Карен Мари Монинг
Лихорадка теней
Ты хочешь познать меня?
Представь, что ты являешься калейдоскопом, а время — это твои цветные стеклышки, и они рассеяны во множестве измерений, количество которых постоянно растет, выходя за пределы безграничной матрицы. Присмотрись, ты можешь выбрать любое из этих бесчисленных измерений и изменить его. И их количество растет в геометрической прогрессии. Пойми, что не существует такого понятия, как реальность, это всего лишь фальшивое божество, которое твоя раса почитает со слепым фанатизмом. Реальность означает наличие лишь одного правильного варианта.
Ты порицаешь меня за иллюзии. Ты, со своим смехотворным представлением о линейности времени, ты, заключившая себя в тюрьму из часов, таймеров и календарей. Ты пытаешься поломать прутья клетки, сотворенной из часов и дней, но захлопываешь дверь между прошлым, настоящим и будущим.
Жалкий разум достоин столь же жалкого хранилища.
Тебе не дано узреть настоящий лик времени, как не дано увидеть и мое истинное обличье.
Почувствуй себя центром, чтобы моментально постигнуть все возможные варианты, и подумай, в каком направлении двигаться дальше. И слово «направление» будет весьма жалкой попыткой определить ту идею, которая ваша раса не может обозначить словом. Вот что значит быть мной.
Глава 1
Надежда придает силы. Страх убивает.
Однажды кое-кто по-настоящему умный сказал это мне.
Каждый раз, когда я думаю, что стала мудрее и научилась лучше управлять собой, как тут же попадаю в ситуацию, которая самым жестоким образом показывает мне, что я всего лишь заменила один набор иллюзий на другой, тщательно продуманный и более привлекательный, — да, это я, Королева самообмана.
Вот сейчас я себя ненавижу. Я даже не думала, что способна на такое сильное чувство.
Я сижу на корточках на краю обрыва, кричу, проклиная тот день, когда родилась, и сожалею о том, что моя биологическая мать не утопила меня сразу после рождения. Жизнь слишком трудная штука, ею нелегко управлять. Никто не предупреждал меня, что в жизни могут быть такие дни. Почему же никто мне об этом не сказал? Как они могли позволить мне вырасти такой — счастливой, обожающей розовый цвет, глупой девчонкой?
Я чувствую боль посильнее той, которую вызывала у меня Синсар Дабх. По крайней мере, когда Книга сокрушала меня, я понимала, что в этом нет моей вины.
А сейчас?
Это моя вина. От начала и до конца во всем виновата я, и от этого не скроешься.
Я думала, что потеряла всё.
Какой же глупой я была. Он ведь предупреждал меня. Я так много потеряла!
Я хочу умереть.
Это единственный способ остановить боль.
Несколько месяцев назад, одной дьявольски длинной ночью в пещере под Барреном, я тоже хотела умереть, но это было совсем другое. Мэллис собирался замучить меня до смерти, и смерть была единственной возможностью лишить его этого извращенного удовольствия. Моя смерть была неминуема. Я не видела смысла ее оттягивать.
И ошиблась. Я потеряла надежду и чуть не умерла из-за этого.
Я бы умерла — если бы не Иерихон Бэрронс.
Он тот, кто научил меня этой присказке.
Эти простые слова помогают во всех ситуациях и позволяют найти решение всех проблем. Просыпаясь утром, мы оказываемся перед выбором между надеждой и страхом и, выбирая что-то одно, живем со своим выбором весь день. Разве мы с радостью приветствуем все, что нам преподносит судьба? Или, наоборот, с подозрением?
Надежда придает силы…
Я ни разу не позволила себе проявить хотя бы малую толику доверия к этому человеку, который сейчас лежал лицом вниз в луже собственной крови. Я ничего не сделала, чтобы укрепить нашу связь, возложив это бремя на более широкие плечи. Страх, подозрение и недоверие руководили каждым моим шагом.
А сейчас уже слишком поздно пытаться что-то исправить.
Я прекращаю кричать и начинаю смеяться. В этом смехе мне слышится безумие.
Плевать.
Моё копьё торчит из раны, жестокое лезвие словно поддразнивает меня. Я помню, как мы его украли.
