Гуругли. Таджикский народный эпос
О падишахе Райхан-арабе, рождении Гуругли и основании города Чамбул
Расскажем, как царствовал хитрый Райхан,
Владыка богатством прославленных стран,
Как он воздавал чародеям почет,
Чтоб славой чудес возвеличить свой сан;
Как другом его был колдун звездочет,
Как верил тому колдуну падишах
И как, по созвездьям гадая в ночах,
Увидел волшебник туркменский народ,
Который за степью безводной живет
В густых, шелестящих всегда камышах.
Владыку туркменов зовут Ахмедхан,
Старейшин туркменов зовут: Юсуфхан,
Еще Надирхан, Зухурхан, Заххархан,
Еще Камальбек, Карахан, Каххархан,
Жену Ахмедхана зовут Далля,
Сестру Ахмедхана зовут Гуль-Ойим, —
Ее красотой зацвела бы земля,
Но скрыта от всех она братом своим.
Служила она его женам всем,
А жен Ахмедхана было семь,
Они презирали ее красоту,
Они обижали ее, сироту.
Жила она в бедности, в тайных слезах.
О ней падишаху сказал звездочет.
О девичьем горе узнал падишах
И молвил: "Не страшен мне этот народ,
Который за степью безводной живет
В густых, шелестящих всегда камышах.
Пускай Ахмедхан мне сестру отдает.
Послом к Ахмедхану ступай, звездочет".
Посол, проскакав по пустыне верхом,
К шатру Ахмедхана подходит пешком,
Прикинувшись дряхлым, седым стариком,
Измученным долгой дорогой, больным,
И просит напиться, хозяев хваля.
И молвит жена Ахмедхана Далля:
"Воды ему дайте!" И вот Гуль-Ойим
Наполненный ставит кувшин перед ним.
А он, чародей, на большие листы
Красавицы тайно наносит черты,
Рисует лицо неземной красоты,
Рисует он тонкий, невиданный стан
И едет, блуждая в горячих степях,
В столицу, где ждет его хитрый Райхан.
Глядит на черты Гуль-Ойим падишах
И молвит; "Отдаст мне сестру Ахмедхан,
Иль племя его я повергну во прах!"
Он шлет к нему семьдесят богатырей.
Они прискакали и слезли с коней.
Глядят: многочислен туркменский народ.
Встречает их сам Ахмедхан у ворот,
Коней легконогих в конюшню ведет
И в мехмонхоне угощает гостей.
И так Ахмедхан обратился к своим
Незваным опасным могучим гостям:
"Что, семьдесят воинов, надобно вам?"
И те отвечали в пристойных речах:
"К тебе нас как сватов прислал падишах.
Отдай ему в жены сестру Гуль-Ойим".
Сказал Ахмедхан: "Хорошо, отдадим".
Но тайно туркменов созвал на совет,
Спросил: "Что сказать падишаху в ответ?
Он хочет сестру мою сделать женой
И нам за отказ угрожает войной".
Сказали туркмены: "Расстанься с сестрой!
Мы бедный и миролюбивый народ,
Пускай он сестру твою в жены берет.
Отдай падишаху свою Гуль-Ойим,
Тебе падишах благородный пришлет
За деву прекрасную щедрый калым".
Райхану ответ Ахмедхана готов;
Он просит немало богатых даров —
Он просит рабынь, он просит рабов,
Он просит быков, он просит коров,
Он просит отару овец с чабаном.
Табунщика просит себе с табуном.
Торопит он семьдесят богатырей
Доставить письмо падишаху скорей.
На все соглашается хитрый Райхан,
Калым Ахмедхану везет караван.
И вот у шатра разодрали козла,
И буйно пирует толпа, весела.
Старейшины входят один за другим
В покой, где сестра Ахмедхана жила,
И к свадьбе готовят они Гуль-Ойим.
Пред свадьбой вымыли чисто ее,
Намазали маслом душистым ее,
Вечерней молитвы свершили обряд
И в брачный ее облачили наряд.
"Не плачь! — говорит Ахмедхан сестре. —
Ты будешь ходить в парче, в серебре,
Ты будешь весь век проводить в пирах,
И будет супругом твоим падишах".
Но плачет сестра: "Неужели мне
Жених не найдется в родной стране?
Он был бы мне мужем во тьме ночной,
При солнечном свете — твоим слугой".
* * *
Дрожа перед братом суровым своим,
В пустыню бежала тайком Гуль-Ойим.
