Теперь зададим другой вопрос: чем встреча в Париже и последующий визит Эйзенхауэра в СССР так испугали американских «ястребов»? О чем отец и американский президент потенциально могли договориться? «Ни о чем», — утверждают влиятельные американские и современные российские историки. Эта безысходность, по их мнению, и побудила отца взорвать совещание изнутри. Любопытная, но уязвимая позиция. Подумаем, где их позиции максимально сближались.
И президент Эйзенхауэр, и отец искренне стремились остановить ядерные испытания. О войне оба они судили не понаслышке. Отец, переживший окружение немцами Киева в 1941-м, поражение под Харьковом в 1942-м, прошедший сквозь огонь Сталинграда и Курской битвы в 1943 году, не хотел, не мог допустить повторения еще большей беды. Он считал, что наши страны уже имеют технические возможности навсегда уничтожить человечество. А что будет завтра? Инженерная мысль неисчерпаемо-созидательна, в том числе и в своем разрушительном векторе. Если сегодня не положить конец этому кошмару, цивилизация скорее всего погибнет.
Отец уже пытался сделать первый шаг. Преодолевая сопротивление военных, он дважды объявлял односторонние моратории на ядерные испытания. К сожалению, американцы его призыву не последовали, а свои давили на него изо всех сил. В результате в 1958 году пришлось возобновить испытания, но второй, провозглашенный в 1960 году мораторий продолжал действовать. Теперь появилась возможность напрямую, без посредников, обсудить все с президентом США и, чем черт не шутит, может быть, даже договориться.
Я не берусь столь категорически, как об отце, судить о об Эйзенхауэре, но то, что я о нем знаю, свидетельствует: войны он не хотел и понимал, что с ядерной вой ной шутки плохи. К тому же, в 1960 году заканчивался его второй президентский срок. Америке предстояло избрать нового президента. Договор с СССР о запрещении ядерных испытаний просто идеально подходил для исторически значимого заключительного аккорда президентства Эйзенхауэра.
Встречи в Кэмп-Дэвиде показали, что оба лидера куда легче находят общий язык в приватных беседах, чем за столом переговоров. Вдвоем они позволяли себе посудачить и об обуздании аппетитов военных обеих стран, а однажды отец даже предложил обменяться списками шпионов. Эйзенхауэр от удивления рот раскрыл.
— Чтобы не платить им дважды, — довольный произведенным эффектом, улыбнулся отец.
Эйзенхауэр рассмеялся в ответ. Оба они по опыту знали, как изощренна контрразведка и как ненадежны агентурные донесения. Списками агентов они так и не обменялись.
В Париже, в антрактах официальных переговоров, оба лидера вполне могли бы один на один договориться, что с испытаниями пора кончать, а потом, во время намеченного на июнь 1960 года визита Эйзенхауэра в Советский Союз, подписать формальный договор. На этом документе, судя по тому, что мы теперь знаем, свою подпись охотно поставил бы и глава британского правительства Гарольд Макмиллан.
И американские, и советские «ястребы» наверняка стремились в интересах национальной безопасности, как они ее трактовали сами, не допустить «опасного» развития событий. В таком контексте полеты разведывательных самолетов, потеря одного из них, жестко-бескомпромиссные заявления Госдепа выглядят абсолютно логично и оправданно. В Париже отец с Эйзенхауэром не только не договорились, они вообще не обменялись ни словом.
Последовавшие за инцидентом с У-2 события развивались в согласии с логикой моего «ястребиного» сценария. Отец, уязвленный донельзя отказом американской дипломатии в признании советского суверенитета над собственным воздушным пространством, отплатил Соединенным Штатам отказом вести переговоры с американцами в Париже, демонстративно отозвал приглашение президенту США посетить СССР и, в пику Эйзенхауэру, не поинтересовавшись мнением хозяев, пригласил глав государств мира собраться на американской территории, в ООН, обсудить декларацию о предоставлении независимости колониальным странам и народам. Никто не посмел ни отказаться, ни уклониться. В октябре 1960 года в Нью-Йорк приехали все: руководители социалистических стран, и третьего мира, и европейцы, главы стран НАТО и сам Эйзенхауэр. «Дух Кэмп-Дэвида» к тому времени улетучился окончательно. Ни отец, ни Эйзенхауэр не то что не разговаривали, видеть друг друга не могли. Чиновникам из Госдепартамента стоило немалых трудов выстроить маршруты их передвижения по зданию ООН так, чтобы они не столкнулись, даже в коридоре. У меня нет никаких документальных подтверждений моим предположениям, как нет их и у авторов иных версий, но логика на моей стороне.
