— А, воевода Михайлов! Рад видеть героя. Воевода Плещеев уже докладывал, как ты его выручил, ударив в тыл татарам. Хвалю! А это кто с тобой?

— Сын, новиком в поход пошел.

— Похвально, весьма похвально. Прибавляется славного боярского роду. Глядишь — и сам воеводой будет. Как звать-то?

— Василием, — серьезно ответил сын.

— С отца пример бери. Воевода он башковитый и воин геройский, я уж самому государю докладывал — он ноне в Коломне.

Князь повернулся ко мне:

— С чем приехал?

— Обстановку узнать. Сижу там, как в медвежьем углу, ничего не слыхать — где татары, что на порубежье творится?

— Побили мы татар слегка. Они на главный полк в атаку, а мы подпустили поближе и — пушками! Посекли здорово, а потом и за сабли взялись. Да не добили, ушли раны зализывать. Жалко, конных у меня маловато, а То бы гнали да гнали. Мыслю — соберут они силы в кулак, да ударят сызнова. Сейчас дозоры ихние везде шастают, слабые места наши ищут. Пока стой, где стоишь, понадобишься — гонца пришлю. А сейчас пойдем к столу, подкрепитесь с дороги.

Одоевский встал с кресла, пошел к столу, мы с Василием — за ним. Надоело уж неделю одним кулешом питаться. А тут — стол накрыт. Без излишеств, но все же по-княжески: поросенок жареный, рыба отварная на большом блюде, пиво. Каждый ножом отрезал себе кусок, клал на ломоть хлеба, как на тарелку, и закусывал. Вино не подавали, но пиво было свежим и прохладным. Мы подкрепились, откланялись и — в обратный путь.

Время было далеко за полдень. Припекало солнце, ни дуновения ветерка. Ехали по узкой лесной дороге, вьющейся вдоль речки. Вдруг я осознал, что ветра нет, а листва у придорожных кустов шевельнулась. «А ведь место удобное для засады» — мелькнуло в голове.

— Тревога, поберегись! — только и успел я крикнуть Василию, как сзади раздался легкий шорох, и на шею мне упал волосяной аркан.

Последовал рывок назад, но… ожидаемого падения с лошади нападавшие не получили. Я с легкостью пропустил аркан через свое тело. Уж коли сквозь стены проходил, так аркан — вовсе не помеха.

Я дернул за удила, резко развернул коня на месте и выхватил саблю. Не заметить метнувшего аркан было невозможно — кривоногий до ужаса татарин стоял посреди дороги и растерянно тянул к себе веревку. Он обескуражено взирал на аркан — тот был пуст, и пустая петля волочилась к его кривым ногам. Татарин никак не мог понять, почему и как я освободился. Ведь он своими глазами видел, как петля легла на мою шею.

Но осмыслить сей феномен я ему не дал — в два прыжка конь одолел расстояние, разделявшее нас, я взмахнул саблей, и голова незадачливого крымчака покатилась в кусты. Из зарослей раздался приглушенный вскрик. Недолго думая, я выхватил из-за пояса один из пистолетов и разрядил его в самую гущу зарослей. Раздался предсмертный стон, треск ломающихся веток и звук падающего тела.

Я соскочил с лошади и саблей стал раздвигать кусты. Нервы были напряжены до предела. Сколько татар было в засаде? Два, три или больше? Татары — мастера на уловки. Вскрикнут, притворятся мертвыми, подходишь, а тебя — дубиной по голове или нож в бок.

Вгляделся: лежит кто-то в драном халате.

Я обошел куст. Нет, этот уже не пырнет. Под головой расплывалась кровавая лужа.

Присев, я осмотрел лесок вокруг. Никакого движения и звуков. Господи, а как же Вася?

Я ринулся на дорогу и лишь успел увидеть, как за поворотом лесной дороги быстро удалялось несколько всадников. Ни Василия, ни его коня на дороге видно не было!

Я вскочил на своего коня и кинулся вдогонку. Твою мать! Увлекся своими думами, своей персоной и начисто забыл о парне. А он ехал в спокойствии — неопытен еще, и на мое предостережение даже среагировать не успел. Вот и попал в плен.

