Магнус. Рад видеть вас в моем маленьком дворце, мистер Боэнерджес. Садитесь, пожалуйста.
Боэнерджес. А я и так сижу.
Магнус. Да, верно, мистер Боэнерджес. Я как-то не заметил. Прошу извинить меня – сила привычки, знаете ли. (Знаком указывает Семпронию, что желает сесть рядом с Боэнерджесом, справа.)
Семпроний ставит кресло на указанное место.
Вы позволите мне сесть?
Боэнерджес. Садитесь, милейший, садитесь. Вы у себя дома; а церемонии мне ни к чему.
Магнус (с чувством). Благодарю вас.
Король садится. Памфилий садится. Семпроний проходит к своему месту за столом и тоже садится.
Мне весьма приятно наконец познакомиться с вами, мистер Боэнерджес. Я с интересом слежу за вашей карьерой уже двадцать пять лет – с тех пор, как вы первый раз выставляли свою кандидатуру в Нортгемптоне.
Боэнерджес (самодовольно и доверчиво). Еще бы, король Магнус! Я-таки вас ошарашил разочек-другой, а?
Магнус (улыбаясь). Ваш голос заставлял сотрясаться основания трона гораздо чаще.
Боэнерджес (кивком головы указывая на секретарей). А что, эти двое так и будут тут сидеть? И все слушать, о чем бы ни говорилось?
Магнус. Это мои личные секретари. Вас смущает их присутствие?
Боэнерджес. Меня-то ничего не смущает. По мне, так наш разговор может происходить хоть посреди Трафальгарской площади или даже передаваться по радио.
Магнус. Это было бы прекрасное развлечение для моих подданных, мистер Боэнерджес. Жаль, что мы не подумали об этом раньше.
Боэнерджес (значительно и с некоторой угрозой). Да, но отдаете ли вы себе отчет в том, что я собираюсь говорить вам такие вещи, какие еще никогда не говорились королям?
Магнус. Заранее благодарен вам, мистер Боэнерджес. Все то, что обычно говорится королям, я, пожалуй, уже слышал. Так что мне будет очень приятно услышать кое-что новенькое.
Боэнерджес. Должен вас предупредить, что ничего приятного вы не услышите. Я человек простой, Магнус, без всяких там красот.
Магнус. Нет, почему же… уверяю вас…
Боэнерджес (с возмущением). Я вовсе не о своей наружности говорю!
Магнус (веско). И я тоже. Не обманывайте себя, мистер Боэнерджес. Вы отнюдь не простой человек. Для меня лично вы всегда оставались загадкой.
Боэнерджес (он удивлен и чрезвычайно польщен; настолько, что не может сдержать самодовольной улыбки). Что ж, пожалуй, во мне и в самом деле есть кой-что загадочное. Пожалуй, что так.
Магнус (смиренно). Как бы мне хотелось разгадать вас, мистер Боэнерджес. Но я не обладаю вашей проницательностью. Так что попрошу уж вас говорить со мной прямо.
Боэнерджес (окончательно убежденный в своем превосходстве). Это насчет правительственного кризиса? Ну что ж, я затем сюда и пришел, чтобы говорить прямо. И первое, что я вам прямо скажу, – это что страной должны управлять не вы, а ваши министры.
Магнус. Я им только буду признателен, если они избавят меня от этой весьма хлопотливой и неблагодарной обязанности.
Боэнерджес. А это вовсе и не ваша обязанность. Это обязанность ваших министров. Вы всего лишь конституционный монарх. Знаете, как это называют в Бельгии?
Магнус. Если не ошибаюсь – каучуковый штемпель. Так?
Боэнерджес. Именно так, король Магнус. Каучуковый штемпель – вот что вы такое, и не забывайте об этом.
Магнус. Да… Вот чем нам обоим частенько приходится быть, и вам и мне.
Боэнерджес (оскорбленный). То есть как это – и вам и мне?
Магнус. Нам подают бумагу. Мы ставим свою подпись. Еще вам хорошо: вы подписываете, не читая. А я вот должен все читать. И бывает, что я не согласен, но все равно приходится подписывать: тут уж ничего не поделаешь. Взять хотя бы смертные приговоры. Мало того, что подписываешь смертные приговоры тем, кого, по-твоему, казнить не следует, но еще и не можешь приговорить к смерти многих, кого, по-твоему, давно пора казнить.
