Изменить стиль страницы

Я снова назвал. На этот раз гул голосов был более продолжительным.

— Поняли, что получается, когда человек за дело радеет и головой думает, не полагаясь на силу? — обвел взглядом бояр князь. — Все свободны!

Я поймал на себе завистливые, восхищенные и даже злобные взгляды. Похоже, я приобрел себе не только друзей, но врагов — завистников и недоброжелателей.

Я тоже направился было к выходу.

— Постой! — на мое плечо легла рука князя. — Воевода ты еще молодой, но после сечи должен был гонца послать с донесением. Прощупывают татары обстановку, ищут слабое место, где ударить сподручнее. Понял?

Я кивнул.

— А вообще — молодец, побратим. Всенепременно сам государю доложу. Когда вернемся в Москву — зайди в Разрядный приказ, отпиши, у кого из бояр какие потери. Имена храбрых для благоволения государя и наград представь. И малодушных в воеводской отписке покажи — для общественного стыда и немилости. Бояре-то все целы?

— Все.

— Ну, желаю удачи. Экий ты, братец, орел!

Я вскочил на коня и, едва отъехали от шатра, поблагодарил Федьку.

— Это ты здорово с бунчуком удумал, а то и не поверили бы.

— Боярин! Это ты первым делом должен был сделать — прости уж за напоминание.

— Вернемся — награжу.

— Живыми бы домой возвратиться!

— Вернемся! Из нашего десятка все целы, никто даже не ранен.

— Дай-то Бог!

Мы вернулись в свой полк. Дозорные доложили, что видели вдалеке разъезды татарские, но никто близко подъехать не рискнул.

— Ну и славно, — подытожил я.

И в самом деле, чего им сюда соваться? Получили по морде, умылись кровавыми соплями — пусть в другом месте попробуют. А там другие полки стоят — свежие, не побывавшие в бою. К тому же сомнительно, что они будут прорываться здесь — лощина трупами людскими и конскими завалена, не пройти — не проехать. Да я зрелище сие не добавит татарам уверенности в победе.

Дозоры сменяли друг друга, и день прошел спокойно.

Вечером мы посидели у костра, не спеша похлебали каши с мясом и салом, попили сыта.

Ко мне подошел Василий.

— Поговорить хочу, отец.

Мы отошли в сторонку, присели на обрубки бревен.

— Слушаю тебя, сын.

— Вот скажи мне, все понять силюсь — как ты додумался до проволочных заграждений?

Что я ему мог ответить? В фильмах видел? В прошлой жизни?

— Всю ночь думал, как силами малыми крымчаков сдержать да русской крови поменьше пролить, вот и пришло в голову. Не иначе — Господь надоумил. В воинском деле не все сила решает. Иногда и хитрость нужна, и удача — как же без нее?

Василий помялся.

— Еще хочу спросить — не обидишься?

— Как же мне на сына обижаться? В бою не осрамил фамилию, честь боярскую не уронил — спрашивай.

— Вот когда ты к нам, к десятку через сечу пробивался, видел я краем глаза, что ты огонь с руки метал. Горели ведь те татары, живьем горели, вместе с лошадьми. Это что, тоже хитрость?

Опа-на! Заметили в десятке все же! А может быть, и ратники из других десятков — тоже? Разговоров пока на эту тему я не слышал — в бою каждый был занят своим делом, и не до того было, чтобы на занятные вещи зенки таращить.

— А нету хитрости, Василий. Сам не ведаю, как это получилось. Зол на татар был очень, да видно — Господь был па нашей стороне, помог.

За тебя волновался, быстрее пробиться хотел, вот с руки огонь и сорвался.

— За мной весь десяток присматривал, как за маленьким, — обиженно сказал Василий.

— А как ты хотел? Чтобы я тебя, неопытного, к татарам в пасть одного бросил? Нет! Когда я был молодым и неопытным, за мной тоже присматривали, опекали. То ведь не трусость — все боятся, даже не одну сечу пройдя. Наберешься опыта — поймешь. Это твой первый бой был, и для меня, как для отца, главное, что ты не струсил и жив остался.

— Я уж подумал, что ты во мне сомневаешься. Прости за глупые мысли, отец.

