Когда мои старые очки починили, я обнаружила, что по-прежнему нахожусь под наблюдением. Я решила, что в Суссекс поеду на машине, а не на поезде, и рассказала об этом всем своим соседям по гаражу за день до отъезда. Я хотела быть уверенной, что преследователи отправятся за мной, поскольку я не в меньшей степени боялась потерять след их хозяйки.

За все время поездки они использовали пять машин, что свидетельствовало о больших деньгах, стоявших за ними. Я записала их номера и постаралась запомнить и машины, и водителей. Когда я остановилась у трактира позавтракать, то заметила целующуюся молодую пару, вышедшую из знакомой машины. Когда же я притормозила у Истборна, чтобы выпить чаю, то мимо проехал пожилой человек, сменивший молодую пару двадцать миль назад, а у гостиницы в Мор-рисе я обратила внимание на женщину, которая гуляла с моим знакомым бульдогом. Вскоре я увидела ее за рулем позади меня. Огни ее машины пронеслись дальше, только когда я свернула к своей ферме. Я вздохнула с облегчением, убедившись, что она меня не потеряла. Мне хотелось, чтобы они были свидетелями моего невинного поведения и впоследствии доложили бы об этом своему боссу.

Моя тетя была... была как всегда. Утром я обнаружила, что дела на ферме идут хорошо благодаря Патрику. Он сопровождал меня, пока я приветствовала коров, осматривала потомство, которое недавно принесла кобыла по имени Викки, и разговаривала с соседями по поводу приобретения трактора. Тогда впервые за целый месяц я надела брюки и высокие ботинки и почувствовала, что вовсе от них не отвыкла. Я пригласила Патрика к себе на чашку чая, но он, не испытывая особой любви к моей тете, предложил зайти в его маленький домик.

Чай был горячим, крепким и сладким, в самый раз для холодного весеннего утра. Мы беседовали о чем-то, когда он сказал:

– Какие-то люди в деревне спрашивали о вас. – В деревне трудно не заметить или скрыть что-либо. Очевидно, это были люди из города, с которыми мы имели дело.

– Да? И когда это было?

– Три-четыре недели назад.

– И что же они спрашивали?

– Просто интересовались вами, откуда и кто вы такая. И еще они спрашивали про мистера Холмса и как часто вы видитесь. Они спрашивали это у Тилли. – Я заметила, что он стал часто видеться с Тилли. – Она сразу и не обратила внимания на вопросы, потому что все было как бы между прочим, в разговоре. И только узнав, что на почте интересовались тем же, она насторожилась.

– Интересно. Спасибо тебе.

– Это не мое дело, но почему вы больше с ним не встречаетесь? Похоже, его это очень расстраивает.

Я посмотрела в его открытое лицо и сказала ему то, что вполне могло бы быть правдой:

– Ты знаешь беговую лошадь Тома Уорнера, которой он так гордится?

– Да, прекрасный скакун.

– Ты бы мог запрячь ее вместе с Викки в плуг?

Вопрос был настолько глупым, что он с удивлением посмотрел на меня, прежде чем ответить.

– Вы хотите сказать, что мистер Холмс хочет сделать вас ломовой лошадью?

– Ладно, мне пора. Дело не в ломовой лошади, а в несовместимости беговой и ломовой лошадей. Это то, что произошло между мной и Холмсом.

– Он хороший человек. Вы хоть навестили бы его. Я думаю, он будет рад. Его садовник говорит, что он болен.

– Да, пожалуй, навещу. Как раз сегодня после обеда.

Он принял возбуждение в моем голосе за проявление нервозности и взял мою руку в свои огромные ладони.

– Не волнуйтесь. Просто помните, что вам не работать в одной упряжке, и все будет в порядке.

– Я так и делаю, Патрик, спасибо тебе.

Я приехала к Холмсу в четыре часа, зная, что как раз в это время миссис Хадсон подает чай. Едва заглушив двигатель, я услышала звуки скрипки Холмса. Скрипка и сама по себе – один из самых меланхоличных инструментов, да еще учитывая то, как играл Холмс...

Я громко хлопнула дверцей, чтобы прекратить это, и вытащила из машины корзину с разными сырами и фруктами, которые привезла из Оксфорда. Выпрямившись, я увидела, что дверь коттеджа открыта, а Холмс с лицом, не выражающим совершенно ничего, стоит на пороге.

– Привет, Рассел.

