А 21 июня в район расположения войск Чжу Дэ и Мао Цзэдуна прибыл специальный эмиссар Ли Лисаня, сообщивший командованию 4-го корпуса о новом сенсационном решении Политбюро. Речь шла о постановлении от 11 июня, носившем характерное название — «О новом революционном подъеме и победе первоначально в одной или нескольких провинциях». Написано оно было Ли Лисанем и, по существу, ориентировало коммунистов на развертывание немедленной революционной борьбы за власть. «Революция, сначала вспыхнув в Китае, вызовет великую мировую революцию», — говорилось в постановлении²²⁵.

Медлить было нельзя. И на следующий день Чжу и Мао издали приказ о походе на крупнейшие города Цзянси — Цзюцзян и Наньчан. «Великая революция» началась.

Стоит ли говорить, что она провалилась? Ни Цзюцзяна, ни тем более Наньчана взять конечно же не удалось.

Определенного успеха достигла только небольшая по численности 3-я армейская группа под командованием Пэн Дэхуая (в ней насчитывалось всего 7–8 тысяч бойцов и командиров). Она смогла захватить Чаншу. Однако не надолго: пробыв в этом городе всего десять дней и полностью разграбив его, коммунисты отступили под натиском гоминьдановцев. Кстати, именно в эти дни, как мы помним, из чаншаской тюрьмы на свободу вышли бывшие снохи Мао Цзэдуна, брошенные своими мужьями, Ван Шулань и Чжоу Вэньнань. Именно за разграбление Чанши Красной армией будет вскоре арестована Кайхуэй.

В конце августа — начале сентября 1930 года, объединив свою армейскую группу с войсками Пэн Дэхуая в армию 1-го фронта численностью в 30 тысяч человек[50], Мао дважды пытался повторить успех 3-й АГ на чаншаском направлении. Но покорить столицу Хунани еще раз ни он, ни Пэн не смогли. Абсолютную пассивность проявили рабочие города, отказавшие коммунистам в поддержке. В итоге части 1-го фронта понесли огромные потери²²⁶.

Лидеры КПК, в том числе Мао Цзэдун, полностью ошиблись в своих политических и военных расчетах. Да, кризис в Китае действительно был, только сил-то взять власть у КПК пока не хватало. Партия, конечно, выросла за три года, составив более 60 тысяч человек, но этого явно недоставало. Во всей Красной армии насчитывалось не более 54 тысяч человек, и только каждый второй из них имел винтовку²²⁷. Так что рано было Мао вслед за Ли Лисанем кричать на весь мир, что «порох революции уже взрывается, а революционная заря стремительно разгорается»²²⁸. До мировой революции было еще далеко. Вновь требовалось отступать, переформировывать войска, а главное — переходить к тактике затяжной войны. Опять нужна была опорная база — такая же неприступная, как цзинганская, только гораздо больше. На маленькой территории не было никакой возможности прокормиться.

Необходимость создания такой базы Мао понял давно. Но многие полевые командиры его не поддерживали — они придерживались тактики летучих партизанских действий. Напасть, ограбить, сжечь все дотла и уйти в новый район — вот такой была их нехитрая военная наука. Одним из таких командиров был Линь Бяо, которого Мао ценил как блестящего военачальника, но все время критиковал за нежелание тратить время на строительство опорной советской базы²²⁹. «Ты, по-видимому, считаешь, что… было бы напрасно вести трудную работу по созданию политической власти, — писал ему Мао. — Ты рассчитываешь расширить наше политическое влияние, пользуясь для этого более легким средством — летучими партизанскими действиями; когда же, мол, работа по завоеванию масс в масштабе всей страны будет завершена полностью или до известной степени — устроить во всем Китае вооруженное восстание и тогда бросить на чашу весов силы Красной армии, в результате чего и получится великая революция, которая охватит всю страну. Эта твоя теория о необходимости предварительно завоевать массы во всей стране и лишь после этого устанавливать политическую власть не отвечает действительным условиям, в которых развертывается китайская революция».

Нет, утверждал Мао, только политика, предусматривающая планомерное создание органов советской власти в разных частях страны, являлась правильной в полуколониальном Китае, за который вел «между собой борьбу ряд империалистических государств»²³⁰. И только так из искры мог разгореться пожар.

