— Они свободны, — сказал Спартак.

— Ты хочешь, чтобы они погибли? Кровь раба такая же красная, как и кровь римского гражданина.

Курий снова сплюнул.

— Мы не пройдем через альпийские ущелья, и если останемся в Цизальпине, тысячи умрут от голода, а оставшиеся от меча римлян.

Спартак остановился, скрестил руки.

— Рим — сын богов. Разве можно его победить?

Он закрыл глаза, будто пытаясь что-то вспомнить.

— Граждане Рима умеют умирать, — продолжал он. — Многие предпочтут смерть поражению и унижению. Ты видел претора Вариния? А солдата, который выжил во всех сражениях? Оба предпочли убить себя, а не другого.

— Можно быть свободными, но при этом соблюдать порядок! — возразил Курий.

Спартак пошел дальше. Он часто оборачивался, чтобы посмотреть на тех, кто шел позади. Только тогда, когда ветер разогнал туман, он увидел, какая огромная толпа следовала за ним.

— Они здесь, Курий, — сказал он. — Им хватило сил и смелости бежать от хозяев. Не требуй от них большего. Они только начинают жить свободными. Если их потомки будут помнить о них, то это значит, что они победили Рим, даже если он их уничтожит. Их сыновья научатся сражаться.

— Мы все умрем, — проворчал Курий.

— Мы останемся живы! — возразил Спартак.

44

Имя Спартака раздавалось в зале с узкими окнами, рядом с амфитеатром Сената в Риме.

Колонны и статуи богов отбрасывали тени на магистратов, чьи тоги в полумраке казались серыми.

Сенаторы, преторы, легаты сидели вокруг возвышения, посреди которого стояли два человека.

Это были проконсул Цизальпины Кассий Лонгин и Манлий, который командовал легионом в Пицене, расположенном на берегу моря к востоку от Рима, между Анконой и Аускулом. Небольшого роста, тощий, он, однако, постоянно вытирал лоб, как один из жирных одышливых магистратов с пухлыми щеками, которые расспрашивали его.

— Манлий, ты должен был помешать Спартаку войти в Пицен. А теперь он подходит к Риму с целой сворой, как новый Ганнибал!

Манлий молча поднял руки. Проконсул Цизальпины выступил вперед. Он говорил глухим раздраженным голосом.

— Рим победил карфагенян, и мы поразим Спартака, — сказал он. — Но что мы могли сделать? У меня было два легиона в Цизальпине. Он атаковал меня с более чем сотней тысяч человек. Нас словно затопило волной нечистот. Мы закрылись в городах. И я помешал Спартаку захватить и разграбить города. Я одержал победу, потому что он отступил, отказавшись от намерения перейти Альпы. Он пошел по южной дороге.

— Он пошел на Рим! — воскликнул кто-то. — Если он придет сюда, рабы, которых здесь десятки тысяч, восстанут и примкнут к его армии. Лонгин, их войско будет страшнее, чем армия карфагенян! Манлий должен остановить их.

Поднялся ропот.

— Ты стоишь здесь, Манлий, перед нами, и объясняешь, — продолжал магистрат. — А в это время сто тысяч разбойников, убийц опустошают Пицен, Апулию, Кампанию, Луканию. Каким хлебом, каким ячменем мы будем кормить плебеев? Если наши самые богатые земли, поместья, виллы в руках грабителей, что будет с Римом? Если Фламиниева, Аппиева, Латинская и Валериева дороги больше не безопасны, если ни один путешественник, повозка и даже легион не могут пройти, не подвергаясь нападению, что станет с нашим имуществом, с нашей властью? Рим станет добычей грабителей! Их нужно уничтожить! Эти вредители хуже, чем саранча в Африке или Иберии, которая пожирает все на своем пути. Неужели возможно, чтобы один фракийский гладиатор держал в страхе Рим? Мы все помним восстание на Сицилии, которое пришлось пережить нашим предкам, но они победили. А сегодня рабы унижают нас и грабят. Это восстание — бедствие хуже наводнения. Что вы ответите на это — ты, претор Манлий, и ты, Кассий Лонгин, проконсул!

— Два легиона, — сказал Лонгин, — против этой разъяренной толпы, которая, как бушующий поток, смывают все на своем пути…

— Солдаты начинают дрожать, когда на них с ревом идет войско Спартака, — добавил Манлий. — Первые ряды когорты оседают, некоторые бросают оружие, чтобы было легче бежать.

