— Он погиб, да? — Не сумев сдержать свое любопытство, Амалия тут же почувствовала, насколько неуместным был ее вопрос.

— Мне непонятно, почему ты меня об этом спросила, Амалия. Ты ведь и без слов уже проникла в мои мысли и обо всем узнала. Разве не так?

— Да, именно так. Я мысленно увидела, как вы поддерживаете его тело. Мои глаза, как это бывает во сне, на мгновение стали вашими глазами, и я даже почувствовала, как сильно он вас любил. А еще вокруг вас была кровь, боль, смерть.

— Полтора месяца назад во дворце герцога де Уэскара состоялось большое празднество. Я тогда — по воле своих приемных родителей — уже считалась невестой герцога, и в тот вечер мы впервые появились с ним на публике вдвоем. Туда пришел и Браулио, а вместе с ним — одна наша общая знакомая. За два дня до этого события мы поругались с Браулио по поводу одного из ваших законов, согласно которому, как мне сообщил Браулио, он не имеет права даже прикасаться к замужней женщине. Так что у нашей любви уже не могло быть продолжения. Мы разговаривали с ним на кладбище, и, как я хорошо помню, я решила тогда порвать с ним навсегда. Я в тот момент не нашла в себе сил понять его и примириться с тем, что он мне сообщил, а потому закрыла для него свое сердце. — Беатрис на секунду замолчала, чтобы умерить острую душевную боль. — На балу он танцевал рядом со мной, пытался со мной помириться, но я снова его отвергла: тот поцелуй, который мне следовало после танца подарить ему, я отдала своему покойному мужу. Затем раздался страшный грохот и начался всеобщий переполох. Вскоре громыхнуло еще три раза. Я в отчаянии бросилась искать Браулио, предчувствуя, что он погиб. Когда же я его нашла… — Последовало долгое молчание. — Обо всем остальном ты уже знаешь.

Беатрис посмотрела на Амалию. У той из глаз текли слезы. Беатрис вытерла их ладонью, и ей самой тоже захотелось заплакать. Но она не смогла.

— Вы как-то раз упоминали об одной книге…

— Пока еще не время. Но ты ее увидишь. Поверь мне: позднее ты все поймешь.

Часы пробили полдень. Амалия напомнила Беатрис, что ей нужно поторопиться, если она не хочет опоздать на урок латинского языка. Хотя бой часов нарушил их особенное, почти магическое единение, жизнь, как всегда, текла своим чередом, словно в ней не было места никаким эмоциям — а может, в ней не было места вообще ничему.

Амалия поспешно встала и снова принялась застилать кровать.

Беатрис взяла накидку, чтобы защититься от холода, и направилась к выходу, довольная тем, что Амалия теперь стала важной частью ее души, заполнив собой ту зияющую пустоту, которая образовалась там стараниями других людей.

Беатрис шла на занятие по латыни, осознавая, что должна как можно лучше изучить этот язык, который она все еще недостаточно хорошо знала для выполнения поставленной перед собой задачи.

Казармы, в которых жили королевские стражники, примыкали с северной стороны к воротам Конде-Дуке и занимали несколько кварталов в том районе Мадрида, где находились в основном дворцы и монастыри. В казармах жили и обучались военному ремеслу внушавшие всем страх королевские гвардейцы — лучшие солдаты во всей армии. На них возлагалось обеспечение безопасности королевской семьи.

Сформированная в основном из иностранцев — а точнее, выходцев из Фландрии, — королевская гвардия вызывала уважение у части испанцев и неприязнь у остальных, недовольных тем, что после воцарения в Испании династии Бурбонов власть в стране постепенно переходила в руки иностранцев.

Этим утром алькальд Тревелес вез капитану королевской гвардии приказ, подписанный главой испанского правительства маркизом де ла Энсенадой. Приказ предписывал командиру гвардейцев сформировать и предоставить в распоряжение алькальда двадцать патрулей по шесть человек в каждом, чтобы они прочесали весь Мадрид и разыскали двух цыган — Тимбрио и Силерио Эредиа. Эти двое являлись главными подозреваемыми в убийствах Кастро, герцога де Льянеса и альгвасила инквизиции, а также гибели множества людей во дворце Монклоа.

