В результате в 1931 году власть Коминтерна над КПК достигла своего абсолюта. «После борьбы Ли Лисаня против Коминтерна и осуждения антикоминтерновской линии Ли Лисаня, — вспоминал Чжоу Эньлай, — каждое слово работников, посланных ИККИ, для китайских коммунистов представляло большой авторитет»¹¹.

О переменах в руководящих органах партии Мао узнал не сразу. Весть о сентябрьском пленуме дошла до него только в начале декабря 1930 года. О том же, что произошло на новом, январском, форуме, ему стало известно через две недели после его окончания. И только в марте 1931 года он получил сведения о том, что «товарища Ли» подвергли в Москве унизительным «проработкам».

Во всех этих событиях для Мао имелись свои «за» и «против». С одной стороны, Ли Лисаня он никогда не любил, так что сожалеть о его участи ему вроде бы было ни к чему[52]. Он помнил все обвинения, которые этот «халиф на час» бросал ему в течение последних месяцев. Не выходило из памяти требование оставить армию и приехать в Шанхай. Особенно свежо было воспоминание о последнем к нему послании Ли, написанном 15 июня 1930 года. По иронии судьбы пришло оно в советский район лишь в октябре, то есть тогда, когда Сталин отдавал своим подчиненным приказ отправить в Китай «Письмо о лилисаневщине». В этом своем послании Ли Лисань, упивавшийся тогда безграничной властью, позволял себе грубые выражения в отношении Мао. Ему, одному из старейших членов компартии, Ли бросал обвинения в «крестьянском менталитете», непонимании меняющейся политической ситуации, неспособности следовать указаниям ЦК.

Порадовали Мао известия о том, что на сентябрьском пленуме его самого ввели кандидатом в члены Политбюро, а на новом, январском, — переизбрали. Приятно было также узнать, что на том же сентябрьском пленуме в члены ЦК (правда, с совещательным голосом, но все-таки!) кооптировали преданного ему теперь Чжу Дэ.

Но знал ли Мао, что решения пленумов в отношении него были приняты под нажимом Москвы? Понимал ли, что именно в это время Сталин начал всерьез присматриваться к нему как к возможному в будущем вождю партии? Кто знает? Мог и догадываться. В политике он был не новичок.

А Москва в то время действительно начала активно способствовать его выдвижению. Уже с конца 1920-х годов сталинский Коминтерн стал поддерживать Мао Цзэдуна и даже периодически вставать на его защиту, когда кто-либо из руководящих деятелей КПК выступал против строптивого хунаньца. В своих донесениях в Центр Дальбюро вовсю расхваливало армию Чжу — Мао как «лучшую» во всех отношениях¹². Читая эту информацию и наблюдая за ростом советских районов, Сталин в июле 1930 года сделал вывод: в условиях Китая «создание боеспособной и политически выдержанной Красной армии… является первостепенной задачей, разрешение которой наверняка обеспечит мощное развитие революции»¹³. Именно поэтому к Мао все более приковывалось внимание. В СССР даже началась кампания по его прославлению (пока еще наравне с Чжу Дэ). Вот что об «этих героях» писала в те дни советская печать: это «два коммуниста, два партизанских вождя, одно имя которых заставляет бледнеть от злобы, негодования, а еще чаще панического страха тысячи китайских именитых людей. Они известны и за пределами Китая»¹⁴.

Летом 1930 года именно Москва в лице своего Дальневосточного бюро Исполкома Коминтерна, находившегося в Шанхае, поддержала решение Политбюро ЦК КПК назначить Мао политкомиссаром 1-й (наиболее мощной) армейской группы, а потом и генеральным политкомиссаром армии 1-го фронта. В середине октября она же активно выступила за то, чтобы ввести его в Бюро ЦК советских районов — новую партийную структуру, которая должна была централизовать всю партийную работу в находившихся под контролем КПК сельских районах¹⁵. Затем предложила назначить Мао либо председателем, либо членом Центрального Реввоенсовета, своего рода временного правительства всех советских районов.