– Привет, Холмс. – Я шла по дорожке и пыталась понять, что скрывается за этими безразличными серыми глазами, но не смогла. Подойдя к нему, я протянула корзину.

– Это для вас и миссис Хадсон.

– Очень мило с твоей стороны, Рассел, – вежливо сказал он, однако глаза его по-прежнему были пусты. Он отступил назад, чтобы дать мне пройти. – Входи, пожалуйста.

Я отнесла корзину на кухню и кое-как выдержала встречу с миссис Хадсон, боясь разрыдаться. Я позволила себя обнять и поцеловала ее, после чего вновь стала только вежливой.

Она накрыла стол с невероятным количеством еды и без умолку рассказывала о корабле, о Суэцком канале, о Бомбее и о семье своего сына.

– Как ты поранила голову, Мэри? – спросила она наконец.

Я решила превратить это в шутку, но она не удалась. Миссис Хадсон неловко улыбнулась и выразила радость по поводу того, что стекло не попало мне в глаз. Все это время Холмс просто сидел и смотрел на меня, словно я была букашкой под микроскопом. Наконец миссис Хадсон извинилась и оставила нас.

Мы допили чай, и я рассказала ему, чем занималась в течение триместра. Он задал мне несколько вопросов, и вновь воцарилась тишина. Наконец я решила поинтересоваться, над чем он работает сейчас в своей лаборатории. Он без всякого интереса рассказал о своих опытах, после чего поставил чашку и вяло махнул рукой в сторону лаборатории.

– Хочешь посмотреть?

– Да, конечно, если только вы хотите показать мне это. – В любом случае это было бы лучше, чем сидеть за столом, возя по тарелке ломтик крошащегося сыра.

Мы встали и прошли в лабораторию – большую комнату без окон. Он закрыл дверь, и я увидела, что никаких опытов там не проводится. Повернувшись его спросить, я увидела, что Холмс стоит возле двери, засунув руки в карманы.

– Привет, Рассел, – произнес он еще раз, только теперь его лицо было живым и открытым, а глаза смотрели в мои глаза. Я не могла вынести этого и резко повернулась к нему спиной, закрыв глаза и сжав кулаки. Я не в силах была вести с ним по-прежнему дружеские разговоры, не переставая одновременно играть свою роль. Через несколько секунд послышался легкий стук в дверь – два раза, и я улыбнулась с облегчением. Он понял. Он пододвинул мне табуретку, и я села на нее спиной к нему с закрытыми глазами.

– У нас около пяти минут, чтобы не вызвать подозрений, – сказал он.

– Значит, за вами тоже следят?

– За каждым движением, даже в гостиной. Они как-то договорились с соседями и засели на деревьях с биноклями. Это позволяет им читать по губам. Уилл говорит, что по деревне ходят слухи о каком-то глухонемом, появившемся здесь недавно.

– Патрик сказал, что кто-то выспрашивал о нас с вами. Уж эти мне городские – не знают, что в деревне ничего не скроешь.

– Да, они уверены в себе. Я догадывался, что и за тобой тоже следят.

– Я заметила их две недели назад: двое мужчин и женщина. Сюда меня сопровождали пять машин. У нашей леди есть деньги.

– Мы знаем об этом.

Я чувствовала спиной его взгляд.

– Ты в порядке, Рассел? С января ты потеряла семь фунтов и, кроме того, не высыпаешься.

– Всего лишь шесть фунтов, а не семь, а сплю я столько же, сколько и вы. Я очень занята. – Я понизила голос до шепота. – Холмс, я хочу, чтобы это побыстрее закончилось. – Я почувствовала, что он приблизился, и поспешно встала. – Нет, не подходите близко ко мне, я не выдержу этого. И я сомневаюсь, что найду в себе достаточно сил, чтобы приехать сюда еще раз. Мне легче в Оксфорде, и больше не просите меня приезжать сюда, пока все не кончится.

На некоторое время воцарилось молчание, после чего он произнес новым для меня глухим голосом:

– Да-да, я понимаю. – Он остановился и откашлялся, после чего заговорил как обычно: – Ты совершенно права, Рассел. От этого мы ничего не выиграем, скорее потеряем. Теперь к делу. У меня есть копии фотографий, которые я сделал специально для тебя. Я показал Майкрофту ту нашу серию римских цифр, но ни он, ни я не можем выжать из них хоть чего-нибудь толковое. Но я знаю, что в них что-то есть. Может, ты сможешь докопаться. Снимки в конверте – держи.