золотой сошник из жара.

С виду был тот плуг добротным,

но по свойствам не годился:

плуг пахал плохие пашни,

бороздил поля чужие.

И кователь Илмаринен

был не рад такому плугу:

поломал его на части,

в пламя все обломки бросил.

Ветры дуть заставил в пламя,

злые бури - в горн огромный.

Ветры пламя раздували,

дули с запада, с востока,

южный дул со страшной силой,

северный - со всем свирепством.

День, другой все дули ветры,

не утихли и на третий:

пламя рвалось из окошек,

из дверей летели искры,

гарь столбом взметнулась к небу,

поплыла там черной тучей.

Вот кователь Илмаринен

на четвертый день нагнулся -

сквозь бушующее пламя

посмотреть на дно горнила;

видит: Сампо возникает,

купол крышки многоцветной.

Расторопный Илмаринен,

тот кователь вековечный,

молотком стал бить почаще,

тяжким молотом - ловчее, -

и сковал искусно Сампо:

в край он вделал мукомольню,

а в другой край - солемолку,

в третий - мельницу для денег.

Заработало тут Сампо,

крышка быстро завертелась, -

по ларю всего мололо:

ларь мололо на потребу,

ларь в придачу - для продажи,

третий ларь для угощенья.

Так обрадовалась Лоухи,

что сама большое Сампо

в гору отнесла поспешно,

в недра медного утеса -

в камень с девятью замками:

корни Сампо закопала

в глубину на девять сажен.

Илмаринен, потрудившись,

начал свататься к девице,

молвил ей слова такие:

"За меня теперь пойдешь ли,

коль сковать сумел я Сампо,

крышку пеструю поставить?"

Похьолы краса-девица

так ответила на это:

"Кто же будущей весною,

кто же будет в третье лето

слушать в роще кукованье,

птичек вызывать на пенье,

коль уйду я на чужбину,

укачусь, как земляничка!

Если я, голубка, сгину,

птица малая, исчезну,

краспой пропаду брусничкой,

в край далекий укатившись,

то исчезнут все кукушки,

улетят певуньи-птички

из лесов на горных склонах,

из родной страны скалистой.

Да и некогда, нельзя мне

позабыть о днях девичьих,

о своих работах жарких

страдного порою летней:

ягод много недобрала,

песен недопела много,

мало по лесам бродила,

в рощах я недоплясала".

Все услышав, Илмаринен,

тот кователь вековечный,

голову склонил печально

и надвинул шлем на брови.

Думает он, размышляет, -

у него одна забота:

как теперь домой доехать,

в край родной ему вернуться,

как бы Похьолу покинуть,

край туманов - Сариолу.

Молвит Похьолы хозяйка:

"Ой, кузнец мой, Илмаринен,

Отчего так загрустил ты

и надвинул шлем на брови?

Или хочешь ты уехать

в свой далекий край родимый?"

Ей ответил Илмаринен:

"Да, туда хочу добраться,

чтобы мне скончаться дома,

лечь в свою родную землю".

Кузнеца старуха Лоухи

накормила, напоила,

в лодку с парусом сажает,

медное дает правило:

дуть приказывает ветру,

вихрю северному мчаться,

И отважный Илмаринен,

тот кователь вековечный,

ехал к стороне родимой,

в море синем лодкой правил.

Подвиги Илмаринена

Вот кователь Илмаринен,

вековечный тот умелец,

в дом вошел к старухе Лоухи,

поспешил пройти под крышу.

Мед ему приносят в кружке,

патоку дают в кувшине,

в руки кузнецу, с почетом.

Говорит им Илмаринен:

"Никогда, пока живу я

под серебряной луною,

не попробую напитков,

если здесь я не увижу ту,

что в жены мне готовят,

по которой я тоскую".

Хмурой Похьолы хозяйка

говорит слова такие:

"Нелегко твоей желанной,

тяжко той, по ком тоскуешь:

ногу дообуть ей надо,

а потом обуть другую.

Ты желанную получишь,

коль пройдешь змеиным полем,

всю гадючью землю вспашешь.

Хийси здесь пахал когда-то,

взбороздил ту пустошь Лемпо:

бедный мой сынок оставил

недопаханное поле".

Тут кователь Илмаринен

в горницу заходит к деве,

говорит слова такие:

"Дева сумерек, дочь ночи!

Вспоминаешь ли ты время,

дни, когда ковал я Сампо,

крышку пеструю чеканил?

Вечную дала ты клятву,

обещание святое - мне,

усердному в работе,

стать навечною подругой,

задушевною голубкой:

а теперь грозят отказом,

если поле не вспашу я,

не взрыхлю гадючью пашню".

Девушка пришла на помощь,

так советует невеста:

"Ой, кузнец мой, Илмаринен,

вековечный ты искусник!

Плуг из золота ты выкуй,

плуг серебряный отстукай!

С ним пройдешь змеиным полем,

вспашешь всю гадючью землю".

И кователь Илмаринен

золото кладет в горнило,

серебро в очаг горящий,

плуг выковывает быстро,

сделал из железа кеньги,

наголенники - из стали,

на ноги себе надел их,

а потом обул он кеньги,

а железную рубашку

сталью тонкой подпоясал.

Варежки надел из камня,

рукавицы из железа:

из огня коня сковал он

и запряг ту лошадь в упряжь,

выехал пахать поляну,

поле бороздить гадючье.

Змеи вертят головами,

пасти их шипят зловеще.

Говорит тогда кователь:

"Ты, змея, созданье божье,

пасть твою кто так осклабил,

кто велел, кто подзадорил

голову держать так прямо,

шею жесткую расправить?

Прочь с дороги, убирайся,

уползай в сухие травы,

скатывайся вниз, под хворост,

в сене спрячься, да скорее!

Если голову поднимешь,

то ее разрубит Укко,

стрелами пронзит стальными,

градом размозжит железным".

И прошел змеиным полем,

землю взбороздил гадючью.

Воротясь оттуда, молвил:

"Я прошел змеиным полем,

я вспахал гадючью землю.

Отдаешь ли ты девицу

мне, единственную, в жены?"

Хмурой Похьолы хозяйка

говорит слова такие:

"Лишь тогда отдам девицу,

отпущу ее из дома,

как возьмешь медведя Туони,

волка Маналы взнуздаешь.

Сто мужей поймать пытались -

ни один не возвратился".

Тут кователь Илмаринен

в горницу девичью входит,

говорит слова такие:

"Мне еще работу дали:

волка Маналы настигнуть,

привести медведя Туони

из лесного царства мертвых,

Маналы владений мрачных".

Девушка спешит на помощь,

так советует невеста:

"Ой, кузнец ты, Илмаринен,

наш кователь вековечный!

Скуй скорей узду стальную,

недоуздок из железа:

куй на камне средь стремнины,

в пене трех порогов бурных!

Приведешь медведя Туони,

волка Маналы взнуздаешь".

И кователь Илмаринен,

тот умелец вековечный,