Боэнерджес (язвительно). А небось, охотно командовали бы сами: «Отрубить ему голову!»
Магнус. Есть много людей, которые даже и не заметили бы, что лишились головы, – настолько невелико ее содержимое. Но все же казнить человека – дело нешуточное, так, по крайней мере, самоуверенно воображают те, кому предстоит казнь. Мне лично кажется, что если бы встал вопрос о моей казни…
Боэнерджес (зловеще). А что ж, может, когда-нибудь и встанет. Я слышал такие разговоры.
Магнус. Вполне допускаю. Я не забыл о голове короля Карла Первого. Но надеюсь, что в этом случае вопрос будут решать живые люди, а не каучуковые штемпели.
Боэнерджес. Его будет решать ваш министр внутренних дел, член законного демократического правительства.
Магнус. Такой же каучуковый штемпель!
Боэнерджес. Сейчас, может быть. Но когда министром внутренних дел стану я – дудки! Никому не удастся превратить в каучуковый штемпель Билла Боэнерджеса, ручаюсь вам.
Магнус. Ну, разумеется, разумеется. А ведь забавно, до чего люди склонны идеализировать своих властителей. Когда-то, в старые времена, король почитался богом – бедняга! Его и называли богом, и поклонялись ему, как существу всеведущему и непогрешимому. Ужасно…
Боэнерджес. Не ужасно, а глупо, просто глупо.
Магнус. Но, пожалуй, не глупей, чем наша отговорка, будто бы он всего лишь каучуковый штемпель, а? Божественный император Древнего Рима не обладал ни безграничной мудростью, ни безграничными знаниями, ни безграничной властью; но кое-что он смыслил, знал и мог, пожалуй, даже не меньше, чем его министры. Это был живой человек, а не неодушевленный предмет. Кто смел приблизиться к королю или министру, взять его со стола и приложить к бумаге, как берут и прикладывают предмет из дерева, металла и резины? А вот несменяемые чиновники вашего министерства будут норовить именно так обращаться с вами. И девятнадцать раз из двадцати вы это стерпите, потому что вы не можете все знать; а если бы вы даже и знали все, то, во всяком случае, не могли бы сами все делать и всюду поспевать. Но что случится на двадцатый раз?
Боэнерджес. На двадцатый раз они увидят, что имеют дело с Биллом Боэнерджесом.
Магнус. Вот именно. Теория каучукового штемпеля не оправдается, мистер Боэнерджес. Старая теория о божественной природе королевской власти оправдывалась, потому что в любом из нас есть божественная искра; и даже самый глупый, самый незадачливый король или министр – бог не бог, а какое-то подобие бога, потуга на божественность, пусть даже очень отдаленное подобие и очень слабенькая потуга. А вот теория каучукового штемпеля всегда в критический момент оказывается несостоятельной, потому что король или министр – это не штемпель, а живая душа.
Боэнерджес. Ах, вот как? Короли, оказывается, еще верят в существование души!
Магнус. Я пользуюсь этим термином для удобства – он краток и привычен. Но если вы не хотите, чтобы вас называли живой душой, можно назвать и иначе: скажем, одушевленной материей – в отличие от неодушевленной.
Боэнерджес (не слишком довольный этим предложением). Да нет уж, если вам непременно нужно меня как-нибудь называть, называйте лучше живой душой. А то это выходит, как будто во мне самое главное – мясо. Положим, мяса во мне многовато, это я и сам знаю: доктор говорит, что не мешало бы сбросить фунтов пятнадцать – двадцать; но все ж таки есть и еще кое-что. Называйте это душой, если угодно, только не в каком-нибудь там сверхъестественном смысле, понимаете?
Магнус. Превосходно. Так вот, видите, мистер Боэнерджес, хотя наша беседа длится всего каких-нибудь десять минут, вы уже втянули меня в спор на отвлеченные темы. Разве это не доказывает, что мы с вами не просто пара каучуковых штемпелей? Вы ориентируетесь на мои умственные способности, как бы скромны они ни были.