— Это каким же образом, сэр?

— Полиция считает, что первый раз лихач ударил «вольво» за три мили до места аварии, гораздо выше в горах. Если бы машина сорвалась там, ей пришлось бы лететь вниз несколько сот футов. Кувыркаться всю дорогу, а затем врезаться в деревья, и тогда ваша дочь обязательно погибла бы. Но там, где она все-таки вынуждена была сойти с дороги, уклон был длиной всего футов сто пятьдесят или около того, и машина не врезалась в деревья, а лишь задела их вскользь. Самое главное, она не опрокинулась. Опрокидывание означало бы смерть. Каким-то образом вашей дочери удавалось уходить от преследования на протяжении трех миль, а когда лихач все же ударил ее машину, она удержала ее на колесах и не дала перевернуться. Можно сказать, ваша дочь спасла свою жизнь.

Боб мысленно представил себе, как его дочь едет в ночной темноте, а какой-то молодой придурок в пикапе, с мозгами, одурманенными метамфетамином, и брюхом, наполненным пивом, врезается в ее машину, хохочет вслух, находит свою выходку забавной шуткой и ударяет снова и снова. Ему очень захотелось поговорить по душам с этим юнцом. Он оставит ему чек на пластическую операцию по восстановлению лица, но ни гроша на инвалидное кресло, без которого тот не сможет обходиться до конца жизни.

— Есть какие-нибудь улики?

— Этим делом занимается следователь. Я с ней говорил, она женщина очень толковая, раскрыла несколько громких дел. Тельма Филдинг. Вам надо с ней встретиться.

Боб посмотрел на часы. Он вылетел из Бойсе в час дня, сделал пересадку в Сент-Луисе, прилетел в Ноксвилл, взял напрокат машину и несся без остановки по магистрали 1-81, чтобы попасть сюда как можно быстрее. Сейчас было уже десять вечера.

— Я очень сожалею, мистер Свэггер. Ваша дочь — замечательная девушка. Мы все надеемся, что она поправится. У вас есть где остановиться? Город заполняется болельщиками автогонок, так что найти комнату будет сложновато. Если что, у нас есть свободная спальня. Вся газета готова прийти на помощь, и, если потребуется, многие примут вас у себя, сколько бы вам ни пришлось задержаться здесь.

— Я отправлюсь к Ники домой и устроюсь у нее. Медсестра в больнице отдала мне ее вещи, так что ключ у меня есть. Надеюсь, вы знаете адрес и объясните, как туда добраться. А завтра, после того как я навещу Ники и переговорю с врачами дневной смены, я встречусь со следователем.

— Хочу вас предупредить: эти большие гонки перевернули здесь все вверх дном. Они приносят многие миллионы долларов. Можно сказать, весь регион живет целый год за счет одного этого месяца. Но обратная сторона медали заключается в том, что гонками приходится заниматься всем и вся, и в первую очередь полиции. Вы не представляете себе, какая это головная боль — просто передвигаться по городу или пытаться получить самое необходимое.

— Мне не привыкать ждать, — сказал Боб. — Можно сказать, одно время это было моей профессией. Я могу ждать долго, очень долго, не шелохнувшись, сколько ни смотри.

Человек всегда боится вторгаться в личную жизнь своего ребенка. Боится обнаружить что-то такое, о чем не должен знать, проникнуть в самые сокровенные тайны, которые ребенок всегда прячет от своих родителей, оберегая их от ненужных тревог и волнений. В общем, боится узнать слишком много.

Однако ничего такого не произошло. Если у Ники и была личная жизнь и какие-то секреты, интересным это еще не стало. Ничто не указывало на возлюбленного, скандал, тайну. Ники была решительно настроена на то, чтобы добиться успеха в своей газете, перейти в другой, более крупный печатный орган, а там кто знает. Может быть, какой-нибудь гигант вроде «Нью-Йорк таймс» или «Вашингтон пост», может быть, свое собственное небольшое издание, сфокусированное на одной теме. Повсюду лежали вырезки из этих газет, а также из журналов «Тайм», «Ньюйоркер» и так далее. Книги по журналистике и романы. Вот в чем был талант Ники. Боб знал: надо позволять детям быть тем, чем они могут, как в свое время отец Боба Эрл Свэггер, хоть он и умер молодым, позволял сыну быть тем, чем тот хотел, поощряя его способности и не ставя в вину недостатки.

