Я тот, чьи алтари чтут всюду во Вселенной,

Чьи стрелы гибельны, чей взгляд светлей огня;

Я тот, кто и богов страшит в грозе военной!

Борьба со смертными достойна ли меня?

Но дерзость их мою природу исказила,

Завидующих мне карать я принужден.

Всему живущему давал я жизнь и силы,

Теперь невольно смерть приносит Аполлон.

Все алтари мои навек освобожу я

От нечестивцев злых, сразив их тучей стрел.

К моим оракулам, лишь истины взыскуя,

Все смертные придут провидеть свой удел.

Могу я повелеть, чтоб ветры онемели,

А мрамор мертвенный обрел живую речь.

Мной предначертаны царям пути и цели,

Могу я музыку из дерева извлечь.

Дохну — и чаши роз полны огня живого,

Лилейной белизне я блеск живой даю,

Замерзнувшим полям жизнь возвращаю снова,

И мне воскресший мир несет хвалу свою.

Но только скроюсь я, везде иссякнет пища,

Наступят ужас, мрак; покроет землю лед,

Цветущие сады он превратит в кладбища,

И лишь сомкну глаза, весь мир живой умрет.

Любимцы короля, льстецы и острословы,

Вы при дворе нашли гостеприимный кров,

Карающий закон к вам вовсе не суров,

От вас и небеса свои отводят ковы;

Должно быть, с легкостью вы осудить готовы

Потоки этих слез и горечь этих слов,—

Спросите же у скал, у сумрачных лесов,

Простерших надо мной сочувственно покровы,

И вы узнаете — нет горше бед моих!

Рассудка доводы не облегчают их —

Ужель средь стольких зол останусь хладнокровен?

Надежду приступом теснят со всех сторон;

И мне ль надеяться, что буду я прощен?

Увы — прощенья нет тому, кто невиновен!

Я полностью согласен с Вами в этом —

Лишь сумасшедший может быть поэтом.

Но, видя Вас, оговорюсь: о нет!

Не всякий сумасшедший есть поэт.

Недавно, пламенем божественным объятый,

Я в храм вошел, где все дышало тишиной,

И, с грешною своей беседуя душой,

Раскаяньем томим, вздыхал я виновато.

Но, всех богов моля отсрочить час расплаты,

Увидел я Филлис. Пред красотой такой

Я крикнул: «Для меня все боги — в ней одной,

Лишь ей принадлежат алтарь и храм богатый!»

Тут боги впали в гнев и за любовь меня

Задумали лишить навеки света дня;

Но что мне месть богов и пламень их небесный?

О, если, смерть, решишь ко мне ты заглянуть,

Я с радостью пройду страдальческий свой путь,

Чтоб умереть за ту, чьи взоры столь чудесны!

Люблю — и в этом честь моя;

Никто из смертных, знаю я,

Не испытал подобной страсти,

И чем бы ни грозил мне рок —

Смерть не страшна мне, видит бог:

Ведь жизнь моя — лишь в Вашей власти!

Смиреннейшие из людей,

Склонясь во прах у алтарей,

Ища богов благоволенье,

Сжигают только фимиам;

А я, верша служенье Вам,

Решаюсь… на самосожженье!

Монархи — баловни судьбы:

Сеньоры наши — им рабы,

Стихии им подвластны тоже,

Весь мир — их замок родовой;

А я владею — лишь тюрьмой,

И мне она всего дороже…

Как я люблю уединенье!

Как этот край, чей свят покой,

Вдали от суеты мирской

Мне по душе в моем смятенье!

О, боже! Как я видеть рад

Леса, что на заре Вселенной

Надели из листвы наряд

И красотой своей нетленной,

Как и столетия назад,

К себе приковывают взгляд.

Среди листвы зефир-повеса

Играть без устали готов,

И только высота стволов

Изобличает возраст леса.

Сюда со свитой поспешил

Укрыться Пан в былые годы,

Когда Юпитер порешил

На мир с небес обрушить воды,

И, спрятавшись в ветвях густых,

Пан ждал, чтобы потоп утих.

Как воскрешает филомела

Былые сны в душе моей,

Когда она среди ветвей

Свой голос пробует несмело!

Как любо мне величье гор!

Хотя к их безднам и обрывам

Влекло недаром с давних пор

Тех, кто был слишком несчастливым

И кто в отчаянье искал

Со смертью встречи среди скал.

Как по душе мне буйство это

Потоков, падающих с гор

И скачущих во весь опор

В долину, где бушует лето!

Затем, как змеи в гуще трав,

Они ползут, ища прохлады;

Средь зарослей ручьями став,

Они приютом для наяды

Становятся, и возведен

Там для нее хрустальный трон.

Как радуют меня болота

С боярышником по краям!

Растет ольха и верба там,

И вечно длится их дремота.

Приходят нимфы в те места

И, прячась от жары, срывают

Тростник болотный: их уста

Его в свирель преображают;

Страшась какой-нибудь беды,

Глядят лягушки из воды.

Там водоплавающей птице

Вольготно жить, поскольку ей

Дурных охотничьих затей

Не надо никогда страшиться.

Одна из птиц погожим днем

Всё чистит перья, а другая

В любовном трепете своем

Бьет крыльями, в воде играя;

И всем им лоно этих вод

И радость и приют дает.

Ни летом, ни порой холодной

Там не услышишь никогда,

Как за кормой журчит вода,

Как скачет конь близ глади водной.

Там путник алчущий не пьет

Струю холодную с ладони,

Там загнанных косуль не ждет

Смерть после яростной погони,

И рыб не тащит на песок

Стальной предательский крючок.

Люблю смотреть на запустенье

Старинных замков, чьих руин

Не пощадил поток годин

В своем извечном исступленье.

Там правят шабаш колдуны,

Там злые духи обитают

И, дикой резвости полны,

Нас по ночам с пути сбивают;

Найдя в расщелинах приют,

Ужи и совы там живут.

Орлан во мраке смерть пророчит,

Зловещий испуская крик,

И домовой, проснувшись вмиг,

В ответ и пляшет и хохочет.

Скрипя, качается скелет,

Свисая с балки прокопченной;

Повесился во цвете лет

Там некогда один влюбленный

Из-за пастушки злой; она

Была с ним слишком холодна.

В моем причудливом творенье,

Я думаю, заметишь ты

Хотя бы отблеск красоты,

Пленяющей воображенье.

Порой смеясь, порой грустя,

Как вдохновенье повелело,

В согласье с тем, что вижу я,

Слова из сердца рвутся смело,

Свободы не лишив меж тем

Тот дух, что остается нем.

Как я люблю уединенье!

Искусство Аполлона там

Я, предающийся мечтам,

Сумел постичь в одно мгновенье.

Еще из-за тебя люблю

Уединенье, ибо вижу,

К нему, мой друг, любовь твою,

За что его я ненавижу:

Ему легко меня лишить

Возможности тебе служить.