Однако тот не успокоился и пожелал видеть старца, а тут ему докладывают, что старец к нему сам просится.

Благообразный, смиренный вид старца произвел отрадное впечатление на владыку. Порадовало его и то, что старец сам пришел.

– Почто один живешь, отче? – спросил преосвященный. – Ведь с одним бесам легче справиться.

– Так бес, он не германец, владыко, чтоб его скопом одолевать. – Но видя недоумение и неудовольствие на лице преосвященного, старец поклонился и сказал:

– Прости меня, владыко, за благословением я пришел, уходить я надумал.

– И об этом поговорим. Расскажи-ка, как ты спасаешься.

– Да что тут рассказывать, – развел руками старец, – молюсь, да и только.

– Как же ты постишься?

– Плохо, владыко, только зимой и выходит у меня пост.

– Что же у тебя зимой?

– Раз в седмицу к сухарику с водичкой прикладываюсь.

– Раз в седмицу?!

– Да реже не на пользу будет, думы о чреве тревожить начнут.

– Кто-нибудь знает про такой твой пост?

– Да никто про меня ничего не знает, не вижу я людей, а волкам-то не интересно.

– Заходят волки-то?

– Да прям рядом логово.

– А куда это ты уходить собрался?

– За сто верст отсюда есть Глубь-трясина...

– Знаю-знаю.

– Вот туда иду.

– Да что ж там делать-то будешь? Место гиблое, топкое.

– Монастырь строить буду.

– Что?! – после долгой паузы испуганно спросил преосвященный. – Я не ослышался, отче? Или шутишь?

– Нет, ты не ослышался, владыко, да и не пристало мне шутить.

– Тогда объяснись. Что за решение немыслимое? Что за напасть на тебя напала?

– Нет, владыко, не напасть, мне явился мой небесный покровитель, святитель Спиридон, и он повелел мне идти в Глубь-трясину и строить там монастырь его имени, последнее прибежище для гонимых и страждущих в страшные времена, скоро грядущие.

– Да ты еще и пророчествуешь! Ты не просто умом повредился от уединенной жизни. От гордыни такое пустынножительство. И ясно теперь, кто тебе явился!

– Нет, владыко, не бес мне явился, я это твердо знаю.

– Много берешь на себя, отче, ты не Антоний Великий.

– Я знаю, что я не Антоний.

– Запостился ты, отче, не по силам крест на себя взвалил. Беспредельна хитрость бесовская. Он, лукавый поганый, науськивает на непосильные подвиги, потрафляя гордыне нашей, духовник велит пятьдесят поклонов класть, а бес нашептывает – делай двести... А помнишь, как одному древнему подвижнику аж в виде Христа самого явился и говорит: "Иди в город: там епископ умер, один ты достоин", а тот и пошел, яко слепец, да и – в пропасть!

– Знаю я, владыко, из "Отечника" примеры скорбные падений.

– И упорствуешь в своем безумном решении? Ты надорвал свои силы, постник, ты поражен лукавым, ты никуда не пойдешь, не будет на твое безумие моего благословения.

– Спаси тебя Господи, владыко, с меня достаточно благословенья святителя Спиридона.

– Ну что ж! Коли так отвечаешь, вольному воля. Глубоко увязшему в трясине бессмысленно подавать спасительный шест, вместе с ним утонешь... Из чего же ты там монастырь собираешься строить? Из тины, из ила?

– Не знаю, владыко: то не моего ума дело; святитель Спиридон все устроит"

– А зачем ты ко мне пришел?

– Сказать о том, что сказал. Прости меня, владыко, молись обо мне, грешном.

И старец ушел от архиепископа. В тот же день он собрал вокруг себя семьдесят человек строителей. И кого тут только не было: и простолюдины, и дворяне (один даже графский сын), и монахи, и крестьяне, и фабричные, и солдаты – всех сословий, профессий и возрастов. Собирал он их по какому-то своему наитию, всем говорил одно и то же – идем со мной строить монастырь в Глубь-трясине; и все, к кому он так обращался, следовали за ним без лишних разговоров. И солнечным сентябрьским утром, под Рождество Богородицы, собрались они все на опушке у Большого бора и двинулись гуськом вслед за старцем к Глубь-трясине. Их молча провожала стая волков, неподвижно стоявших у пещеры старца. Так вошли они в Глубь-трясину и попали на глиняный остров.