Часть V

РОЖДЕНИЕ ВОЖДЯ

ПОД КРЫЛОМ КОМИНТЕРНА

Новую прочную базу Мао на этот раз решил создать в юго-западной части Цзянси. Этот богатый район, расположенный в среднем течении главной судоходной реки провинции Ганьцзян, занимал стратегически выгодное положение. Оттуда недалеко было как до Наньчана (а от штурма провинциальной столицы Мао в сентябре — октябре 1930 года не отказывался), так и до гор Цзинган, где еще действовали отряды, подчинявшиеся армии 1-го фронта. Холмистая, а местами и довольно высокогорная область была крайне удобна для ведения партизанских действий. Можно было укрыться в густо поросших лесом горах, а в нужный момент нанести удар по противнику, державшему в своих руках богатые купеческие городки и поселки. Центром района был крупный (третий по величине в Цзянси) торговый город Цзиань, насчитывавший в конце 1920-х годов около 50 тысяч человек. Там жило много богатого люда, который хотелось ограбить. Имелись мелкие мастерские — на них нетрудно было наладить производство оружия. Закрепившись здесь, можно было рассчитывать на образование мощного советского района.

Он взял этот город 4 октября 1930 года. А через три дня объявил об образовании советского правительства провинции Цзянси, во главе которого поставил одного из своих людей. Захватив Цзиань, Красная армия изъяла у горожан восемь миллионов мексиканских долларов и много золота¹. Казалось, перед армией 1-го фронта открывались прекрасные перспективы. Но жизнь оказалась сложнее. И не только для Мао, но и для его начальников из ЦК.

Осенью 1930 года Ли Лисаню и его единомышленникам пришлось столкнуться с большими проблемами. Резкое недовольство их авантюристической политикой высказал Коминтерн. То, что китайский ЦК «перегибает палку», интерпретируя указания Москвы гораздо левее, чем требовалось, работники ИККИ начали подозревать уже в мае 1930 года, вскоре после бесед с прибывшим в Москву Чжоу Эньлаем. Однако сомнения оставались сомнениями: сотрудники коминтерновского аппарата сами были достаточно левацки настроенными и разобраться в нюансах левизны смогли не сразу. Конечно, в Москву поступали донесения шанхайского Дальбюро с критикой Ли Лисаня и других китайских руководителей, но четкой картины в ИККИ все же не складывалось. Правда, 23 июля Москва направила в ЦК КПК телеграмму, «категорически» возражая против организации «в настоящих условиях» восстаний в крупных городах². Но на ультралевацкое постановление китайского Политбюро «О новом революционном подъеме и победе первоначально в одной или нескольких провинциях», полученное на следующий день, никак не отреагировало. 29 июля с подачи Политсекретариата ИККИ Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило резолюцию, в которой не содержалось прямой критики лилисаневского руководства. Просто отмечалось, что «при анализе данной стадии борьбы нужно исходить из того, что пока мы не имеем общекитайской обьективно-революционной ситуации». При этом саму идею «овладения одним или несколькими промышленными и административными центрами» Москва в принципе не отвергала. Она лишь ставила ее в зависимость от укрепления Красной армии³.

Поражения китайских коммунистов в конце июля — начале сентября, разумеется, резко изменили обстановку. Неудачников Сталин не любил и не прощал. К тому же как раз в то время ему стали известны некоторые заявления Ли Лисаня по поводу мировой революции, которые шли вразрез с его собственной концепцией построения социализма в одной стране. Дело в том, что в начале августа опьяненный известием о взятии Чанши Ли Лисань выступил с призывами напрямую вовлечь СССР в революционные события в Китае. Его расчет был прост: спровоцировать мировую войну, в которой, по его убеждению, Советский Союз неминуемо должен был одержать победу. В результате, полагал он, именно китайская революция явилась бы бикфордовым шнуром «великой мировой революции». Сталин узнал и о том, что Ли позволял себе в узких партийных кругах ругать Коминтерн, противопоставляя верность Москве верности китайской революции, а также заявлять, что «после взятия Ханькоу можно будет иначе говорить с Коминтерном».