— Ничего, повоюешь немного, хлебнешь лиха по самое горло — на многое по-другому смотреть станешь. Еще придет твое время; сначала десяток водить будешь, а потом и воеводой в полку, а то и повыше бери. Ты сейчас учиться должен ратному делу — ну, вроде как подмастерье, потому новиком и называешься.

Мы вернулись к костру. Десяток уже спал, улеглись и мы.

А проснулись все одновременно — хлынул дождь, перешедший в ливень. Вымокли все мгновенно.

Вскоре ливень прекратился, и всходившее солнце осветило паривший от влаги луг и наше промокшее насквозь воинство. Малюсенькая речушка от избытка воды вздулась, мутный поток нес щепки, мусор, и переходить ее вброд сейчас было рискованно. Ноги разъезжались по мок- рой траве, под сапогами чавкала грязь. По такой погоде татары точно не нападут — хоть это радовало. Однако дозоры я все равно выставил — не ровен час, татары наскочат.

Надо было обсушиться и покушать. С трудом удалось развести костры — дерево намокло и больше дымило, чем горело. Ратники сушили тряпками оружие и кольчуги, протирали их салом. В тепле и сырости ржавчина появлялась на глазах.

После полудня солнце грело по-летнему, и грязь стала подсыхать. Приехал — не прискакал, а именно приехал — дозорный. Конь его был забрызган грязью по брюхо, и сам дозорный был в грязи и пятнах крови. Он свалил на землю пленного татарина, что лежал у него до этого поперек седла лошади. Татарин застонал и заругался сквозь зубы.

— Где взяли?

— За холмами, верстах в трех отсюда. Двое их было. От своих отбились или заблудились — мы так и не поняли. Одного лучник наш снял, а этот дрался, как бешеный, Гришку Косого в руку ранил. У, собака!

Ратник пнул пленного сапогом.

Я поднялся, подошел к крымчаку.

— Кто такой?

В ответ татарин лишь сплюнул.

— Говорить, значит, не будешь?

Молчание.

— Может, языка не знаешь? Эй, кто знает татарский?

Подошел старый седой воин.

— Я понимаю, в плену у них два года провел.

— Спроси его — сколько их и куда направляются?

Воин заговорил по-татарски. Пленник сморщился, как будто лимон раскусил, заругался. Ругань была понятна и без перевода.

Убить его или отправить в стан князя? Отправлю-ка я его к Трубецкому. Там есть мастера, быстро язык развяжут. А не будет надобен — и там повесить могут.

Я отрядил троих всадников и отправил их с пленным под Коломну, написав сопроводительную грамотку. Я уже понял — надо о себе периодически напоминать, не надоедая без особой надобности. Начальство всегда любит победы. Когда ты одержал победу — это его заслуга, победа одержана под его руководством. Если же ты потерпел поражение — это твое личное поражение. Не зря еще древние говорили: «У победы сто отцов, а поражение — всегда сирота».

Когда я отправлял пленного, старшему ратнику наказал:

— Отдашь пленного и поговори с воинами, послушай — как дела, где татары? А то сидим тут, не зная обстановки.

Меня все-таки неизвестность в определенной мере беспокоила и даже угнетала. Может быть, татары уже с флангов обошли и готовятся туда удить внезапно — не со стороны лощины, а сбоку.

Худо нам тогда придется, поскольку никакой защиты с флангов и тыла нет.

Надо завтра с утра, как подсохнет, распорядиться хоть небольшой частокол из бревен поставить по периметру лагеря, как это римские легионеры делали. Немудрящая защита, но она не позволит внезапно налететь конной лаве и рубить спящих или не готовых к бою.

Однако жизнь внесла свои коррективы.

Утром, после неспешного завтрака — только я собрал воевод, чтобы распорядиться насчет частокола, как в лагерь прискакал гонец.

— Кто воевода?

Я встал.

— Грамотка тебе.

Гонец протянул мне свернутую рулоном бумагу. Я развернул. Текст был нацарапан криво, впопыхах: «Выручай, татары одолевают».

— Кто тебя послал?

— Плещеев, боярин. Мы в трех верстах выше по реке стоим.

ГЛАВА VI

Я собрал бояр.

— Денисий, поднимай всадников, будем наших выручать. Пешим остаться здесь, быть в кольчугах и при оружии. Коли пешцев с собой брать — мешкотно получится, можем не успеем.