Забегали ратники, брони стали надевать, оружие готовить. Дежурные побежали к табуну за конями. Как ни торопились, а полчаса на сборы потеряли.

Наконец, все выстроились, готовые выступить. Я нашел глазами гонца воеводы Плещеева.

— Ты дорогу знаешь — ты и веди.

Я достал нательную иконку-складень Георгия Победоносца, что нашел летом в подземелье, поднес свой оберег к губам и взмахнул рукой:

— Вперед! За мной!

Мы пустили коней вскачь, только грязь из- под копыт летела.

Мой десяток взял с собой по моему приказу мушкеты, у меня за поясом — два пистолета и по

сабле с обеих сторон. Хотелось бы поговорить с гонцом, что там да как, да попробуй на ходу —. язык откусишь. Тяжело коням раскисшую дорогу преодолевать. Жалко их, да поспешать на выручку надо.

Вырвались из-за леса, а на лугу бой кипит.

Получилось так, что мы оказались у татар за спиной. Сбили они наших с позиций и теперь теснили. Крымчаки нас пока не заметили — наш выход был неожиданным: никакого тойота, все глушила грязь.

Я быстро оценил ситуацию, успев разглядеть татарский бунчук далеко впереди. Где-то там, значит, и мурза их. На лугу шел яростный лучной бой. Татарские конники, устремляясь за своими вожатыми, группа за группой, под громкие «язычные кличи» вели «напуск» — передовые наездники «крутили степную карусель» — проносились у переднего строя плещеевской конницы, осыпая русских всадников стрелами. Стрелы ударялись о щиты и брони наших конных, но чаще — достигали цели, сражая ратников и коней — многие всадники были без доспехов. Строй вологодского ополчения отвечал редкой стрельбой стрелами, почти без проку, выставив бесполезные покуда копья. «Долго им не продержаться, не смогут строй удержать, видно — врасплох застали», — мелькнуло в голове.

С левого края сшибка перешла в свальный бой. Оттуда доносился звон и лязг железа, крики раненых, ржание подрубленных лошадей.

Я бросил взгляд направо — в глубине дубравы маячили татарские кони, а может, и засаду там держали — под «притворное бегство», если лучным боем не удастся конницу Плещеева опрокинуть и рассеять.

Во мне закипала злость: «А на обе стороны повоюйте теперь, или — кишка тонка?»

Я повернулся к своим:

— Передайте дальше: разворачиваемся в цепь, все делаем тихо, никакого шума и криков.

И добавил для Федора, что был рядом: | — Останется до татар сотня шагов — делаем короткую остановку и стреляем из мушкетов. Потом — сабли наголо и вперед.

Ринулись мы молча вперед, и оставалось уже не больше пары сотен шагов, как заметили нас татары, завыли, завизжали и стали разворачивать коней. Да поздно уже.

Я поднял руку. Мы на миг приостановились, Десяток вскинул к плечу мушкеты — залп! Все заволокло едким дымом. А хлопцы уже — мушкеты за плечо, рванули сабли из ножен и — «Ура- а-а!» Чего уж после залпа молчать? Десять мушкетов сделали свое дело. Заряжены они были крупной — на волка — картечью. Почитай, в итоге получили татары пулеметную очередь на всю ленту…

Корчились на земле сбитые с седел татары, бились в агонии лошади.

Мы со свежими силами врубились во вражью массу. Денисий с конниками отрезал заметавшимся задним бойцам татарского отряда

пути отхода. Его всадники секли крымцев из луков и саблями, топтали падавших наездников. В ход шли и копья. Дюжий молодец слева от меня приподнял на копье неудачливого всадника, мгновение — и вот он на земле, с выпученными глазами и широко открытым ртом хватает воздух. Я работал обеими руками — зря, что ли, учился у двоерукого воина, татарина Сартака? Сабли жадно чавкали и брызгались кровью, рубя татарское тело. В таком месиве руководить боем уже нельзя — только рубить, рубить, колоть, резать… Я лишь успевал время от времени бросать взгляды налево — на Василия. Как он там, не требуется ли помощь?

Дрогнули татары, оказавшись между молотом и наковальней. И рады бы уйти, да некуда. Впереди — вологодцы, сзади — мы.

Прыснули они в стороны, уходя из-под удара поодиночке, малыми группками стали убегать, нахлестывая коней.