— Позор! — раздались голоса. — Пусть их постигнет жестокое наказание Рима!

— Нужны новые предводители, — сказал один из магистратов. — Потерпевшие поражение не могут командовать легионами. Какой солдат пойдет за ними?

— Люди боятся этих дикарей, — продолжал Манлий. — Они знают, что рабы делают с теми, кого поймают. Они не хотят умереть, как гладиаторы, сражаясь друг с другом, и не хотят попасть в руки их обезумевших женщин.

Вперед вышел молодой человек.

— Я Гай Фуск Салинатор, легат претора Лициния Красса, — сказал он. — Вы знаете Красса. Я говорю от его имени. Красс, если вы окажете ему честь вашим доверием, клянется убить Спартака и всех, кто следует за ним!

45

— Лициний Красс — шакал, — сказал человек, сидящий перед Спартаком.

Он медленно повернул голову и посмотрел на Курия, Посидиона, Иаира и Тадикса. Они стояли, прислонившись к стене разгромленной комнаты, посреди которой прямо на сине-желтой мозаике горел костер из обломков мебели.

Аполлония сидела на корточках у огня, грея над ним руки.

— А кто ты? — спросила она, не глядя на человека. — Ты приходишь к нам, утверждаешь, что сбежал из дома Красса, говоришь, что ты раб. А если ты просто змея, пес, гиена Красса, которому приказано принести наши головы?

Она подошла к человеку, схватила его за плечи и встряхнула.

— Я сдеру с тебя живого кожу, если ты лжешь, — сказала она. — Знай, что Дионис просвещает меня, и я знаю, что ты думаешь и чувствуешь. Или ты боишься, стараешься не дрожать от страха, но жалеешь, что пришел сюда. Я сорву с тебя маску, как снимают кожу!

Человек оттолкнул руки Аполлонии.

— Я Питий, афинянин, архитектор, раб претора Лициния Красса, и я пришел затем, чтобы предупредить вас. Сенат назначил его проконсулом, дал ему легионы. Он собрал самых честолюбивых представителей Рима, которые хотят подняться еще выше, пройдя по вашим трупам. Среди них его легат, Гай Фуск Салинатор, военный трибун Гай Юлий Цезарь и многие другие, которых Красс может купить, если захочет, потому что он — самый богатый человек в Риме.

— Ты называешь его шакалом, — прервал Пития Спартак. — Но разве не все люди жадные?

Питий покачал головой.

— Ты не знаешь Лициния Красса. Он готов есть падаль. Он питается смертью. Он так алчен, что никак не может насытиться. Он готов на любое преступление, чтобы раздобыть новые богатства. Знаешь, чем я занимаюсь? Он поджигает дома, а потом выкупает их руины или место, где они стояли. При этом гибнут десятки римлян, других пожар выгоняет из домов. А я жду со своими каменщиками, и мы начинаем строить, хотя угли еще тлеют и не все тела извлечены из-под обломков. Лициний Красс угрожает нам, мучает и бьет нас. У него нюх на смерть. Он разбогател на крови и трупах тех, против кого выступал во время гражданской войны. Он служил Сулле, доносил на сотни граждан, чтобы овладеть их имуществом. Он — шакал, стервятник. Тот, кто хоть раз поймал его взгляд, не забудет его до конца своих дней. Его глаза пронзают как острие копья. Но страшнее всего его хищная пасть. Я боюсь Лициния Красса. У него нет губ, вместо щек — провалы. Провинившихся он пытает и наслаждается этими пытками. Рабам, которые что-то взяли из руин дома, сожженного по его приказу, он велел отрубить руки, поставить на лица клеймо раскаленным железом и продал их ланисте Капуи, а тот бросил их на съедение диким животным в начале ближайших игр.

Питий замолчал, уронил голову на грудь, словно сам не мог вынести ужаса того, о чем рассказывал или жалел о том, что пришел сюда и начал говорить.

— Он поклялся убить тебя, Спартак, и всех, кто следует за тобой, — продолжал он. — Ты разорил его земли и многие из его поместий. Посягнул на его богатство. Он слепнет от ярости, когда ему оказывают сопротивление или зарятся на то, что принадлежит ему. Кроме того, он хочет воспользоваться войной против тебя, чтобы получить еще больше власти. Ему недостаточно богатства, он хочет славы и высших почестей. Он завидует Помпею, которому сенаторы присудили титул императора за его победы в Иберии. Он хочет того же.