То, что он захвачен и жив, я не сомневался. Если бы убили, он так и лежал бы на дороге, но тела не было. А татарским дозорным — какой резон тащить с собой убитого? Явно делали засаду с целью взять «языка», да живым. Напрашивался же Федька-заноза в сопровождение. «Экий я самонадеянный дурак, что поехал в ставку без ратников». Да и князь Оболенский предупреждал о бдительности, — запоздало корил я себя. Одно немного успокаивало — предсказание Книги судеб, по которому не суждено Василию пока умереть. Однако — утешение слабое. Надо вызволять сына! Мысли лихорадочно скакали: «Что делать? Сколько похитителей? Как отбить парня?» Я нахлестывал коня.

Открылся прямой участок дороги. Далеко впереди видны растворяющиеся в пыли силуэты всадников. Похоже, их не больше трех. На вылазки больше трех-пяти они и не ходят: попробуй-ка проникнуть в тыл десятком конных, да так, чтобы не заметил никто, не всполошился. Не в бой ведь идут.

От бешеной скачки мой конь начал хрипеть. «Потерпи еще немного! — умолял я коня. — Вот нагоним супостатов — дам отдохнуть вволю!» Куда же они скачут? Или недалеко их основной отряд стоит? Тогда я пропал. Но и бросать преследование никак не возможно — сын у них. С добычей крымчаки церемониться не будут — оглушили или арканом с лошади сорвали, а дальше — кляп в рог, руки связать, перекинуть на спину лошади — минутное дело.

Впереди должны быть дозорные из вологодского ополчения. Я их видел, когда к главному воеводе ехал. До них версты три-четыре.

Меж тем расстояние до крымчаков медленно сокращалось. Оно и не удивительно, их лошаденки помельче моей.

Татары заметили погоню.

От них отделился всадник и повернул мне навстречу. Думают задержать, а сами тем временем свернут куда-нибудь, ищи тогда ветра в поле!

Не выйдет! Я вытащил из-за пояса второй пистолет, взвел курок. Татарин уже близко, наклонился к шее коня, руку с саблей вниз опустил. Не визжит по татарскому обыкновению, пытаясь запугать противника еще до боя.

Мы стремительно сближались. Осталось пятнадцать метров, десять… Татарин привстал на стременах, готовясь нанести удар.

Я вскинул пистолет и выстрелил с пяти метров ему прямо в лицо. Даже оборачиваться не стал во след пронесшейся мимо лошади со всадником. После заряда картечи в лицо — почти в упор — не выживает никто.

Я хлестанул коня плеткой, хотя он и так старался — несся, едва касаясь копытами земли.

Все ближе и ближе татары. Увидели, на небольшой развилке дороги неожиданно разделились. Я свернул за тем, у кого поперек седла виднелась ноша. Татарин выскочил к реке, остановился, сбросил тело сына на землю и соскочил с коня сам. Когда я подскакал, он держал нож у груди Василия.

— Уйди, урус, и я его не убью.

— Если я уйду, ты его к татарам увезешь, а это — мой ратник.

— Одним ратником больше, одним меньше, какая тебе забота?

Вот собака, по-русски чисто говорит, без акцента. Хотя на внешность — типичный крымчак. Узковатые глаза, желтоватое, продубленное солнцем лицо, вислые усы.

Я шагнул к нему, держа в руке саблю.

— Убьешь ратника — самого порублю на куски, саблю вытащить не успеешь. Что твой нож против моей сабли?

— Уйди! — завизжал татарин.

Я медленно подходил, двигаясь по сантиметру. Татарин неожиданно схватил Василия поперек тела, заорал:

— Сдохни, неверный!

И швырнул Василия в реку.

Кровь вскипела у меня в жилах. Сука! Он же связанный и с кляпом во рту! Захлебнется!

Я кинулся к татарину и в ярости отрубил ему руку с ножом и обратным ходом сабли распорол бок так, что вывалились кишки. Отбросил саблю и, как был, в сапогах и кольчуге, бросился в воду.

Василия уже не было видно. Метрах в пяти над водой показалась вздувшаяся пола кафтана.

Отталкиваясь ногами от дна, благо было мелко — по пояс, я в несколько прыжков добрался до сына, ухватил его за одежду и выбросил на берег. Оскальзываясь на траве, выбрался сам.

Первым делом вырвал кляп изо рта, разрезал руты на руках, перевернул его на живот, присел на одно колено и, приподняв, животом уложил парня на бедро. Изо рта его хлынула вода.

Я положил Василия на спину, зажал нос, припал к губам и вдохнул в него воздух, потом еще, и еще… Щеки у парня порозовели, он закашлялся и открыл помутневшие глаза.