Ныне же все переменилось: приемы верительных грамот у иностранных послов, формальные, ни к чему не обязывающие речи, рукопожатия, шампанское, легкая беседа. Еще приятнее вручение орденов и иных наград: счастливые улыбки, объятия, обмен поцелуями, групповое фото на память и снова шампанское. Но даже все это не шло ни в какое сравнение с государственными визитами: красная ковровая дорожка на аэродроме, вышколенный почетный караул, встречи, приемы, беседы. Собеседники-иностранцы знали, что новая должность Брежнева чисто представительская, и серьезных, тем более неприятных вопросов не поднимали, держались в рамках протокола.

Такая жизнь без особых хлопот и обязанностей в мишуре показного почета более чем соответствовала характеру Брежнева, человека легкого, компанейского, любителя застолий, дорогого коньяка (в меру) и хорошеньких женщин. Отец его в шутку называл «человек-праздник». Брежнев не обижался, и собственно, на что тут обижаться. С цековским кабинетом Леонид Ильич расстался без сожаления.

В Президиум ЦК вместо выбывших Кириченко, Беляева и Ворошилова, правда последнего формально уберут только в июле, доизбрали трех новых членов: первого заместителя отца в Совете Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина, Николая Викторовича Подгорного из Киева и Дмитрия Степановича Полянского, Председателя Правительства России.

Кадровые решения приняли на заседании Президиума ЦК в последний момент, накануне открытия Пленума. Их единогласно поддержали все, в том числе и сами увольняемые.

— Предложенная расстановка будет содействовать улучшению работы, — первым из уходящих высказался Игнатов.

Аристов и Кириченко повторили эту формулировку слово в слово.

— Я считаю предложения правильными, что же касается меня, то я согласна работать на любом участке, — Фурцева была чуть многословней.

— Согласен со всеми предложениями, — это слова Беляева.

— Предложения Никиты Сергеевича носят глубоко продуманный характер, — Поспелов не обошелся без реверанса.

Один только Ворошилов промолчал.

Итак, в результате майских перестановок во власти отцу удалось мирно разрешить назревавший было кризис. Разрешить, естественно, на время, пока не появятся новые «претенденты», с новыми властными амбициями, и не сформируют вокруг себя новые группировки, чем «победители» немедленно и занялись. Алексея Илларионовича и Николая Григорьевича сменили Фрол Романович и Анастас Иванович, два первых заместителя отца, Козлов — в ЦК КПСС, Микоян — в Совете Министров. И все началось сначала, вернее продолжилось, ибо борьба за власть не заканчивается никогда.

Отцу Козлов нравился все больше. На фоне коллег он выделялся умением быстро ухватить суть дела, да и опыт работы, партийной и хозяйственной, у него накопился немалый. Для хлопотной должности «второго», как его ни называй, лица в партии, а следовательно, и в государстве — это немало.

Политические взгляды Козлова не отличались радикальностью, но в тот момент он полностью, даже в мелочах, шаг в шаг следовал линии отца. Да и о каких разногласиях в момент избрания могла идти речь?

С приходом Козлова период «вольницы» в Секретариате закончился, 2 июня 1960 года Президиум ЦК «Возложил на товарища Козлова Ф. Р. председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС, а так же рассмотрение материалов и подготовку вопросов к заседаниям».

Перемещение Козлова в ЦК, пусть и с повышением, поначалу устраивало Микояна, теперь он оставался единственным «настоящим» первым заместителем отца в правительстве. Правда, первым заместителем Председателя Совета Министров назначили еще и Косыгина, но Анастас Иванович не считал его ровней. Микоян предпочел бы, чтобы в ЦК оставался Кириченко, но и с Козловым он рассчитывал управиться. Не управился. Козлов Микояну оказался не по зубам.

«Вначале, когда мы работали в Совете Министров, Козлов старался заручиться моей поддержкой, дружить со мной, — пишет Микоян. — Вскоре… роль Козлова стала возрастать… Зная его, я представлял, насколько он опасен. Он мог попытаться действовать сталинскими приемами… и принес бы много бед в любом случае… Это Козлов помешал опубликованию материалов, доказывающих неправильность открытых процессов 1936–1938 годов, воспрепятствовал реабилитации Бухарина и других… Когда Игнатов перестал представлять опасность для Козлова, он стал бороться против меня. Я оставался последним, кто еще мог влиять на Хрущева».

