Настоятель опустился на простой табурет у стола и жестом пригласил гостя последовать его примеру. Потом он продолжил:

— Хотя этот кичливый грабитель безбоязненно обирает церковь, он, как видно, ни разу не заподозрил, что держатель монастырской казны также может быть нечист на руку. Это парадокс, но в то же время и благо: задумай он призвать меня к ответу, я был бы вынужден сказать правду, как повелевает мой обет.

Гален кивнул, давая понять, что не сомневается ни в честности аббата, ни в праведности его хитроумных действий.

Лицо Петера осветилось привычной доброй улыбкой. Но теперь, ответив на вопрос гостя, он потребовал такого же прямого ответа и на свой первый вопрос:

— Что же привело тебя в Райборн после стольких лет? Почему ты не поехал в замок, как подобает благородному гостю, а таишься в лесу, словно злодей-разбойник?

Гален невольно усмехнулся. Вот что значит разница во мнениях: Амисия сразу увидела в нем романтического героя, а отец Петер — ныне аббат Петер — заподозрил в злодействе. Пытаясь выиграть время, чтобы решить, можно ли довериться аббату, Гален с рассеянным видом взял со стола одну монету и задумчиво произнес:

— Мне довелось не раз испытать в бою все воинские премудрости, которым учили меня лорд Конэл и мой отец — и каждый раз я выходил победителем.

В лицо аббата, выражавшее пытливое ожидание, пристально смотрели серебристо-зеленые глаза. Гален понял: его собеседник хочет узнать, на чьей стороне он сражался в этих битвах. Снова обратив взор на круглый медяк, лежащий на ладони, словно это была редкая диковинка, он негромко сказал:

— Я не питаю почтения к нашему королю, а уж тем более — к французам. Да, год тому назад мы с отцом стояли на поле Раннимеда и смотрели, как Иоанн ставит свою печать на Великую хартию, но когда кучка знати позвала править нашей страной иноземного принца, мы отказались участвовать в этом позорном действе.

Аббат, как и многие священнослужители, поддерживал движение тех, кто заставил упрямого короля подписать документ, хоть немного ограничивающий монаршую власть и укрепляющий положение церкви. В то же время он считал, что бароны зашли слишком далеко, когда отдали страну во власть французского принца. Начались бесчисленные распри и настали мрачные времена; впрочем, к заданному вопросу это не имело ни малейшего отношения.

Аббат Петер молча поднял брови. Его питомец хорошо помнил это выражение: наставник терпеливо дожидался прямого ответа. Интуиция, которую святой отец всегда ценил у своего ученика, подсказала Галену: с аббатом стоит поделиться, тем более что он, как никто другой, может пролить свет на причины отчаянного зова леди Сибиллы.

— Вскоре после того как я со своим отрядом разгромил захватчиков, осаждавших Таррент, мне доставили письмо от леди Сибиллы. Это было первое и единственное ее послание со времени моего отъезда из этих краев.

Надеясь услышать объяснение этому странному событию, Гален сжал в руке потертый медяк и посмотрел в глаза аббату, но не увидел в них ни тени понимания. Упрекнув себя за излишнюю уклончивость, он сказал напрямик:

— Добрейшая леди Сибилла упомянула о какой-то опасности и попросила нас вмешаться, однако не пояснила, в чем же дело. Я прибыл сюда по ее зову, но мало что могу сделать, пока не узнаю, о чем шла речь в ее письме. С каким же злом мне предстоит бороться?

Не получив ответа, Гален бросил монету обратно на стол. Аббат Петер озадаченно смотрел перед собой. Гален сделал последнюю попытку:

— Вам, конечно же, известно, что вынудило ее отправить это послание?

— После трагического события, заставившего тебя покинуть замок, жизнь здесь стала тяжелой и безрадостной, но она течет по заведенному порядку — день за днем, год за годом. Ума не приложу, что могло понадобиться леди Сибилле. Она редко задумывается о чем-либо, кроме собственной души и бедственного положения простого люда. Все эти годы она исподволь помогала мне облегчать жизнь крестьян, которые задавлены тиранией Гилфрея и алчностью короля. Они недоедают, ходят в лохмотьях, ютятся в убогих лачугах, страшатся приближения зимы.

