы Синсар Дабх, — парирую я.

— У маленьких созданий есть только мелочи.

— Самолюбие больших созданий так огромно, что они не замечают мелочей, — бормочу я. Таких мелочей, как ловушки. Но я не говорю этого вслух.

Но он уже догадался. Рассмеявшись, он говорит:

— Я запомню это предупреждение, МакКайла.

Затем Дэррок рассказывает мне, что после того, как он нашел первые два Зеркала на аукционе в Лондоне, ему пришлось учиться пользоваться ими. Сначала было несколько десятков бесплодных попыток, прежде чем он сумел установить постоянную связь с реальностями эльфов. Оказавшись внутри Зеркал, он несколько месяцев потратил на поиск входа в тюрьму Невидимых.

Когда он говорит о своих испытаниях и победах, в его голосе слышится гордость. Лишенный своей эльфийской сущности, он не только выжил, хотя никто из его расы не верил в это, но и достиг цели, за которой гнался, будучи еще эльфом. Из-за которой его и изгнали.

Он чувствует, что превосходит других представителей своей расы.

Я слушаю и анализирую все, что он говорит мне, нащупывая брешь в его броне. Я знаю, что у эльфов есть такие качества, как высокомерие, надменность, насмешливость и снисходительность. Слушая его, я добавляю еще гордость, мстительность, нетерпеливость и злорадство. Мне нравится этот список.

Какое-то время мы еще разговариваем, внимательно наблюдая друг за другом. Я рассказываю ему о своем детстве в Эшфорде, о моих первых впечатлениях от Дублина и о моей любви к быстрым машинам. Он рассказывает мне чуть больше о своем грехопадении, о том, что он сделал и почему. Мы соревнуемся в стремлении разоружить друг друга в пустой откровенности, которая не открывает ничего важного.

Пока мы пересекаем равнину, я спрашиваю:

— Зачем идти в тюрьму Невидимых? Почему не пойти к Видимому Двору?

— И дать Эобил возможность окончательно прикончить меня? В следующий раз, когда я увижу эту суку, она умрет.

Так, значит, он для этого и взял мое копье — чтобы убить королеву? Он забрал его без моего ведома, так же, как В’лейн. Но как? Он больше не был эльфом. Неужели он съел так много Невидимых, что превратился в мутанта с непредсказуемыми возможностями?

Я вспоминаю тот день, когда оказалась в церкви, окруженная Темными Принцами, тогда я направила копье на себя. Затем последовал бросок копья к основанию алтаря, брызги святой воды, шипение пара. Как он тогда заставил меня отбросить его? И как он теперь забрал его у меня?

— Королева сейчас в Видимом Дворе? — снова забрасываю я свою сеть.

— Откуда мне знать? Я же был изгнан. Меня бы убил первый же Видимый, который, увидев меня, решил бы, что я отыскал путь назад.

— Разве у тебя нет союзников при Видимом дворе? Разве вы с В’лейном не друзья?

Он пренебрежительно фыркает.

— Мы вместе сидели в ее Высшем Совете. Хотя он и говорил о превосходстве эльфов и о нашем праве снова свободно ходить по земле, забыв об ограничивающем нас отвратительном Договоре — как будто люди могут ограничивать своих Богов! — когда доходит до действий, В’лейн, как всегда, становится комнатной собачкой Эобил. Он всегда ею был. Теперь, по вине моих более безгрешных собратьев, я — человек, и они презирают меня.

— Мне казалось, что ты говорил, будто они чествуют тебя как героя за то, что ты разрушил стены и освободил их.

Его глаза сужаются.

— Я сказал, будут. Скоро. Меня будут воспевать как спасителя нашей расы.

— Значит, ты пошел в тюрьму Невидимых. Это было рискованно.

Я говорю это, чтобы заставить его продолжить рассказ. Пока он говорит, я могу сфокусироваться на его словах и на моей цели. Молчание — вовсе не золото, оно смертельно. Это пустота, которая наполняется призраками.

— Мне были нужны Охотники. Когда я был эльфом, я мог просто позвать их. Но, став смертным, мне пришлось идти и искать их самому.

— Я удивлена, что они не убили тебя сразу же, как только увидели.

Охотники ненавидят людей. Чернокожие, крылатые демоны не любят никого, кроме самих себя.

— Смерть не доставляет им наслаждения. Это слишком быстро и окончательно.

В его глазах мелькает тень воспоминаний. Я понимаю, что, когда он нашел Охотников, они делали с ним нечто такое, отчего он долго-долго кричал.

— Они согласились помочь мне в обмен на вечную свободу. Они научили меня есть Невидимых. После того, как я обнаружил слабые места в стенах тюрьмы, откуда раньше сбегали Невидимые, я заделал их.

— И стал единственным, кто мог вытащить их в город.

Он кивнул.

— Если мои более темные собратья собирались освободиться, то они должны были благодарить за это только меня. Я обнаружил, как связать Зеркала и создать проход в Дублин через Белый Дворец.

— Почему именно через это измерение?

— Из всех исследованных мной измерений, лишь это остается более стабильным, несмотря на некоторые… неудобства. Кажется, проклятие Крууса имеет небольшой эффект в этой реальности. Оно может только расколоть измерения, чего легко можно избежать.

Я называю их МЭВ, но не говорю этого ему. Это выражение заставляло Бэрронса смеяться. Немногое вызывало его смех.

Я думаю, что держу себя под контролем, что я избавилась от всякой слабости. Мысли о моем предназначении сделали меня непроницаемой. Я была не права. Мысль об улыбке Бэрронса влечет за собой другие видения.

Обнаженный Бэрронс.

Танцующий.

Темноволосая голова запрокинута назад.

Он смеется.

Эта картинка не просто медленно всплывает в моей памяти, как это иногда бывает во сне или в фильмах. Нет, она врывается в мой разум реактивным снарядом, взрываясь четкими деталями. На месте взрыва образуется грибовидное облако боли, и я начинаю задыхаться в нем.

Я не могу дышать. И зажмуриваю глаза.

Белозубая улыбка светится на его загорелом лице. Я был повержен, но снова поднялся. Ты никогда не поставишь меня на колени.