После нескольких поворотов не туда и заездов в тупики, совершив непреднамеренную экскурсию по всему Бристолю, неоднократно проехав линию, где Теннесси словно по волшебству переходит в Виргинию и наоборот (в зависимости от того, в какую сторону двигаться), Боб наконец нашел небольшую улочку, проходившую совсем рядом с огромным супермаркетом, так что ее можно было принять за автостоянку, свернул на нее, спустился с холма на маленькую поляну, застроенную домами, проехал вдоль оврага и добрался-таки до жилого комплекса. Квартира Ники находилась на третьем этаже. Увидев на стоянке «Кавасаки-350», заботливо накрытый чехлом, Боб понял, что это мотоцикл его дочери и что она его любит. Он пожалел о том, что Ники не поехала в Маунтин-Сити на этом мотоцикле, потому что в таком случае за ней не угнался бы никакой лихач, перебравший дерьма и пива. Боб видел, как она носится на этой чертовой штуковине. Ники могла обогнать кого угодно — она могла обогнать даже его самого, а он умел водить мотоцикл, и она оставила бы того подонка в ущелье, в искореженной, горящей машине, а сама вернулась бы домой, приняла душ, выпила банку пива, посмеялась бы над случившимся и легла спать. В конце концов, у нее в жилах текла кровь Свэггеров.

Боб не сомневался, что приземистый, устойчивый «вольво» спас Ники жизнь. Он не подчинился законам физики, не поддался силе притяжения, с ревом несясь вниз по склону в облаке пыли и теряя скорость. Шведские гении сконструировали его специально для того, чтобы он спасал людям жизнь, и благослови, Господи, Ларса, Ингмара или кого там еще, за то, что он выполнил свою работу. Машина не разломилась, не смялась, и, хотя бамперы, двигатель и багажник сложились внутрь, пассажирское отделение осталось нетронутым. Ники выжила поистине чудом: она сумела увести преследователя на три мили вниз по шоссе, не дала машине опрокинуться, «вольво» сорвался с дороги там, где склон был более пологим и коротким, не рассыпался на части, не врезался в деревья, а лишь задел их вскользь. И помимо всего, Ники оставалась в сознании достаточно долго, для того чтобы вызвать помощь.

Деревья на улице шелестели в летней ночи. Какой это штат, Теннесси или Виргиния? Трудно сказать. Нужно прожить здесь несколько лет, чтобы отвечать на этот вопрос автоматически. Как бы там ни было, это был Юг со своей мрачной историей насилия, странными выходками, упрямством, гордостью, любовью к охоте, рыбалке, надрывной музыке и быстрым машинам. Боб сам родился в таких же местах, в штате, обладающем долгой историей клановой междоусобицы и кровной мести, полном насилия на улицах, где молодежь, переполненная агрессией, выплескивает ее с чужой кровью. Во времена Мятежной войны ^[7]штат сотнями поставлял людей на всякие там Пи-Риджи, ^[8]и большинство шли с готовностью и умирали — благородно? На своем веку Боб достаточно повидал людей, получивших пулю в живот, и знал, что в этом нет ничего благородного. Но ему также была знакома та странная гордость, которая гнала молодых парней Юга под шрапнель и пули, вверх по голому хребту Пи-Ридж навстречу свинцовому бурану, и многие из них медленно умирали от множественных ранений внутренних органов, крича по ночам еще в течение шести дней после того, как сражение было проиграно. Это было что-то.

«Юг, — подумал Боб. — Он меня сотворил, но принадлежу ли я ему? Принадлежал ли ему мой легендарный отец? Принадлежит ли моя дочь? Или все это не имеет к Югу никакого отношения и вырастает из чего-то такого, что я сделал в том или ином забытом богом месте, затерявшемся в моем искривленном и запутанном прошлом?»

Боб попытался устроиться в квартире дочери. Лег на ее кровать, изнывая от желания выпить, чтобы прогнать боль. Он позвонил Джули, рассказал ей, что и как, а затем, после кошмаров, которые были следствием не столько сна, сколько памяти, наконец крепко заснул. День выдался чертовски длинный, как никакой другой. Бобу хотелось надеяться, что ему больше никогда не придется переживать такие дни.