Были и те, что остались на лугу, только продержались они недолго. Посекли мы их всех. Дольше всех держался их мурза со слугой или телохранителем. Лихо работал он саблей и не одного нашего ратника уже ранил. Церемониться с ним я не стал, вытащил пистолет и элементарно всадил ему пулю в бок. Завалился мурза на шею коню, отчаянно завизжал слуга, соскочил с лошади, подбежал к господину, увидел, что он мертв уже, и сам бросился грудью на копья русские.

Подскакал Федор, осадил поводья коня, и тот передним копытом наступил на упавший бунчук, вмял его в раскисшую после дождя землю. Не реять ему более над землей русской…

А ко мне уже выезжает воевода вологодский Плещеев. На землю соскочил с коня, руки простер для объятия. И я спрыгнул с седла, обнял земляка.

— Ну, боярин Михайлов, выручил. Думал уже — сомнут. Едва утром встали, как из-за леска басурманы выскочили. Не все мои ратники и кольчуги успели надеть.

— Так ты что — и дозоров на ночь не выставил? — удивился я.

— Думал — дождь, грязь — не нападут.

Я покачал головой. Обернулся — вокруг знакомые по прежним походам вологодские ратники.

— Боярин, наших много полегло?

— Кто их считал? Бой-то только закончился.

— Ну — тогда бывай, удачи тебе! Мне на свою позицию надо возвращаться, пешцы там остались, лагерь не укреплен. Как бы не случилось чего. Мы теперь соседи, будешь мимо ехать — заезжай.

Мои конники заканчивали перевязывать Раны. Не обошлось и без потерь. Мы привязали тела погибших к крупам лошадей и повезли в лагерь. Похороним их с почестями в братской могиле.

Ехали назад не спеша — устали. А в голову лезли мысли: «Укрепи Плещеев лагерь да выставь вовремя дозоры, глядишь — и удалось бы избежать сегодняшней мясорубки». Полегли татары, так и наших сколько убито. Горько было видеть на обратном пути, сколько тел погибших воинов русских на лугу лежит.

И, едва вернувшись в стан, я распорядился:

— Полсотни пешцев роют братскую могилу, все остальные — рубят деревья и ставят частокол вокруг лагеря. Конникам после боя — отдыхать.

Возроптали было пешцы, дескать — не на год пришли, зачем лишняя работа, да как поговорили они с конниками и узнали, сколько воинов вологодских полегло из-за того, что татары напали на незащищенный лагерь, примолкли — сами осознали, сколь тяжек труд воина на войне — не только копьем да саблей сражаться. Ну и славно — не пришлось заставлять.

И вот могила готова. Подошли отдохнувшие конные ратники. Прервав работу, подтянулись пешцы. Мы снова провожали в последний путь погибших «за други наших» воинов, склонив над их телами полковое знамя…

К вечеру ратники успели вкопать по периметру столбы в человеческий рост, заостренные сверху. Столбы стояли не вплотную, а с зазором. Человек не протиснется и лошадь не пройдет, а экономия бревен и труда налицо, потому такое ограждение и называется не стеной или забором, а частоколом.

Для выезда оставили только два промежутка — в сторону реки и в сторону деревни. У проемов на ночь я выставил крепкие дозоры, сами проемы на ночь закрыли переносными бревенчатыми «ежами».

В эту ночь я спал спокойно. Опыт приходит после того, как сам допустишь ошибки или увидишь промахи у других. И еще один вывод я сделал: быть хорошим воином — одно, а воеводой — другое. Мыслить надо масштабнее, просчитывать действия противника, прикрывать наши уязвимые места, постигать хитрости военные — «стратегемы», как их называли, тогда и потерь будет меньше.

Вот с огненным боем совсем худо. Пушечек бы нам, хоть парочку, да пищалей. У других полков есть, только сводный полк обделили. Надо будет у князя Одоевского спросить или в Москве в Пушечном приказе с дьяком, ведающим оснащением войска, поговорить, причем даже не просить, а требовать. В конце концов, не для себя, не для личных нужд — для дела государственной важности.

Утром, после завтрака, послышались отдаленные раскаты грома. Все удивленно смотрели на небо — ни облачка! До меня не сразу дошло — Да ведь это пушки стреляют. Далеко стреляют, и их много. Одиночный выстрел не дает такого эффекта. Палят залпами, стало быть — ситуация серьезная. А ведь все пушки почти собраны в большом полку, под рукою князя. Стало быть, татары нанесли главный удар там. Жаркая, наверное, сеча кипит…