Расставались мы друзьями, договорились поддерживать связь. Мистера Глантца интересовали эндемики Крыма, Кавказа, Прибалтики, пусть порой и невзрачные, но уникальные.

По возвращении в Москву я отправил в Бруклин первую коробочку с крымскими бабочками. Доверить ее столь ценное, а главное, хрупкое содержимое почте я не решился. На таможнях, нашей и американской, все изломают, сухие бабочки превратятся в труху. Выручил меня Громыко, он не только взялся переслать все диппочтой, но и поручил кому-то в Нью-Йорке передать моих бабочек мистеру Глантцу из рук в руки.

Тут возникли затруднения. После отъезда отца Бруклин вновь закрыли для советских людей. Консульству пришлось запрашивать у Государственного департамента специальное разрешение. Разрешение дали на один раз. О посылке «из Кремля» мистеру Глантцу сообщили газеты. Благодаря нашим контактам он становился знаменитым. В ответ я получил по почте еще один ящичек с тропическими бабочками. На углу каждого конвертика стояла цена — не выше полудоллара. По тем временам, когда машина стоила около тысячи, приличные деньги.

Так же, через Громыко, я отправил Глантцу еще несколько посылок. Каждый раз, чтобы доставить их на место в Бруклин, требовалось разовое разрешение Госдепа. Американцам это надоело, и они открыли этот район Бруклина для посещений, но тут же закрыли какой-то другой. Дело было не в секретах, а в дипломатической взаимности. В Москве американцев не пускали, скажем, на шоссе Энтузиастов с секретными институтами и заводами по обеим сторонам, а от нас закрывали Бруклин и Бронкс, иногда тоже секретный район, а порой просто из принципа.

К моему сожалению, через пару лет наш обмен сошел на нет. «Посылки из Кремля» американскую прессу занимали все меньше, а вместе с ней терял ко мне интерес и мистер Глантц. Наша связь прекратилась.

И вдруг, в самом конце 1990-х годов, я получил письмо от сына мистера Глантца. Его отец уже умер, «бабочковый бизнес» они продали, но нашу встречу в сентябре 1959 года вспоминали еще долго не только они, но и вся их улица. На этом наша связь вновь прервалась, теперь видимо навсегда.

Но продолжу рассказ о моих американских недоразумениях в ту поездку. Не растраченные на бабочек доллары я решил употребить на подарок жене. Однако вырваться в магазин из бесполезной для меня протокольной суеты официального визита долго не удавалось. Такая возможность представилась только в Сан-Франциско. Неожиданно выдался свободный вечер, отец еще засветло уехал на встречу с местными профсоюзниками и задержался. Стороны никак не могли доспорить, кто же лучше заботится о трудящихся, страсти накалились так, что забыли о времени. Пришлось даже отменить посещение, кажется, концерта.

Я коротал время в гостинице, читал, слонялся в холле. Там меня заприметил один из обеспечивавших визит полицейских и предложил показать город. Гуляли мы часа два, сначала в напряженном молчании, потом разговорились. Я краем глаза поглядывал на витрины магазинов, но не подавал вида, что хотел бы зайти в зазывающе открытые двери. На одной из витрин я углядел симпатичную, стоившую всего пятерку, женскую сумочку, кажется из крокодиловой кожи, и еще складной зонтик за полтора доллара. Как раз то, что надо. Я уже почти не слушал моего полицейского, раздумывая, как бы улизнуть от него в магазин. Тем временем полицейский постепенно освоился, потерял всю свою официальность и, когда мы шли мимо порта, даже стал меня зазывать в ближайший бар: его-де там все знают, выпивка бесплатная, а какие там девочки… Я на «провокацию» не поддался и как можно небрежнее сказал, что хотел бы приобрести сувениры для жены. Полицейский пришел в восторг и, выяснив, что мне хочется купить, потащил меня не в тот магазинчик, что я приметил, а в огромное, сияющее здание. Я не сопротивлялся, исходя из моего московского опыта, полагал, что на зонтики и сумочки цена везде одинакова.

У заваленного всякой всячиной прилавка, он подробно объяснил продавщицам кто я и что мне требуется. Через минуту я уже выбрал из дюжины сумочек — лучшую, и из горки зонтиков — самый лучший. Выбрал, о цене не спрашивая, я ее и так знал, а ценников на этом прилавке не оказалось.

