Запах жареной рыбы распространялся по кухне и сводил меня с ума. Я сняла рыбу со сковородки и переложила на бумажное полотенце, чтобы дать стечь жиру. Рот наполнился слюной: тут было достаточно рыбы для настоящего пиршества. Может, мне удастся съесть две штучки? И немного картофеля к ним?

Я не знаю, что именно в этот момент я сделала не так. Помню только, что Приклопил вдруг вскочил, вырвал у меня из рук тарелку, которую я собиралась поставить на стол, и заорал: «Ты сегодня не получишь вообще ничего!»

И тут я не выдержала. Я была такой голодной, что за ломтик рыбы могла убить. Схватив с тарелки кусочек, я начала поспешно запихивать его в рот. Но Похититель опередил меня, выбив рыбу из моей руки. Я попробовала ухватить другой кусок, тогда он поймал меня за запястье и сжимал его до тех пор, пока пища не выпала из моих рук. Я бросилась на пол, чтобы подобрать остатки, упавшие во время нашей потасовки. Кое-что мне удалось затолкать в рот. Тут же его рука схватила меня за горло: он поднял меня с пола, подтащил к умывальнику и опустил в него мою голову. Другой рукой он разжал мне зубы и душил меня до тех пор, пока меня не вырвало запретными крохами. «Это станет тебе уроком!» После чего взял тарелку и унес ее в прихожую. Дрожа, я стояла посреди кухни, униженная и беспомощная.

Используя такие методы, Похититель держал меня в плену слабости пополам с зависимостью и благодарностью. Не бьют по руке, тебя кормящей. У меня была только одна рука, способная спасти меня от голодной смерти — рука мужчины, систематически доводящего меня до нее. Маленькие порции еды иногда казались мне сказочными дарами. Я до сих пор так живо представляю себе колбасный салат, который время от времени готовила его мать, что он до сих пор является для меня деликатесом. Когда после двух или трех дней в застенке я снова могла подняться наверх, Похититель изредка давал мне маленькую плошечку салата. Чаще всего в маринаде плавали только лук и пара ломтиков помидора — колбасу и сваренные вкрутую яйца он выуживал заранее. Но для меня и эти остатки являлись настоящим пиршеством. А если он, кроме того, делился со мной пищей со своей тарелки, а паче того, куском пирога, я была просто без ума от счастья. Как легко привязать к себе человека, которого заставляешь голодать.

* * *

1 марта 2004 года в Бельгии начался судебный процесс над серийным убийцей Марком Дютру. С детских лет я сохранила яркое воспоминание об этом деле. Мне было восемь лет, когда в августе 1996 года полиция ворвалась в его дом и освободила двух девочек — двенадцатилетнюю Сабину Дарденн и четырнадцатилетнюю Летисию Делез. Еще четырех девочек нашли мертвыми.

Месяцами я следила за ходом процесса по радио и телевидению. Узнав о мучениях Сабины Дарденн, я страдала вместе с ней, стоящей в зале суда напротив преступника. Ее, как и меня, по пути в школу затащили в автофургон и увезли в неизвестном направлении. Но подвальный застенок, в котором она была заперта, был еще меньше, чем мой, и ее история во время заточения отличалась от моей. Ей пришлось в действительности пережить тот кошмар, которым Похититель меня только пугал. Несмотря на существенные различия, преступление, раскрытое за два года до моего собственного похищения, запросто могло послужить сценарием для сумасшедшего плана Вольфганга Приклопила. Доказательств этому, разумеется, нет.

Процесс взволновал меня, несмотря на то, что я не нашла себя в Сабине Дарденн. Она была освобождена из плена через восемьдесят дней заточения и все еще пребывала в гневе, сохраняя уверенность, что правда на ее стороне. Она называла преступника «монстром» и «гадом» и требовала извинений, не полученных ею в зале суда. Заключение Сабины Дарденн было достаточно коротким для того, чтобы не успеть потерять себя. Я, в отличие от нее, к этому моменту уже 2200 дней и ночей находилась в заточении, мое восприятие действительности давно исказилось. Разумом я ясно осознавала, что пала жертвой преступления. Но из-за длительного контакта с Похитителем, необходимым мне для выживания, эмоционально я давно срослась с его психопатическими фантазиями. Они стали моей реальностью.