1960 год стоил отцу и нервов, и здоровья. Беда не приходит одна, в середине 1960 года «похолодало» не только на Западе, но и на Востоке, к «американским» проблемам добавились быстро нараставшие трения с «братским» Китаем. Мао Цзэдун больше не колебался: курс на десталинизацию грозил ему демаоизацией. Собственные оппоненты-либералы Пын Дехуэй, Лю Шаоци и Дэн Сяопин и другие подозрительно зашевелились. Если их не придушить сегодня, завтра они свергнут тебя самого. Но сначала следовало покончить с «нерушимой дружбой с Великим Северным Соседом».
В 1959 году, во время визита отца в Пекин на празднование 10-летия КНР, Мао принял его не просто холодно, а оскорбительно пренебрежительно. В 1960 году он решил окончательно оформить разрыв. Отец же еще надеялся, что удастся сгладить разногласия, объясниться, полагая, что мы всё еще единомышленники, союзники и соратники. Нарыв вскрылся в июне 1960 года в Бухаресте, куда на съезд Румынской рабочей партии съехались высокопоставленные представители всех «братских» партий. Делегацию советских коммунистов возглавил отец. Он, воспользовавшись съездом, задумал снять разногласия с китайцами, восстановить пролетарскую солидарность. Не получилось, все уперлось в Сталина, точнее в Мао Цзэдуна. Когда речь зашла о преступлениях Сталина, политических и уголовных, китайцы попытались их объяснить политической целесообразностью, другими словами, оправдать. В ответ Хрущев отрезал: «Черного кобеля не отмоешь добела!» Кто этот «черный кобель» отец не уточнил, но после его слов обсуждать что-либо китайцы отказались. Отец переживал разрыв с Китаем болезненно, очень лично, еще недавно он искренне почитал Мао за друга и союзника. Советский Союз помогал китайцам, чем мог, предоставил огромный, миллиардный кредит, передал тысячи технологических разработок, помог в строительстве около трех тысяч новых заводов, оснастил китайскую армию современным вооружением, решил поделиться с ними ядерными и ракетными секретами. И после всего этого Китай из союзника превращался в соперника, а возможно, и того хуже — во врага.
Бюджет без налогов
Пленум ЦК 4 мая 1960 года и открывшаяся вслед за ним 7 мая сессия Верховного Совета знаменательны не только переменами во власти. Отец объявил на них о грядущей отмене взимаемых с советских граждан налогов. Свое предложение он обосновал быстрым, десятипроцентным ростом народного хозяйства. В бюджете 1960 года доходы от налогов составляли всего 9,1 процента. Так неужто ради каких-то девяти процентов нам следует обременять население ежемесячными поборами и к тому же содержать целое налоговое ведомство? Отменим их, и люди получат ощутимую реальную прибавку к заработку, а эти 9 процентов за год или даже чуть меньше года покроет прирост реальной экономики.
Мне запомнилось, как у отца загорались глаза, когда он начинал рассуждать об отмене налогов, я тоже подсчитывал, сколько прибавится к моему инженерному окладу.
Родители считали, что я, взрослый женатый человек, должен жить на свою зарплату. Денег они нам не давали, а вообще помогали, и даже очень. Мы, взрослые дети со своими семьями, жили вместе с ними в государственной резиденции, вместе питались, естественно, за их счет, вместе ездили отдыхать. Но денег нам все равно не хватало.
В бюджете доходы с расходами тоже увязывались с трудом. Налоги планировалось отменять постепенно, по мере роста экономики, шаг за шагом, вплоть до 1965 года.