Словом, институт знаменитых нью-йоркских универмагов постепенно исчезает. Облик города становится все более непохожим на тот, который был во времена, когда я ездил по нему в поисках шляп, рубашек и галстуков для первых лиц нашего государства.

Словесная эквилибристика

Проблемы и трудновыполнимые задачи, постоянно ставившиеся Громыко передо мной и, конечно, не только передо мной, нередко дополнялись чисто лингвистическими ребусами и шарадами, которые необходимо было решить при переложении на английский его подчас усложненно-образных изречений. К их переводу он относился особенно ревниво. Часто проверял, как же сказанное им прозвучит на английском языке. Думаю, ему это было интересно просто потому, что он сам бы хотел перевести, да не знал как.

Помню, во время одной из бесед с американцами была затронута афганская тема. Громыко долго обвинял американцев в том, что они не оказывают давления на своих друзей в Пакистане, дабы те закрыли лагеря для беженцев из Афганистана, перекрыли все пути снабжения моджахедов и так далее. При этом Громыко всячески подчеркивал, что вообще-то боевые действия в Афганистане ведут отнюдь не советские войска. Мы, дескать, лишь оказываем помощь войскам патриотических сил. Если бы наши солдаты воевали там против моджахедов, то те бы и дня не продержались. И вдруг он употребил слово, ранее никогда не встречавшееся в его дипломатическом лексиконе. Громыко сказал: «Если вы не окажете давления на Пакистан, то наши войска начнут обустраиваться в Афганистане».

Отмечу, что ничего подобного в директивах, которые, естественно, он заранее прочитал, не было. Поначалу я даже не понял, что хотел сказать министр. Как это войска могут «обустраиваться»? Строить казармы? Создавать постоянные базы? Вообще, довольно емкое русское слово «обустраивать» не имеет аналогов в английском языке. Для примера скажу, что известная статья А. Солженицына «Как нам обустроить Россию» по-английски звучит скорее так: «Как нам организовать Россию».

Я попытался за те доли секунды, которые были мне отпущены, найти адекватное слово. Громыко его отверг. Я предложил другое, но и оно не устроило.

— Суходрев, я же ясно сказал: войска начнут обустраиваться!

Но от повторения суть и смысл сказанного понятнее не становились. В конечном счете я перевел как «войска начнут закрепляться». Громыко махнул рукой:

— Пусть будет так.

Разумеется, переводить тех, кто сыпал штампованными формулировками, было намного легче.

Подобно Хрущеву, Громыко любил употреблять пословицы и поговорки. Но, в отличие от Хрущева, Андрей Андреевич, повторюсь, ревниво прислушивался к их переводу.

Так, в одной из бесед, опять же с американцами, о контроле над вооружениями он в ходе своих рассуждений сказал, что «шила в мешке не утаишь». Я лихорадочно стал вспоминать английский аналог слова «шило». Как на грех, он не сразу пришел мне в голову, и я употребил слово «игла». Смысл, согласитесь, был сохранен.

Громыко же, который знал, как по-английски будет «игла», посмотрел на меня и заметил:

— Суходрев, но я же сказал «шило».

Я ответил, что пытаюсь вспомнить это слово на английском. Он насмешливо спросил:

— Что, английский язык «шило» не берет?

Я успокоил его:

— Пока не берет, но сейчас возьмет.

Американцы, сидящие напротив, слушали непонятный для них русский диалог. За те тридцать секунд, пока он длился, моя подкорка сработала, я вспомнил, как по-английски будет «шило» — «awl»! И с облегчением, уже с «awl», перевел пословицу. Громыко этого английского слова явно не знал и вопросительно уставился на американцев, ожидая подтверждения. Те закивали. Есть, дескать, такое слово!

Думаю, что Андрей Андреевич, заботясь о точности перевода, убивал еще одного зайца — пополнял свой английский словарный запас.

Итоги

Завершая рассказ о Громыко, позволю себе высказать свое итоговое мнение об Андрее Андреевиче, с учетом моего многолетнего общения с ним.

