У Громыко же ничего такого не было. Проявлялась сухость характера, отличающая руководителей той эпохи, людей, прошедших железную сталинскую школу.

Хотя был и другой Громыко, мало кому известный, Громыко, который умел шутить, умел смеяться.

Помню день его семидесятилетия. Он получил тогда вторую Звезду Героя Соцтруда, и к нему потоком шли депутации от всех министерств, от ВЦСПС и так далее. Все дарили традиционные для того времени адреса в красивых папках с золочеными надписями. В этот день я несколько раз заходил по делам к Громыко в приемную и видел делегации, которые ожидали своей очереди войти к нему в кабинет.

Во второй половине дня, когда этот поток схлынул, я решил и сам поздравить Андрея Андреевича. Помощник сначала что-то недовольно буркнул насчет усталости министра, потом все-таки впустил. Я вошел в давно знакомый длинный кабинет, в дальнем конце которого стоял письменный стол. Увидев меня, Громыко вышел из-за стола и пошел навстречу. Я начал его поздравлять:

— Андрей Андреевич, я знаю, что вы устали за этот день, но день ведь такой, что я не мог не прийти, примите мои поздравления от всей души…

Андрей Андреевич не дал мне закончить, заключил в объятия (меня, я помню, это потрясло), и мы с ним расцеловались. Он сказал мне тогда:

— От всей души вы меня поздравляете? А вот что такое душа, вы не задумывались?

Это он так шутил.

Вспоминается еще эпизод. Мой коллега, дипломат, в прошлом один из ведущих французских переводчиков, в силу разных причин покончил с собой — вскрыл себе вены. По тогдашним нашим порядкам самоубийцу хоронили без всякого церемониала, без почестей. Не полагалось, не должен был советский человек так уходить из жизни. Но… произошло. И помощник министра решил доложить об этом Громыко. Прощупать его реакцию. Пошел к министру, рассказал. И Громыко ответил:

— Ну что ж, печально, делайте то, что необходимо в таких случаях.

Помощник было возразил:

— Но ведь вы знаете, к самоубийцам у нас особый подход. И некролог не вывешивается в вестибюле высотного дома на Смоленской, и хоронят не так, как обычно.

Громыко задумался, потом промолвил:

— Да, но ведь человека-то нет!

Эта реплика говорит о многом.

На похоронах дипломата был соблюден весь полагающийся в таких случаях церемониал…

Громыко бывал вспыльчив, подчас до грубости, но отходчив. После срыва никогда не извинялся, не выражал вслух сожаления, но своим поведением давал понять, что инцидент исчерпан.

Например, ожидая как-то запись очередной беседы, вызвал меня и сердито спросил:

— Чем вы там занимаетесь? Поэму пишете? Где запись?

Я спокойно ответил:

— Вам же нужна серьезная, грамотная запись, я ее и делаю.

Он сразу стих:

— А нельзя ли побыстрее?

Когда же я вручил ему запись, он сказал:

— Суходрев, вы же, наверное, не ужинали? Так идите, идите же. А то ведь так и ноги протянуть можно, — и тут же: — А вот что это за выражение — «протянуть ноги»? Это как? Вы себе представляете, Суходрев, как это — «ноги протянуть»?

Богат русский язык. Действительно, как любил говорить Громыко, шила в мешке не утаишь. Как, впрочем, и истину. Пройдет время, улягутся политические страсти, и образ Андрея Андреевича Громыко найдет правдивое и многогранное отражение на страницах нашей Истории.

Михаил Горбачев

Между двумя эпохами

Из названия данной главы явствует, что я перехожу к повествованию о недолгом своем общении с последним Генсеком ЦК КПСС. Как известно, до М. С. Горбачева в послебрежневский период пост главы нашего государства кратковременно занимали сначала Ю. В. Андропов, затем К. У. Черненко. По разным причинам, в том числе в немалой степени связанным с плохим состоянием здоровья, они в международной жизни активного участия не принимали. Стало быть, и в моей памяти заметного следа не оставили. А эта книга основана на том, чему я сам был свидетелем.