У Тревелеса только что состоялась очередная из его ежедневных встреч с де Сомодевильей, на которую он приехал прямо с места последнего преступления, то есть из резиденции Верховного совета инквизиции.

Де ла Энсенада — в отличие от королевского исповедника Раваго — был склонен согласиться с Тревелесом в том, что, по-видимому, именно цыгане были истинными виновниками всех этих преступлений. Узнав, что расследование дало первые результаты и что алькальду уже известны имена и характерные приметы подозреваемых цыган — хотя их до сих пор так и не удалось задержать, — маркиз заявил, что полностью доверяет Тревелесу, и выразил готовность оказать поддержку в организации поимки подозреваемых. И де ла Энсенада, и Тревелес прекрасно понимали, что им необходимо уже в ближайшее время доложить королю хотя бы о каких-нибудь результатах — пусть даже эти результаты и будут не очень значительными.

Тревелес заметил, что убийство альгвасила имеет те же самые характерные признаки, что и убийства Кастро и герцога де Льянеса: ярко выраженную ненависть к жертве, использование бросающегося в глаза символа — на этот раз уже нового, — а также серьезное повреждение трупа. Хотя алькальд мало что знал о цыганских традициях и ритуалах, он не сомневался, что цыгане вполне способны совершить столь бесчеловечные преступления, потому что их обычаи и законы были архаичными и примитивными и почти все они основывались на праве мести.

Если каждый раз после разговора с Раваго алькальду становилось очевидно, что все эти преступления совершили именно масоны, — и он даже лично пытался раздобыть сведения, уличающие английского посла Кина в его связях с масонами, — то позднее профессиональное чутье неизменно заставляло Тревелеса переключиться на «цыганскую версию» как на более правдоподобную. Мотивы для совершения этих преступлений у цыган, безусловно, были: их ведь самих хотели уничтожить. А неприязнь к инородцам возникла в их среде даже не в последнее время — они ощущали ее всегда. Эта неприязнь, пожалуй, была у цыган в крови.

Хоакину вспомнилось высказывание одного из его подчиненных, который первым прибыл на место недавнего зверского убийства.

— Я ничего подобного еще не видел, — повторял он снова и снова. — Это похоже на дело рук самого дьявола: молоток, вогнанный в голову, звезда, прибитая гвоздями к груди, отрезанное ухо. Сатана! Здесь был Сатана! — убежденно твердил он.

Когда Тревелес подошел к входу в казармы королевской гвардии, стоявшие там двое стражников преградили ему путь. Хоакин показал им свои документы и приказ де ла Энсенады, и стражники пропустили его внутрь. Он пересек внутренний двор и, войдя в здание, направился к помещению, где располагался капитан. В его голове все еще роились воспоминания об увиденной этим утром жуткой сцене, он сравнивал ее с тем, что он видел на месте совершения предыдущих преступлений. На этот раз — звезда и молоток, раньше — треугольная рана у Кастро и рана в виде угольника у герцога де Льянеса. Совершенно запутавшись, он никак не мог решить, кто же все-таки мог совершить эти преступления: цыгане или масоны? Или не те и не другие?

— Капитан Воемер…

— Алькальд… Пожалуйста, садитесь. Чем могу вам помочь?

Тревелес показал капитану приказ де ла Энсенады. Тот очень внимательно его прочел и что-то пробормотал себе под нос, а затем сказал:

— Де ла Энсенада приказывает, чтобы я в срочном порядке предоставил в ваше распоряжение сто двадцать человек, но при этом не уточняет, с какой целью. Интересно, какое важное дело могло потребовать участия целого вооруженного отряда?

— Думаю, вы слышали о недавних преступлениях, совершенных в Мадриде.

— Конечно, слышал, однако мне непонятно, зачем вам понадобилась наша помощь, если в вашем распоряжении и так полно стражников, причем наверняка имеющих гораздо больший опыт в подобных делах. — Он стал приглаживать свой остроконечный ус, норовивший завернуться кверху. — А вчера, как мне стало известно, вы взяли с собой нескольких моих стражников, чтобы арестовать каких-то там подозреваемых. Я не претендую на то, чтобы вы сообщили мне все подробности, но мне хотелось бы знать, какие у вас были на то основания.