— Вот эти, — небрежно произнес я.

Цены меня ужаснули. Они в разы превышала те, что я видел в витрине «того» магазинчика, и хотя не выходили за пределы моих финансовых резервов, но на будущее оставляла возможность разве что посетить туалет. Кстати, в Америке они оказались бесплатными.

Отказаться от покупки мне представлялось недостойным советского человека, и я, как мне казалось, невозмутимо расплатился.

На следующее утро, развернув газету, я на пятой или шестой странице обнаружил свою фотографию у прилавка магазина. Кто меня щелкнул, не знаю. Скорее всего «мой» полицейский. Подпись под фотографией ехидно сообщала, как сын Хрущева выбирал покупки в магазине французской роскоши и, узнав цену, переменился в лице. А я-то считал, что вида не подал. Подал, да еще как! В делегации никто моего «позора», казалось, не заметил, я же решил больше в американские магазины не ходить. Благо и денег у меня не осталось.

По возвращении в Вашингтон президент Эйзенхауэр с отцом отправились на переговоры в Кэмп-Дэвид, в загородную резиденцию. У остальных образовалось «окно». Члены делегации разбежались за покупками. Я же попытался реализовать свою мечту половить бабочек и за содействием обратился к сопровождавшему нас президентскому охраннику. Он ничуть не удивился, за свою службу они повидали всякое, но его и особенно меня смущали дежурившие вокруг Блэйр-Хауза журналисты. Охранник пообещал все уладить и куда-то исчез. Вернувшись через час, он сообщил, что можно ехать.

К тому времени я уже приготовил привезенные из Москвы сачки, морилки, конвертики для бабочек и все упаковал в сумку так, чтобы никто не догадался о содержимом. У дверей Блэйр-Хауза, как всегда, толпились репортеры. Как только мы появились на пороге, защелкали затворы фотоаппаратов. Охранник распахнул дверцу машины. Мы тронулись, за нами увязалась машина прессы. В отсутствие первых лиц они охотились за всеми подряд. Я расстроился.

— Все в порядке, — улыбнулся охранник.

Пока я недоумевал, что же в порядке, машина развернулась и въехала в ворота территории Белого дома. Блэйр-Хауз расположен напротив Белого дома, на противоположной стороне улицы. Журналисты остались за оградой. Я забеспокоился, не задумали ли они представить меня бегающим с сачком по лужайке перед Белым домом на потеху публике и репортерам. От американцев всего можно ожидать! Додумать я не успел, машина остановилась у парадного входа, и охранник пригласил меня пройти внутрь. В уже знакомой мне по официальному обеду обширной прихожей, мы направились в дальний угол. Там оказалась неприметная, без наличников, окрашенная в цвет стен, дверка. Охранник открыл ее и пропустил меня вперед. Я ступил на ведущую вниз бетонную лестницу. Спустившись, мы оказались в узком туннеле. Низкий потолок рукой можно достать, вдоль серых крашеных стен проложены какие-то кабели, на потолке уходящая вдаль череда забранных металлическими решетками, матовых плафонов освещения.

Шли мы по коридору довольно долго, или мне показалось, что долго, и уткнулись в дверь, такую же, как та, через которую мы вошли в туннель. Охранник поколдовал с замком, открыл дверь и вышел, я последовал за ним, а он аккуратно запер дверь. Мы оказались в еще одном подземелье, но значительно более просторном, со стенами, отделанными какой-то плиткой. Мимо нас сновали люди. Множество людей. Одни поднимались по лестнице и исчезали наверху в солнечном свете, другие спускались к нам. Сооружение очень походило на подземный переход под улицей, такие недавно начали строить в Москве, или на вход в метро. Так оно и оказалось: подземный переход. Мы смешались с толпой, поднялись по лестнице на поверхность и оказались на перекрестке каких-то улиц, как мне представлялось, далеко от Белого дома.

У тротуара стояли две машины, не черные представительские, а желтые, похожие на такси. Рядом с ними прохаживались рослые, крепко сбитые, стриженные под бобрик водители. Один из них приветственно помахал нам рукой, мой спутник ответил ему тем же.