Что думал Козлов о Микояне, мы не знаем: человек скрытный, он не оставил ни письменных, ни устных свидетельств.

В промежутке между современностью и историей, когда реальные события видятся уже не столь отчетливо, настоящих свидетелей почти не осталось, но еще многим кажется, что они тоже свидетели, появляется на свет немало исторических небылиц. Порой это выдумки, преследующие цель очернить или приукрасить политическую личность; иногда это просто выдумки ради выдумки, когда занимательные, когда не очень. В одной из книг очень плодовитого историка Николая Зеньковича я прочитал политически-охотничью байку, воспроизведенную со слов Шелепина, якобы (так пишет Зенькович) считавшего Козлова неумным, очень ограниченным человеком.

«Помню случай на охоте в Беловежской пуще, — передает Зенькович рассказ Шелепина. — Поставили нас по местам, и оказалось, что Козлов стоит на номере рядом с Хрущевым. Кабана, конечно, на них погнали. Выстрел — кабан лежит. Тут Фрол расхвастался: “Хорошего кабана я завалил”. “Нет, это я”, — возразил Хрущев. — “Нет, я”. Стали спорить, а Хрущев был самолюбив, упрям. Достает свои пули: “Вот мои пули, — вот его, режьте кабана!” Ну и оказалось, что пуля Хрущева. Тот приказал ее вымыть и с тех пор всегда носил с собой. На заседаниях вынет ее, играет ею, постукивает по столу. Фрол мертвел при виде пули. С тех пор и заболел. Вскоре после этого случая у Козлова произошел инсульт, после которого возвратиться к работе уже не смог. От бывшего здоровяка осталась тень. Хрущев, по-видимому, из гуманных соображений сохранил за Фролом Романовичем место члена Президиума ЦК КПСС».

У Шелепина, казалось бы, не было никакого резона не любить Хрущева, тот его постоянно продвигал. Но реальная жизнь не всегда подчиняется законам логики. Шелепин возненавидел отца за то, что на закате жизни был вынужден постоянно оправдывать свое предательство, активное участие в 1964 году в заговоре против Хрущева. Нередко пытаются найти самооправдание через очернение жертвы. Вот и выдумывал он всякие гаденькие «свидетельства». Зенькович, партийный работник из Белоруссии времен Брежнева, отца не знал, лично к нему никаких чувств не питал и не питает, но ему полагалось не любить Хрущева по должности, осуждать его «волюнтаризм и субъективизм».

Я бы не останавливался на этом незначительном эпизоде, если бы высосанная из пальца история с пулей и кабаном не напомнила мне реальное происшествие, имевшее место в Завидово.

В Беловежье отец действительно охотился, но только находясь в отпуске, и компанию ему составляли не москвичи, а местные руководители, из них мне запомнился только Мазуров. Иногда наезжали соседи-поляки Гомулка с Циранкевичем, реже — украинец Подгорный. Еще одно замечание. Я с отцом охотился регулярно, но ни Шелепина, ни Семичастного отец на охоту не приглашал.

Итак, Завидово, начало января 1960 года. Егеря, как обычно расставляют стрелков в цепь, загонщики рассыпаются с противоположной стороны лесной делянки, чтобы гнать на них зверя. Кириченко, тогда уже фактически отставлен от власти, но не от охоты. Егерь по привычке указал ему место слева от отца, дальше расположились Брежнев, Малиновский, Гречко, Чуйков, Козлов, Москаленко, Полянский. Все они — давнишние охотничьи компаньоны Никиты Сергеевича. Мне отвели позицию справа от отца. Убедившись, что на линии огня никого нет, старший егерь дал команду к началу загона. Портативные радиопереговорные устройства появились позже, охотничьего рога у него не имелось, и он мастерски дудел в ствол своего ружья. Вдали раздались крики, звуки горнов и трещоток.