Вот что Дальбюро ИККИ писало по этому поводу в Политбюро ЦК КПК 10 ноября 1930 года: «Командование нашей Красной армии (Мао Цзэдун, Пэн Дэхуай) не имело никакой связи с правительством. Правительство — это одно, армия — другое… Такое положение, разумеется, никуда не годится. Надо сделать так, чтобы Мао Цзэдун имел ответственность не только за состояние и действия армии, но и участвовал в правительстве и имел часть ответственности за работу последнего. Надо его назначить членом правительства (председателем РВС). О практической выгоде такого положения говорить не приходится — она очевидна»¹⁶. На первое время, до приезда в Цзянси Чжоу Эньлая, назначенного секретарем Бюро ЦК советских районов, и другого крупного руководителя партии Сян Ина, Мао Цзэдуну по инициативе Москвы даже поручалось руководство этим органом. Конечно, такая поддержка не могла не льстить его самолюбию, а потому не одобрить решения пленумов он не мог. Но Мао как один из основателей партии должен был испытывать неприязнь к юрким «птенцам Мифа», в обход всех правил пробившихся в руководство. Достаточно с него было карьериста Доброго (Лю Аньгуна), изрядно попортившего ему кровь своим книгопоклонством. Начетнический стиль наглых московских студентов резко контрастировал с его собственным методом, основанным прежде всего на кропотливом изучении обстановки в той местности, где он вел работу. «Практика — критерий истины», — напишет он позже, в конце 1943 года, как бы суммируя всю свою деятельность по обследованию деревни, которой он занимался как в 1920-е, так и в 1930-е годы. Правда, выводы из этих обследований Мао всегда подгонял под свои радикальные взгляды. Так что в результате оказывалось, что не практика служила критерием истины, а левацкая идея — мерилом действительности. Но это, как говорится, были издержки производства.

В 1930 году он провел семь обследований в деревнях южной и западной Цзянси. Итог их был, естественно, однозначен: врагами революции и здесь являлись не только дичжу, но и зажиточные крестьяне, к категории которых он относил всех, кто «имел излишки денег и земли». Да, он признавал, что в отличие от дичжу эти крестьяне сами всего добивались в жизни. Но в этом-то и заключалась их вина: по мысли Мао, трудовая деятельность «зажиточных крестьян» приводила к тому, что, производя больше того, что им требовалось для пропитания, они продавали часть своего зерна на рынке или ссужали его бедным соседям. Иными словами, выделялись из массы полуголодных нищих односельчан, многие из которых их за это и ненавидели. «Большинство бедных крестьян кричат о необходимости „уравнительного передела земли“ и „уничтожения долговых расписок“, выражая тем самым свою оппозицию этим богатым крестьянам, — писал Мао. — Если коммунистическая партия будет их останавливать, то эти бедные крестьяне возненавидят коммунистическую партию. Вот почему… нам не только надо сокрушить этих богатых крестьян-полудичжу, но и поровну разделить их землю, аннулировать займы, данные ими [беднякам], и перераспределить принадлежащее им зерно. Нет никакого сомнения, что мы должны сделать это… Только тогда сможем мы завоевать бедные крестьянские массы»¹⁷.

Новые обследования также «подтвердили» неоднократно высказывавшийся им ранее тезис об огромном революционном потенциале люмпенов, этих «отверженных», у которых «в холод, кроме лохмотьев, нечем бывает прикрыть тело»[53]. В районах, захваченных Красной армией, писал Мао, все эти люди, включая преступников и попрошаек, «приветствовали революцию»; они «были ужасно счастливы, узнав, что местных тухао свергли, а землю их поделили… среди них не было ни одного, который бы оказался контрреволюционером». «Над этим стоит призадуматься», — многозначительно замечал Мао¹⁸.

Но не все коммунисты разделяли его заключения. В 1930–1931 годах Мао пришлось столкнуться с реальной оппозицией в партии — наиболее мощной за все время его занятий аграрным вопросом. Резкое несогласие с ним, точнее с его пролюмпенскими идеями, направленными против трудового крестьянства, высказали члены местной цзянсийской организации КПК. Конфликт оказался настолько острым, что в начале декабря 1930 года перерос в открытое вооруженное столкновение — первое в истории КПК кровавое противоборство враждующих фракций. Эти разборки получили название «Футяньский инцидент» — по названию городка в центральной Цзянси, где в самом начале декабря 1930 года войска цзянсийцев атаковали представителей Мао Цзэдуна, занимавшихся выявлением «контрреволюционных элементов».