– Итак, переходим к настоящему, Шерлок, дорогой мой, как вы думаете, зачем я пришла?

Его ответ был странным.

– Вы хотите возвыситься надо мной.

– Патриция. – Пистолет угрожающе поднялся.

– Патриция, дорогая. – В его сардоническом тоне чувствовалась издевка.

– Возвыситься над вами, полагаю, это одна сторона дела. И все?

– Уничтожить меня, причем публично, чтобы отомстить за вашего отца.

– Отлично. А теперь, мисс Рассел, вы видите справа от вас на полке конверт? Наверху. Встаньте и возьмите его, только медленно, помните об этом. Хорошо, отнесите его обратно к столу и положите перед Шерлоком. Теперь садитесь, руки на стол. Так. Этот документ – ваша предсмертная записка самоубийцы, Шерлок. Чтобы вы знали, она отпечатана на вашей собственной машинке. Прочтите и положите перед мисс Рассел, если хотите, чтобы она ее прочитала. Вы не дотронетесь до нее, мисс Рассел, и не оставите отпечатков пальцев. Пожалуйста, Шерлок, прочитайте ее, ведь никогда не стоит подписывать документ, предварительно с ним не ознакомившись. – Она весело рассмеялась.

Это и в самом деле было предсмертное письмо. Оно начиналось с утверждения, что он, Шерлок Холмс, будучи в здравом уме, просто не видит смысла в своем дальнейшем существование, и далее перечислялись причины. Главной из них было то, что я покинула его, хотя меня он прямо и не обвинял. Затем шли пространные сетования на то, что расследования дел были записаны доктором Уотсоном совершенно неправильно. Я читала страницу за страницей. Наконец дошло до дела Мориарти, и там было сказано, что оно целиком сфабриковано. Безобидный профессор укрывал женщину, которой домогался Холмс. Он преследовал профессора, пока не убил его. Документ заканчивался извинениями в адрес великого человека, которого так оболгали, и всего человечества, введенного в заблуждение.

Сочинение было впечатляющим. Читателю навязывалась мысль, что письмо написал эгоист с расшатанными психикой и нервами, измученный наркотиками и строивший свою репутацию, расправляясь с людскими карьерами и жизнями. Простые белые листы бумаги с напечатанными строками, если когда-нибудь увидят свет, вызовут грандиозный скандал и, весьма возможно, превратят имя Шерлока Холмса в объект насмешек и оскорблений. Я была потрясена.

– У вас замечательный талант писателя-фантаста, – холодно заметил Холмс, – но, конечно же, вы не думаете, что я подпишу это.

– Если вы этого не сделаете, я застрелю мисс Рассел и обставлю все так, будто это сделали вы. Это будет выглядеть как убийство и самоубийство.

– А если я подпишу?

– Если подпишите, то я разрешу вам сделать себе одну инъекцию, которая станет последней. Мы заберем мисс Рассел и отпустим ее после того, как газеты опубликуют ваше письмо. У нее не будет никаких доказательств, что это совершила я, абсолютно никаких, а я уже буду далеко.

– Вы дадите мне слово, что не причините никакого вреда мисс Рассел?

Он был совершенно серьезен, даже я не сомневалась в этом.

– Холмс, нет! – воскликнула я.

– Вы дадите мне слово? – повторил он.

– Я даю вам слово: мисс Рассел не будет причинено никакого вреда.

– Нет, ради Бога, Холмс! – Я не могла смотреть и слушать спокойно. – Почему вы должны верить ей? Она убьет меня, как только вас не станет.

– Мисс Рассел, – возразила она, – мое слово – это моя честь. Разве я не заплатила посмертно мистеру Диксону? Я обеспечиваю семью одного из моих людей, который сидит в тюрьме, хотя мне от него нет и не будет никакой пользы. Я даже послала вторую гинею тому парню, который принес тогда одежду в полицию. Мое слово твердо, мисс Рассел.

– Я верю вам, Патриция. Не знаю почему, но верю. Я достану вечное перо из внутреннего кармана, – сказал он и медленно сделал это. Я с ужасом смотрела, как он снял колпачок, открыл последнюю страницу и положил вечное перо. Оно не писало. Он потряс его, но безуспешно, и поднял глаза.

– Боюсь, что оно высохло. Патриция. Вот там на полке стоят чернила.