На одно мгновение я мысленно возвращаюсь на темные, омытые дождем улицы Дублина, затем вместе с Бэрронсом спускаюсь в канализационную систему и оказываюсь в тайном хранилище религиозных артефактов Роки О’Банниона. В ту ночь Бэрронс был одет в джинсы и черную футболку. Я вижу, как перекатываются мускулы на его теле, когда он отодвигает крышку канализационного люка и делает это так легко, словно бросает тарелочку в парке.
С какой стороны не посмотри, он так волнующе сексуален, что мурашки бегут по коже. С Бэрронсом ты никогда не знаешь, поимеют ли тебя или вывернут наизнанку и превратят в новую, совершенно незнакомую личность.
Я всегда была к нему неравнодушна, но старалась это скрыть.
Эта передышка оказалась очень короткой. Воспоминание потихоньку ускользает, и я снова оказываюсь лицом к лицу с реальностью, которая грозит сделать меня совершенно невменяемой.
Страх убивает…
В буквальном смысле.
Я не могу произнести это. Я не могу думать об этом. Я не могу смириться с этим.
Я обхватываю колени и начинаю раскачиваться взад-вперед.
Иерихон Бэрронс мертв.
Он неподвижно лежит на животе. Всю ту маленькую вечность, пока я кричала, он не двигался и не дышал. Я не ощущаю его присутствия. Раньше я всегда ощущала его близость: он был словно наэлектризован, полон жизненной энергии, как будто кто-то сумел втиснуть эту необъятную мощь в крошечный сосуд. Как джин в бутылке. Бэрронс — это убийственная сила, запертая в бутылке. И наверняка запереть его там было совсем непросто.
Я все еще раскачиваюсь взад-вперед.
Вопрос на миллион долларов: кто ты такой, Бэрронс? Его ответ, в тех редких случаях, когда он удосуживался его дать, всегда был одним и тем же.
Тот, кто никогда не позволит вам умереть.
Я поверила ему. Будь он проклят.
— Что ж, ты облажался, Бэрронс. Я одна и у меня большие неприятности, так что поднимайся!
Он не пошевелился. Здесь так много крови. Я осматриваюсь вокруг, используя свой дар. И никого, кроме себя, не чувствую на этом краю обрыва.
Я снова кричу.
Ничего удивительного, что он запретил звонить по номеру в моем телефоне, записанному им как ЕТУ — Если Ты Умираешь, — если только я действительно не буду при смерти. Чуть погодя, я снова начинаю смеяться. Это не он облажался. Облажалась я. Интересно, я только участвовала в этом фиаско или сама же его и организовала?
Я думала, что Бэрронс неуязвим.
Все ждала, что он пошевелится. Перевернется. Сядет. Волшебным образом исцелится. Резанет по мне одним из этих своих тяжелых взглядов и скажет: «Возьмите себя в руки, мисс Лейн. Я — Темный Король. Я не могу умереть».
Это был один из тысячи самых больших страхов, которые я себе о нем воображала: что он был тем, кто создал Синсар Дабх, сначала сбросил в нее все то злое, что в нем было, а теперь зачем-то хочет вернуть ее назад, но не может поймать ее самостоятельно. Так или иначе, я рассмотрела почти все варианты с различным сочетанием двух неизменных компонентов бессмертия и неуязвимости: эльф, полуэльф, оборотень, вампир, кто-то древний и проклятый еще на заре времен, возможно, то самое существо, которое они с Кристианом пытались вызвать на Хэллоуин в замке Келтаров.
— Вставай, Бэрронс! — кричу я. — Двигайся, черт тебя подери!
Я боюсь дотрагиваться да него. Боюсь почувствовать, как ощутимо остыло его тело. Меня страшит хрупкость его плоти, бренность Бэрронса. «Хрупкость», «бренность» и «Бэрронс» — эти слова, сказанные в одном предложении, кажутся таким же богохульством, как и развешивание перевернутых крестов на стенах Ватикана.
Я сижу на корточках в десяти шагах от его тела.
Стараюсь соблюдать дистанцию, потому что, если подойду ближе, то мне придется перевернуть его и заглянуть ему в глаза. А что, если они окажутся такими же пустыми, какими были глаза Алины?