Хитер Ахмедхан, и в безлунную ночь
Свою к падишаху отправил он дочь,
Закрыв ей лицо покрывалом густым.
Жила его дочь в падишахских дворцах,
Скиталась сестра в нелюдимых степях,
Не ела она ничего, не пила
И с голоду в голой степи умерла.
Погонщик верблюдов нашел ее прах,
Привез к Ахмедхану и бросил в дверях.
Заплакали жены, склонясь до земли.
Тогда Ахмедхан с Юсуфханом пошли,
На кладбище тайно ее отнесли,
Зарыли ее, совершили обряд
И дали погонщику новый халат.
* * *
Был конь у Райхана, коням господин,
Подпрыгивал к небу на сорок аршин.
И вот Ахмедхану Райхан подарил
Могучего мать, — украшенье кобыл.
Однажды табунщики шумной толпой
Коней своих выгнали на водопой,
И вдруг кобылица, резвясь на ветру,
Ударив по холмику мощной ногой,
Пробила копытом в могиле дыру.
И видит: во мраке, глазами блестя,
Руками по комьям земли колотя,
Глядит из могилы живое дитя.
"Наверно исчахла у матери грудь, —
Сказала она и легла отдохнуть. —
Могила темна, холодна, глубока,
Пускай он попьет моего молока".
С тех пор ежедневно кобыла тайком
Кормила младенца своим молоком,
И стала она, словно палка, тонка,
И кожа на брюхе отвисла мешком.
И вот к Ахмедхану табунщики в дом
Вбежали и молвят, склонясь перед ним:
"Худеет кобыла с той самой поры,
Как ходит к могильной плите Гуль-Ойим,
Твоей благородной несчастной сестры.
Худеет кобыла, что делать нам с ней?"
От срама и страха стал снега бледней
Судьбой уличенный хитрец Ахмедхан
И молвил: "Когда кобылица опять
Придет на могилу сестры полежать,
Пускай подползет к ней табунщик один
И ловко накинет на шею аркан.
Подпрыгнет она на двенадцать аршин,
И станет известно, что скрыто под ней".
На кладбище все побежали скорей,
Подкрался к кобыле табунщик один,
Вскочил, размахнулся, и легкий аркан
Взлетел и понесся, в полете свистя.
И сразу кобыла взвилась к небесам,
В прыжке ее было двенадцать аршин.
И видят они: человечье дитя
Губами к ее присосалось сосцам.
Ребенок сорвался, ребенок упал,
Заплакал и снова в могиле пропал.
Когда о ребенке узнал Ахмедхан,
Коварный приказ был табунщикам дан:
Взнуздать кобылицу покрепче уздой
И не отпускать ее на водопой.
Он думал: "Племянник непрошеный мой,
Сестры моей мертвой таинственный плод,
Во мраке могилы без пищи умрет".
Но был недоволен приказом народ.
Два храбрых джигита поднялись с зарей,
Рассыпали возле могилы сластей,
И вырыли яму, и спрятались в ней,
Чтоб лучше следить за могилой. И вот
Огромный голодный младенец ползет
Наверх из могилы. Младенческий взор
Впервые увидел и солнца восход,
И птиц в поднебесье веселый полет,
И желтых степей необъятный простор,
И снег на вершинах сияющих гор.
Он сласти заметил, их в руки берет
И пухлыми пальцами тащит их в рот.
Вскочили джигиты, рванулись вперед,
Могилы засыпали сумрачный вход,
Ребенка на руки схватили они,
И в город его притащили они.
Раскаяньем, страхом, тревогой объят,
Сказал Ахмедхан, что он счастлив и рад,
Сказал, что он праздник устроить готов:
Джигитов созвал и созвал стариков,
И вот уж в чугунных утробах котлов
Для юных и старых готовится плов.
Народу дитя он с крыльца показал
И так, притворяясь счастливцем, сказал:
"Туркмены, мы будем родными ему,
Дадим же, туркмены, мы имя ему".
Народ, обратись к старику одному,
Просил его имя назвать. И мудрец,
На камне у ханского сидя дворца,
Раздумывал долго. Потом наконец
Спросил: "Кто, скажите ребенка отец?"
В ответ он услышал, что нету отца,
Узнал, что взрастила могила его,
Узнал, что вскормила кобыла его.
"Тогда мы его назовем Гуругли", —
Сказал он. И благодарила его
Вся площадь, ему воздавая хвалы.