Она поколебалась, опасаясь подвоха, но Холмс терпеливо сидел с вечным пером в руке.

– Мисс Рассел, возьмите чернила, а не то я сделаю в вас еще одну дырку.

Я уставилась на Холмса, который сидел приподняв одну бровь и глядел на меня.

– Чернила, пожалуйста, Рассел. Похоже, твоя преподавательница ставит нам шах и мат.

Я резко отодвинула стул, чтобы скрыть зародившуюся надежду, взяла бутылку и, поставив ее перед Холмсом, села на место. Он отодвинул бумаги, открутил крышку, заправил вечное перо, после чего положил его на стол, закрутил крышку, отодвинул бутылку, вновь взял вечное перо и, пододвинув документ к себе, застыл с вечным пером в руке.

– Вы, конечно же, знаете, что ваш отец тоже совершил самоубийство?

– Что?!

– Самоубийство, – повторил он. Надев колпачок на вечное перо, он положил его на стол перед собой, взял бутылку с чернилами, подержал ее в руке и, погруженный в раздумье, отставил в сторону, после чего наклонился вперед, опершись на локти. – О да, это было самоубийство. После того как я уничтожил его организацию, он последовал за мной в Швейцарию, где сам назначил мне свидание в том месте. Он знал, что не может тягаться со мной в силе, и все же не взял оружия. Странно, вам не кажется? Более того, он приказал своему сообщнику кидать в меня камни, потому что подозревал, что не сможет увлечь меня за собой.

Нет, это было самоубийство. – Его голос стал жестким, а каждый раз, когда он называл ее по имени, его губы искривлялись, словно он произносил скверное ругательство. Поток слов продолжал течь.

– Вы говорите, что знаете меня, Патриция Донливи, – произнес он, делая язвительный акцент на ее имени, – я тоже знаю вас, мадам. Я знаю вас как дочь вашего отца. У вашего отца был превосходный ум, который вы унаследовали, но так же, как и он, вы покинули мир честной мысли, чтобы творить зло. Его люди убивали, грабили, шантажировали, отравляли людей наркотиками. Для вашего отца не было ничего святого. Наркотики, пытки, проституция – все это входило в сферу его деятельности. И каждый раз почтенный профессор оставался чистеньким и продолжал заниматься наукой. Ничто не трогало его – ни агонии, ни кровь, ни ужас всего того, что совершалось по его указке. Его интересовала только выгода, так же как и вас, мадам. Он покупал красивые платья своей жене и играл с дочкой в математические игры. Так было, пока не пришел я, Шерлок Холмс. Я разгромил его организацию, я превратил имя Мориарти в синоним ужаса, так что даже его дочь не может открыто его носить, и в конце концов, когда от его жизни ничего не осталось, когда я загнал его в угол, откуда он не мог ускользнуть, он отправился на дно Рейхенбахского водопада, где и нашел свою смерть. Ваш отец, Патриция Донливи, был мерзкой болячкой на лице Лондона, и я, Шер...

Она издала звериный вопль. Оружие взметнулось до уровня лица Холмса, и я, схватив тяжелую бутылку с чернилами, с силой бросила ее, попав ей по руке. Комната озарилась вспышкой выстрела, и пистолет отлетел к стене. Она выскочила из темного угла, бросилась за ним и уже схватила его, когда я налетела на нее. Мы покатились по полу, осыпаемые дождем книг, пробирок и пузырьков. Она была невероятно сильна в порыве ярости и гнева. Я прижала ее всем телом и сдавила рукой запястье, чтобы отвести оружие от Холмса. Медленно-медленно это начало мне удаваться, как вдруг я почувствовала, что ее горячая ладонь пуста, а над ухом у меня снова прогремел выстрел. Она дернулась подо мной и слегка закашлялась, после чего ее правая рука ослабела, а левая сползла по моей спине. Некоторое время я лежала в ее объятиях, потом мое зрение сфокусировалось на пистолете, который лежал возле нее, и я оттолкнула его подальше, чтобы она не смогла дотянуться, и только тогда я подумала: «Куда же ушла вторая пуля? Ведь был второй выстрел?» Оглянувшись, я увидела, что Холмс цел и невредим, но что-то было не так с моим правым плечом. И тут наконец пришла боль, огромный, всепоглощающий взрыв боли, который потряс меня и, вырвав из меня крик, бросил в глубокий черный колодец.