Из этого процесса я усвоила две вещи: во-первых, что жертвы насильственных преступлений не всегда вызывают доверие. Все бельгийское общество было убеждено в том, что за Марком Дютру стоит большая сеть — сеть, достигающая высших кругов. По радио я слышала, каким нападкам подвергалась Сабина Дарденн, не пожелавшая подкинуть дров в огонь этих теорий, а, напротив, твердо настаивавшая на том, что кроме самого Дютру никого больше не видела. А во-вторых, что сочувствие и эмпатия ^[42]по-отношению к жертвам не бесконечны и могут быстро перерасти в агрессию и неприятие.

Примерно в это же время я в первый раз услышала по радио свое имя. По радио культуры шла передача о документальных книгах, как я внезапно вздрогнула: «Наташа Кампуш». Уже шесть лет я не слышала, чтобы это имя произносилось вслух. Единственный, кто мог ко мне так обратиться, сам поставил вето на мое собственное имя. Ведущий упомянул его в связи с новой книгой Курта Тотцера и Гюнтера Каллингера. Название гласило: «Бесследно пропавшие — самые сенсационные случаи Интерпола». Авторы рассказывали о своих изысканиях — и обо мне. Мистический случай, в котором не было ни одного горячего следа, а также трупа. Я сидела перед радио, и мне хотелось кричать: «Здесь я! Я жива!» Но никто не мог меня услышать.

* * *

После этой передачи моя ситуация показалась мне такой безвыходной, как никогда ранее. Я сидела на кровати, и вдруг все предстало передо мной в ясном свете. Я не могу так провести всю свою жизнь — это я понимала. Я понимала также и то, что Похититель никогда в жизни меня не освободит, а побег абсолютно исключен. Выход был только один.

Попытка самоубийства, предпринятая мной в тот день, была не первой моей попыткой уйти из жизни. Просто исчезнуть, раствориться в таинственном Ничто, где нет больше ни боли, ни чувств — таким представлялся мне тогда акт самоутверждения. Ведь у меня не было иных полномочий распоряжаться своей жизнью, своим телом, своими поступками. Возможность самостоятельно лишить себя жизни была моим последним козырем.

Когда мне было 14 лет, я несколько раз безуспешно пыталась удавиться с помощью деталей одежды. В 15 — перерезать вены. Я вонзила в кожу большую швейную иглу и ввинчивала ее все глубже, пока хватило сил. Рука горела почти невыносимо, тем самым усмиряя терзавшую мою душу внутреннюю боль. Временами, когда физическое страдание на короткие моменты заглушает душевные мучения, наступает облегчение.

В этот раз я хотела испробовать другой способ. Это случилось в один из вечеров, когда Похититель запер меня в подвале раньше, чем обычно, и я знала, что до следующего дня он не появится. Приведя в порядок комнату, я аккуратно сложила пару имеющихся у меня футболок и бросила прощальный взгляд на фланелевое платье, в котором была похищена, висящее теперь на крючке под моей кроватью. В мыслях я попрощалась с матерью. «Прости, что я ухожу. И что я снова ухожу, не сказав ни слова», — шептала я. Ну что же может случиться? После этого медленно подошла к плите и включила ее. Когда конфорка накалилась, я положила на нее бумагу и пустые рулоны от туалетной бумаги. Потребовалось время, пока бумага начала куриться — но это сработало. Я поднялась по лестнице и улеглась в кровать. Застенок наполнится дымом, и я тихо уйду, самостоятельно уйду из жизни, которая давно перестала быть моей.

Не знаю, как долго я лежала на постели в ожидании смерти. Мне показалось — целую вечность, на которую я уже настроилась. Похоже, дело двигалось достаточно быстро. Вскоре едкий чад достиг моих легких, и я сделала глубокий вдох. Но тут моя, казалось навсегда утерянная жажда жизни, громко заявила о себе. Каждая клеточка моего тела объявляла протест. Я начала кашлять, зажала рот подушкой и ринулась вниз по лестнице. Отвернула кран, сунула полотенце под струю воды и кинула его поверх тлеющей бумаги на плиту. Вода зашипела, едкий дым стал гуще. Кашляя, со слезящимися глазами, я размахивала в воздухе полотенцем, чтобы разогнать дым, лихорадочно размышляя, каким образом скрыть от Похитителя попытку покончить с собой. Самоубийство, ультимативное неповиновение, худшее из вообразимых преступлений.