– Из этой глины мы будем делать кирпичи, – сказал старец, – а вот здесь выроем колодец, в который уйдет вода Глубь-трясины.

Несколько дней спустя к деревне Болотной, примыкавшей с юга к Глубь-трясине, подъехала карета и из нее вышел архиепископ Алексий. Всполошившиеся нежданным высоким визитом, жители деревни никак не могли взять в толк, о каком старце и о каком строительстве спрашивает преосвященный. Вот она, Глубь– трясина, как была, так и есть, накрытая шапкой зеленоватого тумана, шаг один с мостков – и нету человека, нет прохода через нее, все она поглощает, все тонет в ней.

Вздохнул архиепископ, покачал толовой, перекрестился и уехал. Несколько раз он еще приезжал; постоит-постоит, поглядит на трясину, повздыхает – и назад. Так и не услышал внешний мир, войной и зарождавшимися распрями занятый, о строительстве монастыря в самом сердце Глубь-трясины; архиепископ Алексий и все прочие видели все то же марево над зелено-коричневой страшной гладью да дальний лес с другой стороны, Большой бор, а оттуда и смотреть было некому. Мысль о судьбе старца все время тревожила архиепископа Алексия; ясное дело, что не шутил он, говоря, что отправляется в Глубь-трясину. Лицо старца постоянно пребывало перед глазами преосвященного, и не видел он в том лице ни гордыни, ни безумия, оно было детски открытым, но с печально-слезящимися глазами. Однако пошел старец в Глубь-трясину! Пошел и утонул – и ничего другого не могло произойти; как ни напрягал свои мысли архиепископ, только так все ему виделось. И не таких губил лукавый, какие великаны падали!

К лету 17-го монастырь-невидимка стоял на месте Глубь– трясины. Рядом рос и плодоносил роскошный сад, а со стороны деревни к стене примыкал огород. Через него и бежали к монастырю обе Оли и полковник. Есть и кладбище свое, где похоронили скончавшихся за эти годы строителей, остальные все приняли монашество...

– Откуда ты все это знаешь, а, Оля-маленькая? – спросил поручик, когда очнулся от ее рассказа.

– А отовсюду. Как курочка по крупичкам.

– Что-то много умерло только. Целых пятьдесят пять человек. Уж больно много.

Оля пожала плечами:

– Так Бог судил. Главное, наверное, в своей жизни сделали, что ж еще... А знаете, архиепископ Алексий тоже здесь.

– Да ну?! И... и как они со Спиридоном?

– Да что же такого может быть у них? Преосвященный молчит с тех пор, как сюда попал, келью не покидает, плачет и молится. Он же у нас не беженец, он приведенец.

-Как?

– Его сам отец Спиридон привел из тюрьмы.

– Это как же?

– А как апостола Петра Ангел – за руку мимо стражей.

– М-да... Чудно все это и... страшно.

– Опять вы!

– Не буду, не буду, я просто растерян.

– А вы найдитесь. О чем вы думаете?

– Я думаю... Я представляю звонок в мою дверь, и на пороге я вижу старца Спиридона, и он говорит мне, мне тому, пятилетней давности, – идем строить монастырь в Глубь-трясине. М-да...

– А вы бы пошли?

– А ты?

– Не знаю.

– Наверное, потому к нам и не пришли. И никогда никто уже не придет.

– Теперь мы сами сюда пришли.

– Да, пришли – на готовенькое. А вот если... все бы откликнулись, а! Какой-бы монастырище отгрохали! И все невидимы для этих.

– Если бы все откликнулись, наверное и строить бы не понадобилось. И этих бы не было, – Оля-маленькая вздохнула по-взрослому и сказала затем совсем уже по– детски: – А сейчас скоро обед будет, – и указала на вытянутый деревянный дом на холме, – там кухня и трапезная.

– Так меня ж накормили недавно, Оля-маленькая.

– Ну и что ж, все равно обязательно пойдемте. Посидите, посмотрите. Здесь вообще-то каждый живет как хочет, кроме монахов, конечно, – у них устав. А давайте-ка вы руку и пойдемте... Да что вы все на стены смотрите, никто оттуда не появится.