Разумеется, и эти руководители проводили встречи и беседы с англоговорящими гостями высокого уровня. Помню, например, приемы Андроповым делегации сенаторов США, а также видного американского политического деятеля Аверелла Гарримана. На эти встречи Андропов приезжал из больницы. Из-под манжеты его рубашки на левой руке выглядывал край медицинской повязки. Сенаторов, а их было много, специально завели в кремлевский зал заранее, чтобы вышедшему к ним Андропову не пришлось с каждым здороваться за руку. Время бесед было строго ограничено. Говорил он довольно свободно, по делу, лишь изредка сверяясь с памяткой. За помощью к кому-либо из наших не обращался.

Черненко при встречах с иностранцами сильно напоминал позднего Брежнева. Тяжело дыша, от начала и до конца зачитывал «разговорник», постоянно обращался за поддержкой к непременно находящемуся рядом с ним Громыко. Если что и отвечал на реплику собеседника, сразу же поворачивался к Андрею Андреевичу:

— Ну что, так ведь…

Вот, пожалуй, и все памятные моменты.

Теперь перехожу к воспоминаниям о человеке, который в конечном счете подвел черту под нашим прежним существованием.

Последний Генсек

Вокруг имени Горбачева создан своеобразный ореол таинственности. Например, до сих пор до конца не раскрыта его роль во всем, что связано с ГКЧП. Сам он сразу же после тех, путчистских, событий заявил на пресс-конференции, что всего никогда не расскажет. Давать его объемный портрет не входит в мою задачу, тем более что общался я с ним мало. Ограничусь лишь некоторыми штрихами.

В то время, когда «весь советский народ», как у нас любили писать в газетах, связывал имя Горбачева с наконец-то проснувшейся в нашем руководстве долгожданной чуткостью, внимательностью, я лицезрел перед собой человека, отнюдь не блистающего этими душевными качествами. За период деятельности Горбачева на высоком посту вряд ли кто из его окружения слышал от него слово «спасибо». Если Брежнев, даже будучи уже дряхлым и больным, после окончания официальной беседы с иностранцем, попрощавшись с ним, считал для себя обязательным пожать руку переводчику и поблагодарить его за работу, то Горбачеву это и в голову не приходило. Для него все мы были своеобразной частью обстановки, как столы, стулья, карандаши.

Расскажу о двух наиболее запомнившихся мне эпизодах из моего, повторяю, недолгого общения с последним нашим Генсеком.

Первый опыт моей работы с ним пришелся на день похорон Черненко. С 1982 года, когда умер Брежнев, наступил сложный период в жизни нашего государства: одна за другой последовали еще две смерти первых лиц — Андропова и Черненко. На похороны съезжались лидеры многих государств. Они, конечно, рассчитывали и на личные деловые встречи с новоиспеченным руководством. Времени на такие встречи отводилось мало, да и принять в течение двух дней всех прибывших на очередные похороны новый генсек не мог. Приходилось составлять список «желающих» по степени значимости представляемых ими стран. Каждому отводилось не более тридцати минут, о чем заранее предупреждали.

В такие дни аппарат МИДа буквально стоял на ушах. Надо было подготовить биографические справки о каждом посетителе, а также памятки для бесед с гостями, содержащие информацию об особенностях отношений СССР с представляемыми ими государствами.

Беседы проходили в Большом Кремлевском дворце, в Екатерининском зале. Именитых визитеров заводили в этот зал из примыкающей к нему Зеленой гостиной, а выводили из него через двери, ведущие в Кавалергардский зал. Официанты едва успевали сменить на столе в Екатерининском зале чайно-кофейные приборы, как на беседу тут же приглашался следующий гость.

В день похорон Черненко, как, впрочем, и в последующие за этой церемонией дни, Горбачев держался достойно. Видно было, что он успевал прочесть наши мидовские материалы. Беседуя с очередным лидером, Горбачев, помимо каких-то общих положений относительно преемственности общеполитических принципов и направленности политики СССР, довольно четко излагал и собственные соображения, касающиеся дальнейшего развития отношений со страной собеседника. Это впечатляло. Особенно в сравнении с его предшественниками. Например, когда умер Андропов, то Черненко, принимая лидеров разных стран, зачитывал лежащие перед ним заготовки и этим ограничивался.