Думаю, что в те, советские, годы Громыко был на своем месте. Ведь именно при нем были достигнуты многие важные договоренности, например два соглашения по ограничению стратегических вооружений. А чего стоит договор по ПРО! Он не привел к сокращению хотя бы одной ракеты, но ограничил их дальнейшее наращивание и стал предвестником будущих сокращений в области стратегических и обычных вооружений. Впрочем, полный список заключенных при Андрее Андреевиче солидных международных соглашений, отвечающих жизненным интересам нашей страны, занял бы слишком много места. При Громыко мы могли настаивать на своих позициях, могли добиваться соглашений, выгодных не только для нас, но и для всего мира. Так что, считаю, советская дипломатия в ту эпоху отнюдь не находилась в застое.

В то же время к концу правления Брежнева, и особенно при Горбачеве, стало заметно, что Громыко начал выдыхаться. Ему уже было тяжело держать в узде весь, огромный и разветвленный, аппарат Министерства иностранных дел. И наверное, останься он министром после 1985 года, Андрей Андреевич не смог бы уже полноценно продолжать свою деятельность. Просто физических сил у него уже не было. Да и психологической готовности воспринимать перемены, когда «главный противник» чуть ли не в одночасье превратился в союзника, тоже не было. Громыко вряд ли смог бы превратить наши отношения с американцами из антагонистических в партнерские. Не думаю, что он принял бы сердцем и разумом такой поворот событий.

Сегодня однозначно ясно, что весь мир возрадовался окончанию холодной войны, при этом одновременно констатировав, что проиграл ее именно Советский Союз. В этой связи напрашивается мысль, будто уход Громыко сказался довольно пагубно на состоянии нашей дипломатии. Ведь именно мы лишились своих союзников и собственно самого военно-политического блока, на основе которого зиждилась безопасность СССР. Что Советский Союз распадется, во времена Громыко и представить себе было невозможно.

Видимо, Андрей Андреевич готов был бы выполнять указания и нового генсека, однако я не могу поверить в то, что при Громыко объединение Германии произошло бы столь скоропалительно. Уж наверняка бы он твердо настаивал на том, чтобы Советский Союз при неминуемом объединении Германии получил полновесную компенсацию. И главное — Громыко постарался бы получить официальные письменные заверения, которыми четко, на основании международного права, была бы обеспечена надежная безопасность нашей страны. Трудно говорить более детально, но думаю, что в эпоху Горбачева и Шеварднадзе с нашей стороны проявилось стремление добиться, как говорят англичане, «Too Much Too Soon» — «Слишком много, слишком скоро».

Громыко так никогда не действовал. Это видно хотя бы из того, как он поступал в отношении заложенных в директивы запасных и компромиссных вариантов. Он, впрочем, иногда перегибал палку, не спешил на переговорах вводить запасные варианты, но это свидетельствовало только о его огромном чувстве ответственности за судьбу державы.

Итак, к 1985 году Громыко сделал свое дело и должен был уйти.

Уходил он с министерского поста «по-громыкински» — в одночасье, после принятия решения о его назначении Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Тогда это была чисто номинальная должность, на которую отправляли «заслуженных ветеранов партии и правительства». Правда, он еще некоторое время оставался членом Политбюро, а значит, имел весомый голос в решении государственных проблем. Но Андрей Андреевич уже сам понимал, к чему все идет.

Так вот, получив указ о новом назначении, Громыко поднялся с кресла в мидовском кабинете и уехал в Кремль. Он не созвал коллегии, не провел никаких прощальных встреч со своими многолетними сотрудниками. Просто взял и уехал. Ни в письменном столе, ни в кабинете, ни в комнате отдыха у него не было ничего своего, личного. И это за столько лет работы в высотном здании на Смоленской площади!.. Он был окружен всем казенным, тогда как на Западе, например, принято, чтобы собственный кабинет высший чиновник оживлял личными предметами — фотографиями родных и тому подобным. Ведь большую часть жизни он проводит в своем служебном кабинете.