Гален распрямил плечи. Неужели леди Сибилла просто хотела, чтобы он оказал более существенную помощь крестьянам? Маловероятно, но совсем исключать такую возможность нельзя, памятуя о ее добросердечии.

Словно читая мысли своего молодого друга, аббат поспешил его разуверить:

— Наши скромные усилия — это всего лишь капля в море, но сегодня положение ничем не отличается от того, что было вчера или год назад.

Значит, и эта догадка оказалась неправильной. Гален плотно сжал губы.

Петер понимал, каково сейчас этому полному сил молодому воину: перед ним возник враг-невидимка — неизвестность. Тогда он осторожно высказал единственное, что пришло ему в голову:

— С тех пор как я ушел из замка Дунгельд в монастырь, на острове так и нет настоящего священника.

Гален не поверил своим ушам. Во всех известных ему благородных домах непременно жил священник — а то и не один, — который ежедневно служил мессу и выполнял обязанности писца при хозяине замка.

Увидев, как озадачило Галена это сообщение, Петер поспешил объяснить:

— Когда лорд Гилфрей прибыл в замок, с ним в числе его челяди был и священник, так что надобность во мне отпала. К сожалению, мой преемник столь невежествен, что не может и двух слов нацарапать на пергаменте; он не проявил ни верности церкви, ни истинной любви к Богу. — От негодования у аббата Петера дрогнул голос. — Мало кто из обитателей замка ищет у него наставления на путь истинный — они все обращаются ко мне. Только леди Сибилла совсем удалилась от мирской суеты и никогда не покидает стен замка. Раз в неделю я сам прихожу ее исповедовать.

Погруженный в свои мысли, Гален лишь вежливо кивал. Смешок Петера вернул его к действительности:

— В исповедальне мы находимся с ней вдвоем; то, что между нами говорится, не достигает чужих ушей.

Только тут лицо Галена осветилась улыбкой. Внутри крепостных стен уединение было редкой роскошью. Он подался вперед и зашептал, как заговорщик:

— Передайте леди Сибилле, что я приехал и готов выполнить ее волю — пусть только она скажет, что ей требуется. Я полностью к ее услугам, но мне необходимо знать, какая опасность ей угрожает.

Аббат кивнул, но счел необходимым предупредить:

— Беда в том, что я посещал остров Дунгельд не далее как позавчера. Если я отправлюсь туда раньше времени, это неизбежно вызовет подозрения.

— Жаль, — сказал Гален, поднимаясь с табурета и распрямляя спину. — Значит, будем ждать.

Аббат Петер тоже встал, но при этом задел стол, и аккуратная стопка монет рассыпалась по столешнице широкой дугой. Гален поднял с пола кожаную суму и сгреб в нее монеты.

— Чтобы вы могли с чистой совестью заверить барона, что конфискованных денег у вас нет, я заберу это с собой.

На лице старика отразилась странная смесь облегчения и расстройства. Гален чуть не расхохотался:

— Нет-нет, святой отец, я не собираюсь набивать свою мошну. Вам хорошо известно, что моего состояния более чем достаточно, чтобы не польститься на деньги церкви или бедняков. Пусть эти монеты хоть как-то облегчат участь нуждающихся.

Улыбка аббата была наградой этому редкому человеку из числа представителей знати, который не одержим алчностью и сочувствует бедным. Но если Гален намеревался пойти прямиком к обнищавшим крестьянам, ему следовало знать, что они побоятся принять помощь от чужака. Требовалось снабдить его какой-нибудь меткой, которая обеспечила бы ему их доверие. Наклонив голову, Петер снял с шеи четки, не потревожив ни один волос из своего белого венчика.

— Бог в помощь. Береги себя.

Он протянул своему ученику простую нитку крупных черных бусин. Она казалась ничем не примечательной, однако, приглядевшись повнимательнее, можно было различить золотое распятие, богато инкрустированное рубинами.

У Галена потеплело на душе: этот жест бывшего наставника свидетельствовал об искреннем уважении. Без лишних слов он поклонился, принимая этот священный знак. Тщательно запрятав его под плащ, Гален сказал: